Василий Сергеевич растерялся: быть того не могло, чтобы Модест явился без попрошайства. Он усмехнулся:
— Ты брось крутить! Навоз тебе нужен — так прямо и говори! Я распоряжусь. По дружбе. Дадут тебе высшего качества.
Баки у Модеста задрожали.
— Какой ты друг! Навоз! Да я и без тебя!.. Сколько надо!
— Так чего же тебе?!
— Ничего. Подпиши.
Модест тихо положил заявление на стол и удалился.
— Подумаешь, испугал! — с прежней силой загремел вслед ему Василий Сергеевич. — Хапуга!
Трофим отвернулся к окну. Модест стоял внизу, у стенда передовиков, и печально смотрел на свой собственный гордый портрет.
— Одумается, прибежит, Пузырь! — проворчал Аверин. — Какой нужный человек — Модя!
Модест медленно потопал прочь от стенда.
— Выбил ты человека из седла, — сказал Трофим. — Ребят без дела оставил...
— Пусть делают, что велят! — в запальчивости перебил временный директор. — Я знаю, куда их послать! Где мне нужней!
— Силен, — протянул Трофим. — Эх, Васька, Васька! А про них ты подумал?
— Молоды они для такого поля! — отрубил Аверин. — Сам же ты сомневался, забыл?
Трофим помрачнел:
— Много мы чепухи в жизни делаем, а исправлять и времени не остается... Жизнь коротка, Сергеич... Поэтому ошибаться не нужно.
Цветущий Аверин с высоты взглянул на заметно сдавшего Трофима.
— У меня времени на ошибки нет! Я работаю! И некогда мне думать о каждом Моде!
Он зоркими насмешливыми глазами смотрел за окно, в серую даль.
— До свидания, Трофим Иваныч. Когда буду свободен — заходите, поболтаем, а сейчас, простите, некогда. И вот что я вам бы советовал: в таком возрасте, знаете, вредно ходить по конторам. Полежать вам нужно. Если вы понадобитесь — я обязательно вызову. Если понадобитесь.
— Что-о? — привстал Трофим.
Аверин улыбнулся:
— Погода, говорю, хорошая!
Трофим с трудом дохромал до приемной. Здесь сегодня рано зажгли свет: было пасмурно от налетевшей тучи. Дождь шелестел по стеклам.
В приемной стояли механизаторы, скребли затылки, переговаривались меж собой:
— Да-а...
— Вот тебе и да!
Иван Петров тыркался то к одному, то к другому:
— Сына выгнал! А за что? Где он еще такого найдет?! Скромного, безотказного! Эх, скорей бы Громов вертался, дорогой Ефим Борисыч!
Он мрачно плюнул в кадку с фикусом и тут же опрометью кинулся прочь от разгневанной секретарши. Женька долго, сладко хохотал.
Трофим потащил из кармана линялый кисет. Сердце его не унималось, снова мучила боль в животе. Он вспоминал налитое здоровьем лицо Аверина, широкие его плечи, тихий от великой усталости голос: «Если понадобитесь — вызову...»
— А если не понадоблюсь? — пробормотал он.
Павлуня издали посматривал на Трофима, не решался подойти. Котенком резвился Женька, придирался к Санычу, тот отмахивался.
— Вам тут что, детский сад? — раздался голос Аверина. Он стоял в дверях и смотрел грозно.
Павлуня, не терпевший яркого света, громкого голоса и близкого начальства, первым поспешил к выходу. Он вздрогнул, как от выстрела, когда услыхал:
— Алексеич, останься!
Павлуня встал. Мимо прошли угрюмые механизаторы и беззаботный Женька. Трофим уселся напротив секретарши и с вызовом поглядывал на временного директора.
Василий Сергеевич привел Павлуню в кабинет, усадил и сказал нормальным голосом:
— Просьба у меня к тебе: слетай-ка к Пузырю, передай ему мой приказ. Пусть не дурит, а выходит с понедельника на работу! Ишь артист! Если бы у меня народ был, я бы не кланялся! Иди! Пусть с женой прощается и — в лес!
Он подал Павлуне бумажку, тот, покраснев от волнения, засунул ее в карман. Сказал «до свидания», вышел спиной.
В приемной толпились парни из разбитого звена, поодаль стоял Иван Петров. Каменно сидел Трофим, курил, и Егоровна на него не ворчала.
— Ну, чего этот сказал? — кивнул Иван Петров на директорскую дверь.
Павлуня пошелестел бумажкой:
— Вот. Лично велено.
Иван от злости стал еще меньше ростом.
— Он что, надсмехается?! Он сына обидел — он меня обидел! А я двадцать лет за одним рулем! Ты, Пашка, брось эту филькину грамоту! В дом с ней я тебя не пущу!
Павлуня сказал, жалостливо улыбаясь:
— Как же... Ведь лично...
— Гонец! — дернул Женька плечом.
Раздраженно стучала на машинке Елизавета Егоровна. Молчал Трофим.
— Приказ у меня, — сказал ему Павлуня.
— Приказ надо выполнять! — ответил старый солдат. И отвернулся — не мог он больше глядеть на тлеющую Пашкину улыбку.
Справа зеленело хлебное поле, слева тихо радовалось такое же поле. Они были разрезаны ржавой дорогой, а по ней шлепал Павлуня.
Позади загудело. Он сошел с колеи. Запрокинув голову, с робкой надеждой посмотрел на грузовик, в кабине которого рядом с водителем сидели Иван Петров и Женька. Иван был насуплен, Женька вертелся, как воробей на крыше, строил рожи и кричал Павлуне:
— Эй ты, адъютант его превосходительства! Доволок приказ? Гляди не потеряй!
Грузовик проехал, оставив в чистом воздухе долгий бензиновый дух. Павлуня вылез на дорогу, пошел дальше.
Вот уже закраснела вдали водокачка, скоро появится скотный двор, потом — склад, а за ним пойдут первые хорошовские дома.
Видно, недаром так весело назвали село — Хорошово. Места здесь красивые: луга, озера. Река широкой синей дугой обегает заливные угодья. На одном конце дуги высится старая церковь — крестами на восход, на другом конце, на высоте, гордо стоит новая школа — окнами на солнце.
Хорошовские дома и в прежние времена были не под соломой, а теперь и вовсе красуются под железными крышами целые кирпичные терема — с резными наличниками, тесовыми воротами, стоят гаражи из бетонных блоков.
Сады здесь и раньше славились на всю округу, во дворах гремели цепями страшные псы, а про скупердяйство тутошнего народа легенды докатились до наших дней. Теперь все изменилось: сады разрослись, заборы стали ниже, а собаки вконец измельчали и глядят из форточек да легковых машин кудрявые, нарядные, смешные.
На все село остался один захудалый торгаш — Иван Петров. Все нерабочее время сидит на огороде. Сперва выгонял под пленкой ранний огурчик по золотой цене — на продажу, а когда совхоз стал получать в новых теплицах много дешевых огурцов, Иван тихо, без всегдашних поучений перекинулся на цветочки. Он ищет особые семена, читает мудрые садоводные книжки, а сколько навоза вывез Петров на свой надел, знают только темная ночь да выгнанный сторож — большой любитель крепких напитков.
Вот каков самый знаменитый хорошовский житель, в дом к которому шагал с приказом Павлуня.
Уже выросла вся водокачка, уже скотный заблестел новой крышей, как вдруг Павлуня увидел на чистой зелени озимых белые пятна, словно кто набросал там снега. Он пригляделся, приложив ладонь ко лбу: по хлебу, как по собственному выгону, бродили козы.
— Кыш, проклятые! — замахал парень длинными руками. Бежать нельзя — наделаешь сапожищами ям, по-уродуешь хлеб.
— Швырни в них чем-нибудь! — раздался голос Трофима. Он подъехал неслышно на резиновом ходу и стоял возле тележки, ища глазами палку или камень.
Павлуня стал швырять глину с дороги — не помогало.
— Дикари! — бушевал Трофим. — Штрафовать таких! Гляди — это же Борька! Козел Ивана! Вредный, весь в хозяина! Гони его!
Павлуня не решился наступить на хлеб, и тогда Трофим похромал сам. Парень, страдая, наблюдал, какие глубокие следы идут за ним.
— Держи его! — закричал Трофим.
Прямо на Павлуню, выставив рога, трусцой бежал огромный серебряный зверь. Кнута Трофим не возил. Павлуня схватил с тележки хворостину, замахнулся. Козел испугался, видно, длинной фигуры, встал, клоня рога, за которые ухватил его Павлуня. Хрипло дыша, подходил Трофим. Вид у него был такой злой, что парень, загораживая собой животное, сказал торопливо, как мог:
— Держу, держу!
Трофим все же ткнул скотину в серебряный бок:
— Для тебя сеяли, что ли?! Давай его в телегу!
Козел заупрямился. Тихо блеяли его подруги.
— Лезь, тебе говорят! — закричал потный Трофим. — Может, тебе ковры персидские подать?! Лезь, Иваново племя!
Вдвоем они вволокли рогатого в тележку. Трофим подстегнул лошадку, и она, обиженная, показала завидную прыть. За тележкой, мелко перебирая острыми копытцами, побежали козы.
Так и проскакали они на виду у всего села. Козел сидел важный, бородатый. Павлуня душевно обнимал его. Впереди сутулился Трофим. Варвара, чуя зверя, сильно косилась и фыркала.
Остановились около крепких ворот.
— Уже? — расстроился Павлуня, которому страх как не хотелось вылезать из нагретого сена, от теплого козла.
Он увидел большой дом — не хуже и не лучше прочих хорошовских: синяя калитка, зеленый палисадник, веселое крылечко, кирпичные стены. Сзади дома — ухоженный сад, впереди — огород, хорошо взрыхленный под зиму. И теперь еще в нем зеленело что-то покрытое пленкой. Поблескивали стекла небольшой теплички.
