вздрогнули от неожиданности грохота и шарахнулись в сторону от дороги.
Впереди, шагах в трехстах, начиналась улица. Издали она казалась узкой как тропа. Удовлетворенный своей выходкой, — как-никак он доказал им, что власть над машиной в этом кишлаке имеет только он один, — Пулат хотел сбросить газ, но, как назло, заело ручку, и трактор стремительно понесся по дороге. Он вдруг растерялся, хотя все время уговаривал себя не спешить, взять себя в руки. Улица приближалась быстрее, чем ему хотелось. Не отрывая взгляда от нее, он изо всех сил пытался сдвинуть с места эту проклятую ручку, но она не поддавалась, а дувалы дворов, меж которых петляла улица, мчались навстречу, чудилось, с быстротой летящего ястреба и мысль, что придется ехать на такой скорости и дальше, сбивая углы дувалов и домов, испугала его, усилила неуверенность в душе. Но еще ужаснее была мысль о том, что — не приведи аллах! — на улице окажется человек. Ведь он, увидев трактор, конечно же, оцепенеет от ужаса, как мышь перед дувалом, и попадет под колеса. Как тогда смотреть людям в глаза? Отчаявшись за удачный исход, он в последний раз рванул ручку так сильно, что, думал, оторвал. Но, к счастью, она отошла на прежнее место, трактор остановился, мотор заглох.
Пулат вытер пот с лица. Он чувствовал себя таким усталым, точно из Шерабада до кишлака нес машину на своей спине. Он медленно слез, вернее, сполз с сидения, сел в тени карагача, опершись о его шершавый ствол спиной. Откинул голову назад и закрыл глаза. Сердце продолжало гулко стучать. Постепенно вокруг него стал собираться народ. Мухтар-тога, ведя за руку Сиддыка, подошел к нему, присел на корточки, поздоровался. Пулат открыл глаза, пожал руку тога и, посадив потянувшегося к нему сына на колени, поцеловал его. Тога участливо спросил:
— Нездоровится, Пулатджан?
— Все в порядке, тога, — с задором ответил Пулат, встряхнувшись от только что пережитого, — здорово я их напугал, а?!
— Лихо, — согласился тога, улыбнувшись. — Такого коня им и во сне не видать!
— Э-гей, Пулат-палван, — крикнул кто-то из толпы, — рассказали бы нам об этом дьяволе, а?
Верно, усто, — подтвердил еще один голос, — люди хотят знать, что это за албасты такой.
Пулат поднялся и с сыном на руках пошел к трактору, за ним следовал тога. Толпа с почтеньем расступилась перед ним и Пулат, взобравшись на трактор, сказал:
— Это, земляки, трактор, а не див и не шайтан. Он скоро заменит вам волов и лошадей. Умеет пахать, сеять, таскать малу и жатку.
— Не-е-ет, усто, — произнес Султан-кизыкчи-бобо, — это сундук на колесах, только вместо тряпок набит железом!
Фраза вызвала взрыв хохота. В другое время с такого можно было бы начать аскию, повернуть ее и туда, и сюда, но сейчас никто этого не пожелал сделать.
— Он и по полю будет носиться, как угорелый, усто?
— С плугом не больно разбежишься! — ответил Пулат, вытирая пыль с сидения.
— Как ишак, значит, — сказал еще кто-то с явной иронией, — без хурджума бежит, что тебе ханский аргамак, а только сядешь на него — плетется чуть живой!
— Баракалла, — воскликнул кизыкчи-бобо, — правильно заметили тут!
— Что-то, Халмурад-ака, — ответил Пулат насмешнику, — я ни разу не видел, чтобы вы с вязанкой янтака или мешком кизяка мчались домой, как тот аргамак, о котором вспомнили!
Ответ Пулата вызвал новый взрыв смеха.
— Говорили, что в нем сила десяти волов, — произнес еще кто-то, — а я, сколько ни вглядываюсь, даже хвоста одного вола не вижу.
— Приходите завтра утром на мое поле, может, и пятнадцать хвостов увидите, Маджид-бобо.
— Обязательно приду, сынок, — пообещал старик.
— А чем этот сундук кормят?..
— Пьет ли он воду?..
— Почему так громко тарахтит, ведь так все в кишлаке оглохнут?..
Вопросы подобного рода сыпались со всех сторон, и Пулат постарался на них дать исчерпывающие ответы, только не смог объяснить, как в тракторе умещается сила сразу десяти волов. На курсах подробно рассказывали об этом, даже чертили схемы, но и там, признаться, он не смог уловить что к чему. Когда людям уже не о чем было спрашивать, Пулат пригласил к себе Мухтара-тога, посадил на крыло, завел трактор и поехал домой. Мехри и Бибигуль-хола приготовили плов. Когда обе семьи поужинали за одним дастарханом и принялись за чай, тога сказал Пулату:
— Какой у тебя хороший друг, Пулатджан, хоть и неверный!
— Разве вы до сих пор не знали этого? — спросил Пулат.
— Я говорю о его щедрости. Прислал в кишлак две бочки керосина и теперь, можно сказать, на целый месяц все им обеспечены. Как услышали люди об этом, повалили что тебе на той, и до полудня обе бочки опустели! Встретишь Мишавоя, передай от нас всех искреннюю благодарность. Там еще флягу с маслом он прислал, — продолжал тога, — я посмотрел на него, отлил немного в чашку, пахнет плохо, да еще какое-то оно синее, ни на льняное, ни на кунжутное масло не похоже. Не понравилось, в общем.
— Надеюсь, вы его не вылили из фляги? — спросил Пулат, придя в ужас от сообщения. «Вот тебе и показал, как работает трактор, — подумал он, — без керосина он и двух шагов не сделает! О, аллах, что теперь будет?!» — Обратился к тога: — А нельзя ли собрать обратно керосин? Ведь его для трактора прислали!
— Разве? — удивился тога и, поняв состояние Пулата, опустил голову: — Прости меня, старого осла! Если б я знал. А то ведь сам раструбил по всему кишлаку! Себе мы оставили целое ведро. Идти по дворам и требовать то, что сам раздавал, Пулатджан… Стыдно мне! Не смогу! Ах, какой я осел!
— Масло-то цело? — спросил Пулат, решив, что с керосином теперь уже ничего не поделаешь, что с возу упало, то пропало.
— Цело, Пулатджан, цело, — радостно ответил тога, — даже то, что отливал в чашку, вылил обратно. Фляга стоит в сарае, закрытая на защелку!
— Седлайте коня, тога, — произнес Пулат, — мне нужно срочно добраться до Шерабада. К другу.
— Ночью? — испуганно произнесла Мехри. — Не пущу! Не дай бог, какой бандит встретится на дороге…
— Надо, женушка, — ласково сказал Пулат. — Ведь ты же
