Александр Лозневой - Крепость Магнитная

— Да, — шепнула девочка и обняла Розу Павловну за шею.

— Как же я буду без тебя? — прикрыв глаза ладонью, будто вытирая слезы, сказала мама.

— Ты же говорила — устала от меня! — нашлась Аленка. — Вот я и поживу у тети Розы, а ты — отдохнешь.

— Ну и хитруха! — рассмеялась мать.

— Это ты хитруха, — подхватила дочь. — Сказала пойдем в больницу, а сама здоровая. Знаю, ты хотела про, дядю Платона узнать, потому что он перестал к нам совершенно случайно заходить, и ты все плачешь и плачешь, когда стемнеет…

— Не болтай! — пригрозила мать. — Вот видите, какая она выдумщица.

Роза все поняла, но сделала вид, будто ничего не слышала, перевела разговор на другое, стала уверять, что завтра будет очень жаркий день, а к вечеру, наверное, пойдет дождь… А мама, прицыкнув на дочь, сказала:

— Я тебе язычок подрежу.

— А вот и нет, — заухмылялась дочка.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что ты меня любишь. Я у тебя одна-разъединственна… Вот!

Женщины от души хохотали: молодец, внесла ясность.

Работы на строительстве блюминга заканчивались, и каменщикам предстояло перебазироваться на другой объект. Вместе со своей лебедкой должен был перебраться туда и Порфирий Дударев. «А стоит ли?» Он давно мечтал о заводской специальности. А на днях опять советовался с Акимом Громовым. Аким так и сказал: если, говорит, ты, Порфирий, не передумал, переходи в один из цехов, как раз на курсы набирают.

Совет был кстати. В строй вступали два цеха, и в том и в другом не хватало рабочих. Был самый момент переквалифицироваться. И Порфирий выбрал блюминг. Сам начальник цеха Сарматов предложил ему стать учеником оператора.

Вернувшись домой, Дударев столкнулся в дверях с Антонио, который чуть не сшиб его с ног.

— Горит, что ли? — остановился Порфирий. — Куда это?..

— Ах, Дударё! — вместо ответа бросил итальянец. — Тебя какой-то друг спрашивал, говорил, повидениться надо.

— Повидаться?

— Да, да! Но ты извини, поста бежим. Велина литтере, как это на русски язык… Ну, письмо заказническо…

— Заказное письмо?

— Литтере поста! — почти выкрикнул Антонио, прикрывая за собой дверь.

Войдя в барак, Дударев удивился. На его койке, накрывшись одеялом с головой и забыв снять сапоги, сладко похрапывал здоровенный мужчина.

Постояв немного, Порфирий дотронулся до спящего: эй, ты, мол, вставай! Но тому хоть бы что. Сердясь, хозяин толкнул пришельца под бок и опять не мог разбудить его.

— Что еще за незваный гость! — и Порфирий сдернул с него одеяло. Вот те на! На койке лежал Семка Пузырев, односельчанин, Свиной Пузырь, как прозвали его в деревне.

— С сапогами в постель… Кто же так делает?

Пузырь заворочался, кряхтя и потягиваясь. Наконец встал, свесил ноги в добротных яловых сапогах с койки. Опустил голову.

— Ты откуда взялся? — спросил Порфирий.

— Прямо из Неклюдовки! На поезд — и к тебе. Что, не рад?.. Не бойся, стеснять не буду. На Ежовке в бараке живу. А к тебе, как к другу, сам знаешь, на чужбине земляк что брат родной. Кстати, письмо привез, которое ты батьке писал. Только вот не помню, куда его сунул?.. Весь день тебя искал, и вот наконец-то. Спасибо, хлопцы подсказали: рябой, говорят, а звать Порфишкой, кто ж его не знает! Прямо сюда в двадцать седьмой барак и привели: говорят, скоро придет. Я, понимаешь, прошлую ночь не выспался, вот и вздремнул… А постель, скажу, у тебя — господская!

— Где работаешь? — поинтересовался Порфирий.

— На горе… взрывником устроился… Да что ты на меня так смотришь! Не веришь? Именно там вкалываю, — и не спросив разрешения, снял с гвоздя полотенце, достал из тумбочки мыло, пошел, пошатываясь, к умывальнику. Минуты три фыркал, вытирался. А вернувшись, потребовал угостить табачком.

— Курить вредно, бросил.

— Гляди ты, ума набрался! — осклабился Пузырь и принялся выворачивать карманы, вытряхивать на газету табачную пыль. — Какое, говоришь, письмо?.. А то самое, в котором ты обещал отцу деньги выслать. Не волнуйся, все в порядке… Я к тебе, земляк, по делу, можно сказать, по самому житейскому. Хорошо, что ты есть на земле! Хотел подзанять у тебя, ну, богов этак триста-четыреста. Покупку, понимаешь, затеял… О, пиджак у тебя, как у министра, видать, лопатой деньги гребешь. На рынке, что ли, купил? Так и знал, в магазинах — ничего подобного. Я вот тоже решил приодеться. Костюм по дешевке предлагают. Бежевый. Заграничной работы. Как, думаю, упустить такое? И еще часы… Полагал, так себе, ширпотреб, присмотрелся, а на крышке надпись: «Поставщик двора его величества — Павел Буре». Редкость! Такие часы разве что у царя Николашки были… А продает старик, который уезжать собрался. Бери, говорит, не пожалеешь. На сто лет рассчитаны. Просил до получки подождать, так он и слушать не хочет. На базар, говорит, вынесу, с ходу триста богов отколят. Потому как вещь! Хотел было подзанять у кого-нибудь в бараке, да у кого? Народ, скажу тебе, пошел — среди зимы мерзлого дерьма не выпросишь, Ей-богу!. Вот и решил к тебе. Кстати, думаю, и письмо отдам… — Пузырь извлек, наконец, рыжий конверт из кармана. — Вот оно! Удивляешься? То самое. Перед отъездом зашел в сельсовет, смотрю…

— Дай сюда! — протянул руку Порфирий.

— Не спеши. За такое письмо не только сплясать, на голове ходить мало! Так что, сперва денежки… Вижу, карман отдулся, не иначе с получки.

— В моем кармане — вошь на аркане.

— О, ты все такой же! Помню, еще дома сатиру и юмор из себя корчил… Прошли года-годочки, не время шутки шутить, как бы не пришлось плакать!

— Нет у меня денег. Были да батьке на сапоги послал.

— Ну и зря. Ляснули твои денежки!

— Как это — ляснули?

— Не могли они дойти. Батьку твоего в каталажку спрятали. Кулак он, твой батька. Супроть власти пошел… Скажи спасибо, письмо я перехватил, а то бы прочитали в сельсовете — и тебя тоже в Сибирь. Ты же, выходит, кулацкий сынок.

«На бога берет, гад», — подумал Порфишка. И в то же время казалось — с отцом действительно что-то произошло. Выпивал, вот и влип в какую-то историю.

— Семен, — сказал Порфишка. — Ты мне в совхозе много крови испортил, еще хочешь — и здесь? Какой же батька кулак, если у нас — ни кола, ни двора. Хата почти развалилась, кобыла, как ты знаешь, сдохла, а коровы давно нет.

— Грамотный, а ни черта не смыслишь! — огрызнулся Пузырь. — Кулак, он вовсе не такой, каким его в газетах малюют: сапожки лаковые, цепь на пузе — ерунда все это! Такого кулака давно нет. Он, подлюка, в тряпье рядится, сухую корку жует, а свое дело делает. Отчего в колхозах хлеба горят, скот дохнет, будто не знаешь?..

— Все это ясно, но кто тебе разрешил вскрывать чужие письма? По какому праву?

— Дурак! Письмо сам председатель мог распечатать, и ты еще не так завыл бы! О чем ты писал батьке, да все о том же — не желаешь в село вертаться, и колхоз тебе не нужен. Вот и получается: ты, как и твой батька, супроть колхоза.

— Давай письмо и уходи.

— Як тебе по-хорошему, а ты на дыбки становишься. — Пузырь приглушил голос: — Выручишь, никто о твоем батьке и знать не будет. Гроб, понимаешь? Но ежели ты…

Порфирий толком не знал, что там и как в Неклюдовке. Сколько раз писал отцу — никакого ответа. Деньги послал — словно в воду бросил. Может, отца действительно выслали? Но какой он кулак? В гражданской войне участвовал, Перекоп брал… А домой вернулся, так опять же — крестьянин-бедняк… Вдруг подступил к Пузырю:

— Не мой батька, а ты — кулак!

— Я?.. — Пузырь прищурил глаза. — Я член профсоюза!

— Ну и что?

— А ничего! Не смейся, еще заплачешь. На Соловках твой батька. У Белого моря… Вместе их с Хронкой Мельником связали — и на станцию. При мне было.

— Врешь, гад!

— Постой, ты за кого меня принимаешь?

— Я вовсе не собираюсь тебя принимать!

Пузырь побледнел. Сунул руку в карман. «Что там у него, нож?» — мелькнула мысль. Схватив табурет, Порфирий занес его над головой:

— Уходи!

— Чудак ты, ей-богу, — как ни в чем не бывало заговорил Пузырь. — Нет у меня никакого ножа. Не такой я, как ты думаешь.

— Уходи! Казнокрад несчастный… Тебя в лавку тогда поставили, думали, честно работать будешь, а ты чем занялся? Поджог устроил, хотел растрату скрыть…

— Да ты что раскричался. Я ведь так, нарочно. Пошутить, что ли, нельзя? А ты — за табурет… Друг, называется.

— Про отца тоже нарочно?

— С ума сошел! Какой же мне смысл врать? На, возьми свое письмо да хотя бы впредь будь умнее. В сельсовете могли к делу пришить, и, чего доброго, загремел бы ты вслед за батькой! Сам знаешь, теперь время такое…

Пузырь ушел, а Порфирий еще долго сидел на койке, думал: «Да, выпало времечко!»

Стоя перед зеркалом, Галина с полчаса возилась с прической. Затем достала из сундучка кремовое платье, белые туфли. Минуту спустя подошла к дочери, нежно коснулась ее мягких светлых волос: