Федор Федорович Сыромолотов отлично знал обстановку в уезде, знал и нравы казачьи. Да и другие руководители уезда нагляделись на здешние дела, потому без особых споров решили расформировать и эти два полка. Оружие, боеприпасы и прочее имущество, конечно, приняли с благодарностью.
Очень тяжело пережил Томин расформирование полков. Нервничал. Даже сначала считал такое решение недомыслием руководителей уезда. Так думал очень честный человек. Но едва ли он представлял, что происходит с большинством казаков, когда дело доходит до отчуждения земли, до лишения их всех казачьих привилегий, дарованных царем.
Ведь и Родион Совков после февраля выкрикивал революционные лозунги, за декрет о мире ратовал, только добираться до дому было ему труднее в одиночку, чем целым полком или дивизией. А как вернулся под отчий кров да лапотного мужика увидел на своей земле, сразу и шашкой взмахнул, хотя земля-то не была отнята, а всего лишь в аренду сдана.
Николай Томин — тоже казак, да ежели б таких казаков побольше было, не купался бы Урал-батюшка в реках народной крови! За революционную деятельность на фронте грозились Томина расказачить, да, кроме звания казачьего и доверчивой доброй души, ничего у него не было. Вырос в чужих людях, знал немало унижений от имущих.
А потом, когда обнаружился в нем талант, когда товарищи по оружию избрали начальником дивизии, стали казачьи атаманы звать его к себе, не раз подкупить пробовали и убить грозились за измену казачеству. Дутов удостоил его даже личным посланием, в котором пытался раскрыть «заблудшему» глаза и великие должности сулил, и будто бы кошель с золотыми монетами прислал.
Не поддался Николай Дмитриевич ни подкупам, ни уговорам, ни угрозам. Он готов был служить и рядовым красногвардейцем. Но Совет поверил беспартийному Томину, избрав его начальником штаба войск уезда и председателем казачьей секции исполкома.
Дел в той секции пока было немного, зато формирование отрядов, устройство их, обучение требовали неусыпных забот. Да и службу нести приходилось красногвардейцам. К тому же надо было думать о круговой обороне города, чтобы защитить его от частых казачьих разъездов. Не стеснялись они теперь, открыто накапливаясь в ближайших станицах. Снова появились дутовские отряды в Солодянке.
Для бесперебойного снаряжения войск и строительства обороны требовалось продовольствие, транспорт, рабочая сила. Зубами скрипели, злились троицкие купцы, но поставляли все необходимое. По тысяче конных подвод выезжало на строительство обороны. А вместе с этим крепла и уверенность, что не поддастся дутовцам город.
2
Все чаще носились по хутору, слухи о черных замыслах казаков. Узнали и о злодействе, сотворенном над Марией Селивановой в Черном логу. Видел Рослов Василий похороны эти в городе и рассказал о них. Но видел он там и другое, о чем никому не сказал.
Попав на Болотную улицу во второй половине ночи, Василий доложил Виктору Ивановичу, еще не успевшему раздеться, о деле, пригнавшем его в столь неурочный час. Покормить коня и отдохнуть намеревался он у бабушки Ефимьи. Как родных, встречала она Рословых, да и они без гостинцев не заезжали: мяска да мучки привозили ей, молочка мороженого.
Виктора Ивановича завез попутно Василий в Совет, а тот, выбираясь из саней, спросил:
— Знаешь ты, что 17-й Сибирский полк у нас в городе стоит?
— Знаю. Сказывал Антон, что прибыть должен с летучим отрядом.
— Вот Антон с бывшим поручиком Маловым да с Дерибасом как раз и сидят теперь в Бродовской. Они-то и есть та следственная комиссия.
— Туда ведь подмогу снаряжать будут, — встрепенулся Василий, — вот я и поеду.
— Думаю, там без тебя обойдутся.
— Ну, ежели не возьмут, в полк утром пойду, может, Макара встрену. Или уж не дошел он до города, коли знать о себе не дает.
— Ах, волк тебя задави, старый дурак! — обругал себя Виктор Иванович. — Совсем голову потерял с этими делами. Да ведь почта-то не ходит теперь. Опять казачки все дороги кругом пообрезали. И железную дорогу на Челябинск вот-вот оседлают. — Он бросился к двери, добавив на ходу: — Макара найдешь ты не в полку, а в железнодорожной больнице. Езжай! — И скрылся в дверях.
Опешив от этакой новости, постоял Василий, повертел туда-сюда головой, не зная, что делать, и направился к Ефимье, рассудив, что ночью в больницу не пустят его. До рассвета еще часов шесть оставалось. Успеет и конь отдохнуть, и самому поспать можно.
Придавленная постоянным горем, заметно старела бабушка Ефимья. Но, завидя гостя, приободрилась она, забегала, засуетилась. А получив гостинцы, тут же хотела еду готовить, но Василий отказался от ее забот и свалился в постель. А сон-то никак побороть его не мог. То комиссия следственная мерещилась — вот-вот ее расстреляют, то Макар. Думалось, живой ли.
Промаявшись так часов до семи, поднялся Василий, коня напоил, овса ему сыпнул. А после завтрака поехал в больницу. О Макаре Ефимья слышала много еще от Кати, но видеть его не доводилось, потому наказала:
— Коли повезешь Макара домой, завези поглядеть непременно.
— Хоть повезу, хоть не повезу, все равно заеду! — крикнул в ответ Василий.
Не прямо к вокзалу направился он, а сперва к Совету завернул и узнал, что в Бродовскую на выручку комиссии снаряжается небольшой отряд на трех тройках. Хоть бы успела помощь!
К больнице подъезжал он, когда уж морозное солнышко, придавленное дымчатой хмарью, натужно выбралось из-за сопки. Город кипел муравейником, по улицам сновали подводы то по одной, то целыми обозами, груженные всяким добром и порожние. По тротуарам и по дороге спешили куда-то люди: или дела у них неотложные, или мороз подгонял.
У коновязи больничной стояла парная упряжка с красивой кованой кошевой. И кучер на облучке торчал. Да еще согнулась рыжая клячонка, заложенная в простые розвальни.
— Пускают в больницу-то? — привязывая Карашку, спросил Василий у кучера.
— Кого, пущают, а кого, может, и нет, — ответил мужик отрывая сосульки с пышных усов. — Мово хозяина вон пустили еще до́ свету.
Когда Василий повернулся к подъезду, отворилась больничная дверь и из нее вышел стройный человек в высокой курпейчатой шапке, в распахнутой крытой шубе, в белой сорочке с галстуком и высоко застегнутом жилете.
— Опередил я тебя, выходит, Вася, — сказал, подходя, Виктор Иванович и едва заметно усмехнулся! — Ты все едешь, а я уж нагостился вот, уезжаю.
— Дак не спал ты, что ль, Виктор Иванович? — от растерянности едва нашелся Василий, глядя в усталые, провалившиеся глаза Данина.
— А я уж и не помню, когда спал последний раз по-настоящему… К Макару не торопись, дай позавтракать ему спокойно. — Видя растерянность Василия, Виктор Иванович понимал, отчего она, и, еще невесело усмехнувшись, добавил: — Приходится, Васек, иногда и барином рядиться, чтобы с барами речь вести.
Так и не дойдя до ступенек, Василий остановился закурить, потому как все равно подождать придется. А Виктор Иванович сел в красивую кошеву, запряженную парой добрых коней, и покатил в город. Множество разных мыслей и воспоминаний породила эта неожиданная встреча. Ведь сколько уж раз удивлял Василия этот странный человек, до войны казавшийся обыкновенным.
Макара встретил он в коридоре. В накинутом на плечи халате тот шел, опираясь на винтовку, как на костыль. Видимо, покурить после завтрака подался. Рука левая подвязана у него. Василий, бросился обнять дядю и вроде бы несильно тиснул, а Макар закряхтел и посторонился.
— Ты, видать, уж забыл, племянничек, — сказал он, двинувшись по коридору, — как сам-то не хотел обниматься в лазарете.
— Было, — согласился Василий, — да теперь прошло. Только вот погодушку загодя слышу, как старик.
— А Григорий как, здоров?
— Да ведь он в этой же вот больнице лежал, как добрались мы сюда. И дома раза два погудел его котелок…
— Инвалидами все смолоду поделались, черти. Да ладно хоть живы поколь. Митрий-то пишет Миронов?
— Да еще летом писал из лазарета, и вот с тех пор ни слуху ни духу.
— Об вас-то мне кой-чего сказывал Виктор Иванович.
— У тебя, что ль, он был только что вот?
— Это был он по другому делу. Ты встрел его? Он же мне и сказал, что ты заехать должен.
В конце коридора можно было курить и разговаривать в закутке. Никто тут не помешает.
— А винтовку-то заместо костыля, что ль, выдали тебе? — спросил Василий.
— Э-э, винтовочка эта, кажись, милейши Дарьи теперь для мине. Не отдал я ее, как ранили. Да и подстрелили-то ведь прямо тут вот, на площади у вокзала… Депо уж взяли, в вокзал заскочили мы с Андроном…
— Он тоже здесь?
— Да кто ж его знает. От самого Питера шли рядышком. И сюда пособил он мне добраться. А теперь тоже, может, лежит гдей-то, как и я, а может, в земле или в снегу валяется. А может, в полку служит… Ничего не, слыхал я об ем… Да ежели б в полку, то все равно бы за это время прибежал хоть разок.
