— Я звонила в Вайндорф на ярмарку, но вы уже оттуда отбыли. Знаю-знаю, вы были прекрасны. О-о, не благодарите меня, ваши ребята это заслужили. Одно обидно: печать организовала заговор. Я говорю не о честных газетах, которые хвалят вас. Но этого мало. О вас должна заговорить большая пресса. Я заставлю их отказаться от бойкота…
— Ну что вы — смущенно отвечал Аслан Георгиевич. — В вашем положении нужен покой. А вы берете на себя такие хлопоты.
— Никаких хлопот, — возразила фрау Дитрих. — Я нашла классный — или классический? как сейчас говорят, ход. Вы слышали страшную историю, когда одна фармацевтическая фирма выпустила таблетки для беременных женщин, а в результате случилась катастрофа: дети родились уродами. Страшно было подумать, что их ждало в будущем. И тогда возникла идея создать целый комплекс, где эти несчастные учились бы элементарным навыкам. Были собраны пожертвования, построили комплекс, и теперь он заполнен этими детьми. И я подумала: а что, если ваш ансамбль даст там концерт? Это же для инвалидов — целое событие. А когда их навестят родители, дети, конечно, поделятся с ними радостью. Среди пап и мам этих уродцев есть много влиятельных людей. И пресса частенько освещает жизнь маленьких калек. Вот мы и прервем молчание большой прессы, — радостно заключила фрау Дитрих и вдруг воскликнула: — Я забыла о важной детали — это будет не просто концерт, это будет бесплатный… Как такое представление у вас называется?
— Шефский концерт, — подсказал Аслан Георгиевич и уточнил: — А завтрашний в «Колпинг-Хаузе» отменяется?
— Нет, нет, я не намерена платить неустойку. Надо дать концерт несчастным детям пораньше. То есть у вас будет три концерта. Ребята выдержат?
— Раз такой случай, надо выдержать, — согласился Аслан Георгиевич.
… Автобус въехал в парк — огромный зеленый массив из разных видов деревьев и кустов, рассеченных сетью заасфальтированных тропинок, ведущих к зданиям, и остановился у пятиэтажного корпуса. Комплекс не походил на медицинское учреждение, скорее напоминал щедро субсидируемый санаторий.
На ступеньках подъезда группа женщин смиренно ждала, когда мы выйдем из автобуса. Одна из них — с тремя розами в руках — шагнула вперед и бесстрастно и строго отчеканила текст приветствия. Виктор мог и не представлять ее, с одного взгляда было видно, что перед нами директриса. Строгий темно-синий костюм с английским воротником очень соответствовал ее манере поведения женщины-руководителя. Только шляпка с большим бантом и стройная фигура придавали ей женственный вид.
Следом за директрисой и старающимися быть на нее похожими воспитательницами мы вошли внутрь. Путь в отведенные нам помещения лежал мимо стеклянных дверей, за которыми находился большой зал.
— Хотите посмотреть столовую? — спросила директриса и многозначительно подняла палец: — Это наша гордость. Вы понимаете, что для пациентов комплекса нужна не просто автоматика, а настоящее чудо двадцатого века. Конструкторы многих стран приложили усилия, и теперь у нас такие механизмы, каких вы больше нигде в мире не встретите.
Директриса завернула к широкой двери, которая при нашем приближении сама распахнулась, и мы оказались в огромном зале, сверкающем чистотой. Здесь стояли ряды столов, но не было стульев. И бесшумно двигался конвейер.
— По нему подается пища к столам, — пояснила директриса. Вот одна группа обедает, и вам удастся посмотреть конвейер в действии…
Мы подошли к столу, за которым находились дети — каждый сидел в своем кресле-каталке с множеством кнопок и рычагов. Дети как дети. И как все дети, они уставились широко открытыми глазами на подходившую группу взрослых. Директриса жестикулировала, объясняя, как подается по транспортеру пища и как убирается использованная посуда, но мы ее уже не слушали, а смотрели на мальчишек и девчонок, и комок подступал к горлу.
— Смотрите, она ест ногой! — вырвалось у Казбека, и танцоры разом перевели взгляд на симпатичную девчушку, у которой не было обеих рук и левой ноги. Она держала ложку пальцами правой ноги и, не сводя с посетителей глаз, ловко зачерпывала суп и подносила ко рту. Она ела с аппетитом, нога ее с зажатой ложкой двигалась привычно и буднично, и девочка ничуть не стеснялась.
— Несчастненькая! — прошептала одна из солисток.
— Посмотрите… — ахнул Алан.
Мальчуган лет двенадцати не имел ни рук, ни ног. А ел он с помощью железной руки-захвата. Он то подбородком, то лбом ловко тыкался в одну, другую, третью кнопку, — и «рука», повинуясь его «приказам», подносила ему стакан с компотом и застывала у самого рта. Мальчик хватался губами за край стакана и пил, кося глазом на гостей… Каждый из находившихся здесь малышей был увечен и каждый по-своему, но создавалось впечатление, что они не понимали этого. На них нельзя было смотреть без слез. И танцовщицы зашмыгали носами. Послышались даже сдерживаемые рыдания. Директриса вздрогнула и оглянулась. Лицо ее стало сердито-озабоченным, шляпа возмущенно заколебалась. Она что-то шепнула Виктору, тот тихо перевел Аслану Георгиевичу:
— Здесь запрещена жалость. Они не должны видеть сострадания.
Аслан Георгиевич суровым голосом заявил:
— Уходим!
Но когда танцоры оказались одни в отведенном им помещении, тут уже не сработали ни грозный окрик министра, ни уговоры. Девушки зарыдали в голос…
— Как мы будем танцевать? — Обычно невозмутимый и готовый к шутке в любой ситуации Казбек был бледен. — Я… я не могу.
— И я… — отозвался еще кто-то.
Аслан Георгиевич был задумчив и несколько рассеян и поэтому не сразу отреагировал на слова артистов. Но когда до него дошел смысл сказанного, он спокойно, как-то даже без выражения, произнес:
— Как будете танцевать? А так, как никогда ни перед кем не танцевали.
Никогда ансамбль не видел своего руководителя таким возбужденным. И от того, что он носился по комнате и носовым платком самолично утирал слезы у танцовщиц, и от его грозных окриков мы притихли.
— Вы не должны показывать этим несчастным детям, что вы жалеете их, — убеждал Аслан Георгиевич. — Это оставит в их душе неприятный осадок. Здесь вы можете плакать, но там, на сцене, вы будете улыбаться!
Пока танцевали «Симд», все было спокойно. Стройные девушки и юноши, казалось, плыли по сцене. Для детворы и взрослых это было необычное зрелище и непривычно притихшие малыши молча переваривали величественный рисунок танца, яркость костюмов. Потом появились солистка и солист, и он внезапно встал на носки и пошел, пошел по сцене — и все время на носках… Когда танец закончился, послышались аплодисменты. Да, маленькие калеки аплодировали. Те, у кого было по одной руке, поворачивались друг к другу и хлопали вместе. Те, у кого не было рук, хватали пальцами ног трещотки. Девушки, поклонившись, стремглав убегали за кулисы, и тут давали волю своим слезам.
… «Мерседес-Бенц» с трудом пробивался в толчее лимузинов, фургонов, мотоциклов, мопедов, запрудивших улицу. Автобус двигался вперед толчками, — проедет два-три метра и останавливается, еще два-три метра, и опять замирает на месте.
Нам ничего не оставалось делать, как наблюдать за беспечно гуляющими по тротуару, лениво перебрасывающимися короткими фразами людьми и любоваться призывно сверкающими витринами.
— Какие-то не такие, — подытожил Алан. — Иногда кажется — ну, ничем от нас не отличаются — работают, смеются, чему-то радуются. Но в какой-то момент вдруг перестаю их понимать. Ты тоже?
— Ага, — отозвался я.
— Когда сегодня директриса прошипела, что детей нельзя жалеть, я подумал — ну и ведьма, и поставили же ее во главе такого заведения. Здесь ведь нужны чуткие, жалостливые люди.
— Ну, во-первых, она сказала иначе, — поправил я доулиста. — Что там запрещена жалость. Что дети не должны видеть, что им сострадают.
— А какая разница? — уставился на меня Алан.
— Такая. То, что тебе показалось жестокостью, на самом деле умная, продуманная тактика. Ты никогда не замечал, что ребенок, над которым сюсюкают родители, бабушки-дедушки, со временем становится капризным, настоящим деспотом?
— Да, есть такие, — согласился Алан.
— А эта детвора не капризна. Несчастным внушают: не нужно жаловаться на судьбу, вы родились такими, и ничего тут не поделаешь. Лучше сделать все возможное, чтобы меньше зависеть от других. Их приучают к активной жизни, к самостоятельности. А эта женщина, я считаю, мужественный человек. С утра до вечера быть среди калек, видеть их отчаяние и страдание…
— Я бы не смог, — пробормотал Алан.
— Ну вот видишь? Знаешь, пожалуй, не такие мы и разные. Просто нам слишком долго внушали, что в капиталистическом обществе люди друг на друга волком смотрят, выжидают, чтобы кого-то слопать, конкурента там или соседа. Кстати, они от нас тоже ничего хорошего не ждут, им тоже все уши прожужжали, какие мы коварные и кровожадные. Я долго размышлял обо всем этом. Теперь убедился: человек везде человек, й везде ему хочется жить нормальной жизнью. Одинаковые мы… Только вот живем по-разному… Слишком по-разному.
