Вошла фрау Тишман в сопровождении молодой девушки, которая внесла огромный поднос, уставленный бутербродами с колбасой разных сортов, с сыром, с красной рыбой. Нам предложили чай, кофе, фанту, кока-колу, — кому что по вкусу. Взяла в руки чашечку кофе и Елизавета Фридриховна.
— У нас в Вайндорфе ежегодно проходит большая ярмарка «Хайфа», очень престижная. На нее стремятся попасть все страны. Я тоже принимаю в ней участие — продукцией фирмы и… вашими концертами, — и засмеялась над своими словами. — Не знаю, какие контракты дадут фирме наши образцы товаров, но аплодисменты на концертах мы непременно заработаем и хотя бы таким образом заставим заговорить о фирме… — Она посмотрела на министра. — Я обещала дирекции ярмарки два дня. По два концерта. Не очень тяжело будет? Догадываюсь, о чем вы думаете. «Вот сидит миллионерша и стремится выжать из нас все соки», — она вновь засмеялась. — Это не совсем так. Конечно, ваш приезд я использую самым наивыгоднейшим образом, это уж точно, — встряхнула для убедительности головой Елизавета Фридриховна. — Но вы должны знать и то, на какой риск я иду, приглашая советские коллективы в нашу страну…
— Не волнуйтесь, наше искусство еще никогда и нигде не подводило, — заявил Аслан Георгиевич.
— Я это знаю, причина риска иная. Я большой друг вашей страны, а здесь не всем по душе моя любовь. Кое-кто всячески пытается скомпрометировать меня и мою фирму. Каждый раз, когда сюда приезжает советский коллектив, я тем самым бросаю вызов определенным, имеющим, к сожалению, вес и силу, кругам Западной Германии. Некоторые фирмы пугаются и отказываются с нами сотрудничать. Мне всячески препятствуют в сбыте товаров. Но моя деятельность в сфере пропаганды вашего искусства — это моя совесть. Я знаю, что такое война. У меня погибли мать, отец, брат, сестра. И я хочу мира. И чтоб иметь мир, надо встречаться друг с другом, чего так настойчиво добиваются и ваши нынешние руководители. Только общаясь мы поймем друг друга. О-о, многие предприниматели видят во мне красную ведьму и хотят, чтоб я прогорела, обанкротилась. Но я очень-очень хитрая. Я говорю организатору ярмарки «Хайфа»: «Чем сильна ярмарка? Количеством стран и фирм, принимающих в ней участие. А что определяет ее успех? Масса людей, посетивших ее. Я приглашу фольклорный коллектив, который соберет у вас в павильонах огромные толпы.» «Советский?» — пугается он. Раньше он категорически возражал, но сейчас у вас перестройка, и он сдался! — победно заключила фрау Дитрих.
Потом она попросила рассказать ей о Кавказе и об Осетии, и очень сожалела, что из Москвы в Тбилиси летела самолетом и, таким образом, потеряла возможность побывать во Владикавказе и проехать по знаменитой Военно-Грузинской дороге.
— Но ничего, не все еще потеряно, — туманно пообещала она. — Спасибо, что вы не поленились посетить старуху…
— И не только они, — усмехнулась фрау Тишман и что-то шепнула ей на ухо.
По лицу Елизаветы Фридриховны пробежала тень, но всего лишь на миг.
— А что касается спортивных молодчиков, сопровождающих вас… — начала она, с трудом подбирая слова.
— Разве нам так нужны телохранители? — поинтересовался министр.
— Это не телохранители, — объяснила Елизавета Фридриховна. — Служба государственной безопасности, так сказать, примета двадцатого века.
— В Италии этого не было…
— Простите, было, — не согласилась Елизавета Фридриховна. — Есть это и у вас. Только вы это делаете как бы стесняясь, тайно. У нашей службы безопасности свой почерк. Она всячески подчеркивает, что идет за вами, все видит, все слышит. Вы не обращайте на них внимания.
— И что мы могли привезти такого, чего опасается ваша служба безопасности? — удивился я. — Бомбу, что ли?
— Вы здесь — это уже бомба. Для тех, кто не хочет мира и дружбы. Везде этим господам мерещатся шпионы. Но вечно так не будет. Перестройка внесет новый дух. Дух доверия.
Но не обращать внимания на две тени, следовавшие по пятам оказалось не так легко. На первом концерте к площадке устремилось столько зрителей, что шпагат, которым была огорожена сцена, был смят. Боясь, как бы кто-то из солистов танца с саблями ненароком не задел зрителя, Аслан Георгиевич пошел вдоль сцены, жестами уговаривая людей отодвинуться на метр-два. И обе тени тотчас же последовали за ним, засекая, к кому он обращается…
Конечно же, наши ожидания оправдались. Принимали нас, как и везде, с восторгом, так, что директор ярмарки объявил о дополнительных концертах ансамбля за счет сокращения выступлений «металлистов». Напрочь игнорируя эстраду, посетители ярмарки задолго до начала представления занимали места с трех сторон площадки, отведенной под сцену.
После очередного концерта Аслана Георгиевича плотным кольцом окружили зрители.
— Я и моя жена не пропустили ни одного вашего представления, — заявил пожилой полный немец. — Ваш коллектив буржуазные газеты не пропагандируют. И мало кто знает, что здесь гастролируют такие великолепные танцоры. Вот мы и привезли наших родных и друзей, — кивнул он на столпившихся вокруг людей. — И видите, все довольны!
— Да просто словами не передать! — темпераментно заявила супруга толстяка. — Нам нравятся не только танцы, но и ваша молодежь. Я глаз не могу отвести от них. Сразу видно, они далеки от наркотиков и других чудовищных развлечений, что губят многих наших парней и девушек… — Губы у нее задрожали, она едва не заплакала и поспешила отвернуться.
— Простите, — огорченно заморгал муж. — У нас трагедия. Дочь бросила дом, скрылась и вот уже два года неизвестно, где находится. Знаем только, что она с длинноволосыми. И не думайте, что у нее дурные наклонности. Но когда вокруг все кричат об «истинной свободе», о сексуальной революции, осуждают консервативных, скованных условностями родителей, то это может вскружить голову не только молоденькой девушке.
— Я готовлю друзьям сюрприз, — подал голос стоящий сзади молодой парень в очках и показывая видеокамеру: — Вы будете далеко, а ваше искусство с нами.
В свободное время мы разбредались по ярмарке и рассматривали станки, оборудование, товары, рекламируемые всеми мыслимыми и немыслимыми способами.
Мы с Аланом подошли к станку, за минуту-другую переводившему фотографию на майку, джинсы, блузку, которые тут же можно было унести с собой. Орудовавший за станком немец глянул на Алана, на целую голову возвышавшегося над толпой, узнал его и тут же защелкал фотоаппаратом, дружески крича ему:
— Айн момент! Айн момент! — Постучав пальцами по локтю доулиста, он жестом попросил его не уходить. — Фюнф минут! — и юркнул в завешанную черным покрывалом будку.
— Пойдем, — сказал я.
— Постой. Интересно же, — Алан с любопытством ждал фотографа.
Через пять минут немец выскочил из будки и показал фотокарточку, с которой смущенно улыбался доулист.
— О кей? — спросил он Алана.
Тот согласно кивнул. Служащий порылся в корзине с майками, вытащил одну, примерил ее к груди Алана и жестом спросил, спереди или сзади приделать фотографию. Доулист повертел рукой в воздухе, мол, мне все равно. И поползла майка по станине, и на ней стала прорисовываться улыбающаяся физиономия Алана. Под взглядом любопытных служащий преподнес майку доулисту, внимательно наблюдая за реакцией толпы. Видно было — старается для рекламы. И в самом деле, тут же из толпы потянулись к нему желающие, и он проворно защелкал фотоаппаратом. Алан, полюбовавшись майкой, сказал:
— Окей!
Служащий взмахнул руками и, демонстрируя, какой он щедрый, громко прокричал:
— Презент! Сувенир!
— Подарок? — покраснел Алан и зло пробормотал: — И кто ты такой, чтоб меня одаривать? — И хотя валюту он берег для покупки магнитофона на свою «Ладу», лихорадочно пошарил по карманам, вытащил деньги. Кто-то из немцев помог ему отобрать нужные ассигнации, и Алан заключил их в ладонь служащего, сопроводив словами: — Вот так. По-человечески, дорогой.
На служащего это не произвело особого впечатления, не считая, он опустил деньги в карман и молча посмотрел на гордо выпрямленную спину моего друга.
Продолжив свое бесцельное кружение по павильону, мы наткнулись на Казбека. Он как раз заглядывал в глазок пузатого агрегата и почему-то был в майке. Алан осторожно тронул его за плечо, но Казбек был слишком увлечен интересным зрелищем.
— Ты почему в таком виде? — зашипел на него Алан.
— А? Моя куртка там, внутри, — тыча пальцем в агрегат, объяснил Казбек.
— И что она там делает?
Казбек помолчал для важности и небрежно бросил: — Десять минут, и моя куртка выползет оттуда, как новенькая!
— Ну конечно! — съехидничал Алан, и я был вполне солидарен с ним, потому что трудно было представить замызганную, всю в пятнах куртку Казбека новой.
Но через две минуты челюсти у нас отвисли: куртка и в самом деле приняла свой прежний законный светлый вид. Засиявший Казбек с сожалением посмотрел на штаны, которые давно просились в химчистку. Я испугался, — а вдруг он и штаны вздумает чистить? Видимо, такая мысль все же у него мелькнула, потому что он исподлобья посмотрел на меня, и только мой строгий взгляд остановил его.
