Подошел Бабурин. Долго стоял рядом, смотрел в упор, раздражая чистым своим видом, свободными от труда руками, набриолиненным коком, наконец сказал:
— Вы, Полынов, сегодня работаете небрежно. Сверловка — операция несложная, но требует внимания и аккуратности...
В глазах у него мелькнуло какое-то торжество, когда он говорил это, и усмешка сорвалась высокомерная. Федор взорвался:
— Как-нибудь без советчиков... Чего над душой стоять!
— Фу...— сморщившись, помахал ладонью у своего носа Василий Гаврилович.— Передовой рабочий, а на смену в таком состоянии выходите...— И удалился, сожалеюще покачивая головой. За спиной Федора прошел еще кто-то, крикнул:
—Не забудь, после работы собрание!.. «Собрание, так собрание...»
В обед они с Чекулаевым взяли в буфете несколько бутылок пива. Плотно поели, выпили пива.
К концу смены снова появился около, него Бабурин, чертом подлетел.
—Вы что! — закричал он.— Вы что делаете, Полынов?
—Ослеп, что ли? Работаю,— грубо ответил на крик Федор.
—Это не работа. Безобразие. Брак идет сплошняком...
—Как это брак? — Федор остановил станок.
—Так, брак! — Жилы на морщинистой шее Василия Гавриловича набухли от яростного крика.— Черт знает что! Пьяный на смену выходишь и еще спрашиваешь: «Как это брак?»
—Что?! — надвинулся на него Федор.— Что ты сказал?
От ближних станков на них оглядывались.
—То, что слышите, Полынов... Совсем зазнались. Думаете, раз бригаду получаете, раз деньги бешеные, так все дозволено!
Собрание проходило в красном уголке цеха, куда привезли новый бильярд, стол которого, распакованный, стоял прислоненный к стене. Федор сел возле него, так что сидящих на маленькой сцене за столом, покрытым красным сукном,— Бабурина, Пожарского, представителя парткома завода — он видел через белое плетение обвисшей сеточки лузы.
Пожарский начал рассказывать, какие задачи стоят перед цехом, упомянул и о создании бригады на подряде и, говоря, посмотрел в сторону Полынова.
—Этой бригаде мы не будем создавать тепличных условий, и у нее будет старое оборудование. Но и на старом оборудовании, как показал Федор Полынов, работать можно отлично...
—Полынов, говорят, заработал очень много? — осведомился представитель парткома.
—Да. Он заработал,— делая ударение на «заработал», ответил Пожарский.
Сразу после Пожарского слово попросил Бабурин.
Федор понял, что и он будет говорить о нем. И не ошибся.
—Все это хорошо — новые методы труда, комплексные бригады на подряде...— энергично начал Василий Гаврилович. — Но такую бригаду надо не просто формально создать и табличку повесить, а людей сперва надо воспитать в духе новых принципов. Люди-то перестраиваются медленно. И, как воздух, необходимое дело можно загробить, доверив его неподготовленным людям. Вот руководство цеха любит козырять Полыновым. Да, он один из лучших. И речь идет о том, чтобы именно его поставить бригадиром. Но можно ли поручить руководство новым коллективом человеку, который сегодня, к примеру, дал на сверловке сорок процентов брака, а это финишная работа? И брак случился не по неумению, а потому, что Полынов вышел на смену в нетрезвом виде... Когда я подошел и сказал ему об этом, он в силу своей несдержанности отреагировал очень бурно... Скажи, Полынов, как ты до жизни такой докатился?
Что мог Федор сказать? Ему стыдно было молчания сидящих рядом товарищей, от одного удивленного и досадливого взгляда Пожарского бросило в краску, но он все-таки пробасил упрямо:
—Не мог я столько брака дать...
—Спроси у ОТК,— сказал Бабурин.— Конечно, ангелов никого нет, и я могу понять Полынова, у него семейные неурядицы.
Федор посмотрел на Чекулаева, сидевшего напротив, тот отвернулся.
—...Семья в наше время вообще — фактор повышенного риска,— с удовольствием продолжал Бабурин.— Кто с кем, кто от кого, разобраться трудно...
Послышался смех. Все глядели на Федора. Он опустил голову.
—...Людей надо упорно воспитывать. Мы говорим о светлом будущем — ах, техника, ах, роботы,— а спотыкаемся о сегодняшний день. Элементарной дисциплины не умеем потребовать. Продукция у нас экспортная. Мы должны быть конкурентоспособны с известнейшими фирмами и не когда-то там — сегодня! А если начнем с бухты-барахты новыми методами старые наши грехи закрашивать, то очередная потемкинская деревня получится...
Федор встал и сказал:
—Не мог я сделать столько брака. Ты врешь!
—Вот иллюстрация к тому, что мы говорим,— горестно вздохнул Василий Гаврилович. — «Ты врешь»... И это — бригадир?
Не слушая больше, Федор шагнул к двери.
—Полынов, вернитесь! — крикнул Пожарский.
—Рабочий день кончился,— ответил Федор и вышел.
Он поднялся на третий этаж в бытовку, медленно разделся, сходил под душ... Все привычное, что доставляло удовольствие—душ, чистая одежда, медленно оставляющая тело усталость,— было сегодня не тем...
Когда он оделся уже, в бытовку стали заходить рабочие после собрания.
Федор дождался Чекулаева, поманил в проход между металлическими, окрашенными в шаровый цвет ящиками бытовки, с навешенными на них разнокалиберными замочками и, стараясь говорить спокойно, спросил:
—Ты трепанул Крокодилычу?
—Ну как, трепанул... Ты же его знаешь. Подходит, сочувственно вроде спрашивает, что это Полынов не в себе. Я и говорю, день рождения вчера у меня гуляли, с похмелья, а потом...
—Ну! — поторопил Федор.
—...Семейные, говорю, у Полынова неурядицы... то да се...
—И ты ему выложил все?.. Я тебе, как другу... — Федор схватил Чекулаева одной рукой и начал трясти.— Продал! Да тебя удавить мало... Что же ты за человек такой?!
В отсек стали заглядывать другие рабочие.
—Кончай, Полынов!
—Тебе драки только сегодня и не хватает...
—Его утихомирить — пожарная команда нужна...
—Да идите вы...— махнул рукой Чекулаев, не пытаясь вырваться от Федора.— Я тебе чего скажу... Погоди ты!.. Насчет брака,— понизил он голос.
—Что еще? — перестал его трясти Федор.
—Фух ты...— вздохнул Чекулаев.— Не было никаких сорока процентов брака.
—Как?! — совсем отпуская Чекулаева, воскликнул Федор.
—Просто. Ты запорол от силы пару деталей, а остальное... У Крокодилыча,— перешел он на шепот, щекоча чубом щеку Федора,— у него в инструменталке лежали бракованные детали по сверловке... Мне Валька из инструменталки сказала, а сегодня с утра он их вывез... Семнадцать штук... Небось, держал для своих дел, а тут под твое похмелье и списал...
—Что же ты на собрании рыло под крыло сунул?!
—Знаешь: хоть глуха, да без греха.— Чекулаев принялся расстегивать свою рабочую одежду.— Как ты докажешь? Он твои детали, небось, заховал так... Да сами разбирайтесь с вашими подрядами, рекордами, премиями. А мне одно надо — накопить на машину и хоть любительские права да получить. С машиной я — свободный человек...
Он стоял перед Федором, худой, с мосластыми, по локоть грязными руками.
—Эх ты, свободный человек...— Федор взял его за чуб и слегка дернул.— Живи...
—Голенький плох, да за голеньким бог,— облегченно засмеялся Чекулаев.
Федор приехал домой, но долго не заходил — прохаживался под окнами, придумывая, что скажет Алене. И было муторно на душе оттого, что надо сочинять какую-то ложь, ловчить... Словно стеной окружало его чувство к Алене. И, ища выход, он каждый раз мысленно устремлялся к самому простому: сесть и уехать, тем более теперь, когда об обстоятельствах его любви знало столько людей, но жгучая ревность к тому, как она будет жить без него, отбрасывала его...
Наконец он решился подняться на восьмой этаж.
Алена открыла ему. Он прошел в комнату, она молча — за ним. Он остановился у окна.
—Обедать будешь? — спросила Алена.— Все готово...
—У меня неприятности,— проговорил он, страдая от ее обычных, домашних слое.— И вчера я... В общежитии... Так получилось...
—Я знаю,— сказала Алена.— Я заходила за тобой, но дежурная меня не пропустила. Вы там гуляли достаточно громко. И девушки на балконе Высоцкому подпевали...
—У Чекулаева день рождения был... Я думал, тебе заниматься надо, думал, заскочу и — назад...— начал было оправдываться Федор, но улыбка Алены, ее сострадающий то ли ему, то ли себе взгляд показались ему выражением ее превосходства над ним и сожаления об их отношениях. Это возмутило его.— Что ж мне, и погулять у друга на дне рождения нельзя теперь? — напирая на «теперь», спросил он.
—Тебе все теперь можно,— ответила Алена, тоже сделав ударение на «теперь».
Он понял это так, что она упрекает его своей беременностью.
—Так же, как и тебе,— сказал он.
—Что ты имеешь в виду?
—Ничего другого, кроме твоих дружеских встреч с Юрьевским,— тяжело выговорил он и взглянул на нее почти испуганно.
Если бы она засмеялась, или возмутилась, или хоть как-то отрицала его слова, но смущение — смущение!— открылось ему на ее лице.
