разругались. Самая старшая, Верка, с заспанными глазами прошла в сенцы.
— Федул, — крикнула Расстатуриха, — ну-ка уйми обезьянник!
Из спальни вышел Расстатурев, пожулькал скомканные, в пере, волосы и сел за стол.
— Сон гадский приснился, — сказал он, шурша щетиной на костистом подбородке. — Будто в ракете лечу, а потом осмотрелся — вовсе не в ракете, а верхом на собаке. Навстречу мужик, а будто бы голодные — съели мужика. Потом ты… — Расстатурев свел брови и ткнул пальцем в жену. — Тебя съели…
— Спятил на старости, — сердито ответила Расстатуриха.
— Точно, мать, спятил… Ей-богу…
В комнате поднялся гвалт. Дарья зажала уши и встала.
— Пойду я, сватья… Мучки-то у тя прихвачу…
— А как же? Прихвати, жалко, что ли…
В зыковском доме пробудились. Нюська хлопала на крыльце половики. Андрей в огородах гонялся за Светкой, утопая в рыхлом снегу. Федор Кузьмич растапливал печь и, как обычно, переругивался с Владимиром:
— Сопляк еще отца обучать…
Владимир стоял возле бабкиной кровати.
— Я тебе, дураку, что говорю? Как с людьми работать, — не утихал Федор Кузьмич. — Поди, не зря двадцать пять лет на шахте отвалтузил, что-то знаю. Да и почет — не с твое.
Дарья испекла первый блин и швырнула его на расстеленное полотенце. Она покосилась на мужа, тот грозил Владимиру пальцем.
— Что у вас снова? — не вытерпела Дарья и воткнула руки в бока. — С чего зацапались? Мира вам нет? Господи, вон у Расстатуревых утром была: полный дом, а все добром да ладом. А тут как проснутся, так за скандал…
Владимир обнял мать за плечи и сказал словами отца:
— Расстатуревы, мама, другой крови… Расстатурев-старик у Колчака уборную чистил…
— Ты, грамотей, чужие мысли не повторяй! — распрямился Федор Кузьмич и постучал ладонью по плите.
Дарья засуетилась у печи, натирая салом подгоревшую сковороду. Нюська усадила за стол девок. Прошла Светка, мотнув волосами перед лицом отца. Андрей вырос на пороге и сбросил сапоги. Нюська провела его к столу и сказала как ни в чем не бывало:
— Садись, поешь… Сейчас пойдем в город — ряженых смотреть.
Федор Кузьмич опустился перед печкой и, подкладывая уголь, продолжал бормотать:
— Дедов у черта характерец… Тот тоже, как вопрется в одно, ему хоть кол на голове теши, а он все свое…
— И радовался бы, старый, — подхватила Дарья Ивановна. — Не спорил бы. Человек в институте обучался, грамотный, а ты что?
И она выплеснула на сковороду остатки теста.
После завтрака всяк занялся своим. Андрей выпустил голубей и стоял во дворе, наблюдая за ними. Возле него крутился счастливый кобелек.
Пряный весенний аромат нежно щекотал в носу. Солнце растопило порошу. Пахло запарком крыш, заплотов и прошлогодних огуречных грядок, показавшихся из-под снега. Белым налетом покрылся кустарник в палисаде, там мельтешили синицы.
За неплотным забором визжали расстатуревские девки, бегая по двору в одних платьях. Расстатуриха хлопала на крыльце одеяло.
— Тешишься? — крикнула она Андрею и покачала головой.
Зыков оттолкнул прилипшего к ногам кобелька.
— Тешусь…
— Дай тебе бог здоровья…
— Спасибо, тещенька. — Андрей прищурился и почесал щеку. — Тридцатку-то за свою уродину приготовила? Ты давай не тяни, а то я и погонять могу…
— Гоняло-подметало, — дернулась Расстатуриха, сворачивая одеяло. — Один гонял, так все еще в больнице лежит…
Андрей залился смехом, подняв рыжеватое припухшее лицо к небу.
День начинался погожий, яркий. Небесье затекло масленой лазурью, и воздух был голубоватый, а дворы, огороды и дороги застил рябью парок. Ожившие воробьи напрочь измокли в лывах и общипывались, сидя у тепла на трубной притолоке.
Андрей забрался на крышу и кормил голубей, когда в калитку толкнулся Расстатурев. Ему открыла Нюська, вешавшая во дворе утренние постирушки. Расстатурев поздоровался, снял шапку и пригладил волосы.
— Хлопочешь, дочка?
— Что мне сделается?
— Все может сделаться. — Расстатурев ступил вычищенными сапогами на сухое место. — Это не знаешь, откуда что и придет. Вот тетка Праскева наша шла, шла и упала. Что к чему? А тут же и готова. Третью-то девку не зачала?
— Мне, папка, не к спеху… Да и мужику некогда — голубков гоняет…
Расстатурев подставил ко лбу ладонь и поднял глаза.
— Дитя неразумное… Это сколько ж они у тебя корма сжирают?
Андрей спустился на веранду.
— Рублей на двести…
— Что ты говоришь? — Расстатурев потер шапкой голову. — Разор семейственный. Спасибо, что бабенка досталась тебе хорошая. Другая бы вместе с голубями погнала.
— Так ведь чья бабенка-то? Расстатурева, — поддакнул Андрей. Он уставился на тестя хитрыми глазами.
Нюська заругалась и отвела отца в дом. Расстатурев поздравил Зыковых с масленицей. Долго стоял перед кроватью бабки Зычихи и пересказывал сны. Потом сел у порожка на табурет и обратился ко всем:
— Ушел от греха подале. Зятек достался: проходу не дает…
— Чего опять? — посочувствовал ему Федор Кузьмич.
— Не говори, сват… Я ему слово, а он мне двадцать… Говорю ему, птицу бестолковую держишь, а он мне про девок.
— Они такие. — Федор Кузьмич застегивал пуговицы у новой рубахи. — Они поговорят. Я сегодня было заикнулся на ум-разум наставить, так куда там…
Из комнаты вышла Нюська и, расчесывая волосы, спросила у Расстатурева:
— На праздник-то пойдешь, папка?
— Что же не пойти?
И, точно отбрасывая прошедший разговор, вмешалась Дарья Ивановна:
— Без сватьи?
— Куды с ее ногами? Она и шагу ступить не может. — И, помолчав, решился на правду: — Сватов ждет, а я думаю: кто бестолковую Верку возьмет? Никто. — И ушел потихоньку…
Между тем Андрей, сидя на крыше, увидел проходившую мимо Польку Макарову:
— Привет, кошечка… Пошто в гости не зовешь? Семен-то дома?
Полька с готовностью подошла к заплоту:
— Где ему быть? Дома…
— Приду сегодня в гости… Так что его ты прогони…
— Нюська-то вот услышит, она тебе придет…
— Я с Нюськой договорюсь…
И замолчал, углядев выбежавшую во двор Марью Антоновну, махнул Польке рукой: ступай, мол, ступай, чего выставилась?
И начал спускаться с крыши по лестнице.
2
В городе схлынул поток, лишь носились тройки с разрисованными дугами, звенели старинным тонким звоном колокольцы да кричали опоясанные красными кушаками ямщики. Окатом из-под полозьев вырывалась растопленная жижа и хлестала по осклизлым снежным навалам. Пели ряженые, набившись в галичские санки. На добротных конях увальнями плыли русские богатыри, катил на печи, дымящейся нефтяным смрадом, Емеля-дурак, дед с бабкой и внучкой несли огромную фанерную репку, скакал Чапай в бурке на белом рысаке.
Подойдя к площади, где готовились игрища, Федор Кузьмич Зыков остановил родственников и показал подбородком в сторону мужчины без головного убора, стоявшего в толпе.
— Соловьев, председатель горсовета… Всю войну вместе работали, а сейчас смотри где — городом управляет.
В последнее время родственники заметили, что, оказывается, Федор Кузьмич был вообще
