— Значит, работаем, — подавая руку, сказал Трофим Матвеевич. — А скажи-ка, Павел, ты когда-нибудь терял друга?
Вопрос был несколько неожиданным и очень общим. Другом называют и близкого товарища и любимого человека. Уж не о Марье ли он!
— Какого друга?
— Ну, стало быть, близкого товарища.
— Нет… Из Казахстана и по сей день письма шлют, а с сявалкасинскими друзьями еще не успел разругаться.
— Ты меня не понял. Я о Виссарионе Марковиче. Он был моей правой рукой. Может, без него я и колхоз не смог бы поднять…
Трофим Матвеевич тяжело вздохнул, поднялся с кресла и прошелся по кабинету.
— Работа председательская — трудная работа. Ни минуты покоя, целыми сутками голова работает без отдыха. Истощаются нервы. Вот, — он остановился напротив Павла и протянул к нему руки, — смотри, как пальцы дрожат. Кто увидит — скажет, спившийся человек… Для кого, ради кого губишь здоровье? Для общего дела, для народа. Но допусти хотя бы одну ошибку, и народ тебе даст пинком под зад и потом добрым словом не помянет. Сколько же нужно сил, чтобы и при таком возможном конце все же работать и работать! И я работаю. Видел последнюю районку? По закупке мяса мы опять впереди. Догоняющих порядочно, но мы не допустим, чтобы нас догнали. И вот о чем я думаю. На базаре сейчас скот дорогой, покупать нет средств. Поэтому приходится нажимать на своих колхозников. И как только подсохнут дороги, надо собрать машины и отправить свиней на сдачу. Придет время и для закупки телят в соседних селениях. Наступает тепло, капитальных помещений им не требуется, пустим в лес — пусть до осени нагуливают жирок.
Павел, не перебивая, слушал Трофима Матвеевича. Мимо правления с громким топотом промчался конский табун. Должно быть, конюхи гнали лошадей на вечерний водопой.
— У тебя есть шоферские права? — неожиданно спросил Прыгунов.
— Ездить на машине могу, но прав пет.
— Жаль. Я хотел тебе дать легковую машину. То, что ты тракторист, это и хорошо и не очень хорошо. Мне нужен парторг, который бы в нужное время мог быть свободным от своей непосредственной работы. Я хотел бы поручить тебе и тракторную бригаду, и должность агронома. Эти должности тесно связаны между собою и с моей председательской работой. Пусть от иголки нитка не отстает: где я — там и парторг…
Слова председателя вызвали у Павла самые противоречивые чувства. С одной стороны, лестно было слышать, что Трофим Матвеевич оказывает ему такое большое доверие, если предлагает сразу две высокие должности. С другой — было ясно, что председатель хочет сделать его человеком, во всем ему подчиненным. Так что перед Павлом открывалось два пути: или быть вторым Виссарионом Марковичем и во всем поддакивать Прыгунову, или вести свою самостоятельную партийную линию.
— Спасибо, Трофим Матвеевич. Агрономом я пока не смогу, а вот руководить бригадой силенок, думаю, хватит. Приходилось. И все же — все же лучше оставаться мне трактористом.
Трофим Матвеевич с прищуром поглядел на Павла, будто хотел сказать своим взглядом: цену себе, парень, набиваешь?
— Тракториста найдем… Я тебя понимаю: ты думаешь про свой плуг и но молодости лет надеешься на удачу. А если не удастся? Если плуг твой окажется похожим на яйцо, из которого, сколько наседка на нем ни сидит, цыпленка так и не вылупляется? Бывает ведь такое? Сколько угодно… Нет, нет, ты не пойми меня плохо. Я тебя с плугом поддержу. Из-за того, что пропадет несколько центнеров семян, колхоз не обнищает. И за прошлое, за тот разговор у кузницы — ты уж прости. Нервы. Погорячился. Такое со мной случается, хотя после и сам каешься. Как говорят чуваши: рот не ворота, на засов не запрешь. А мои нервы свои ворота часто открывают, — Трофим Матвеевич усмехнулся, и лицо у него стало какое-то доброе. — Словом, с плугом — ты сам себе хозяин. Коли начал — доканчивай. Надо — электросварку вызывай, что понадобится — проси.
Павел начал горячо убеждать председателя в серьезности своих расчетов и надежности плуга.
— Ладно, ладно, — выставил вперед ладонь Трофим Матвеевич, останавливая Павла. — Если бы все и дело-то было, что в плуге!.. Мне другое спать не дает и вот еще больного, не успевшего выздороветь, сюда гонит. Для выполнения обязательств по мясу ни у колхоза, ни у колхозников скота не хватает. Думаю, что долг перед партией, перед государством должен волновать не только меня одного, но и парторганизацию, и тебя, как ее секретаря.
— Когда брались обязательства, меня еще не было, — насколько возможно спокойно ответил Павел. — А обязательства дутые, невыполнимые.
— Мобилизующие! — повысил голос Прыгунов. — Мо-би-ли-зу-ю-щие! — повторил он, отчеканивая каждый слог. — Не для того я впрягался в свой председательский воз, чтобы плестись в обозе, отставать от поступи страны. Работать шаляй-валяй — это, дорогой, не в моем характере. Коль уж я сел на коня, то не хочу глотать пыль скачущих впереди. Рабочему классу нужно мясо — даю, нужно молоко — даю. Нашу работу партия ценит не по словам — словами никого сытым не сделаешь, — а по количеству произведенной продукции. И если парторг не понимает этого, то… то… — от охватившего его волнения Трофим Матвеевич так и не нашел подходящего слова, а только выразительно махнул рукой и отвернулся к окну.
— Тогда что, и мне, как Виссариону Марковичу, надо ехать покупать и сдавать скот?
Павел сказал это с усмешкой, с иронией, но Трофим Матвеевич, должно быть, не заметил этого, потому что сказал:
— Вот это — разговор. В твоих руках легковая машина, в твоих руках деньги. Нужно будет — придется ехать. Зачинатель этого дела в районе — я, — последние слова Прыгунов произнес с гордостью. — Пока дураки спали, я на покупном скоте два годовых плана отгрохал, да своего скота сдал два плана. Ну, а за планы — машины, в один год три грузовика отхватил, за перевыполнение платили полуторные цены. На одном только покупном скоте колхоз выиграл сорок тысяч рублей.
— Но сейчас все это отменили, — опять спокойно возразил Павел. — Да и тогда такие махинации с планом…
Он не договорил. Трофим Матвеевич впился в него своими небольшими острыми глазками, и у Павла было такое ощущение, что он сверлит ими, как буравчиками.
— Ты еще… ты еще мальчишка. Государство — оно забывчиво: в одном месте берет с нас, в другом нам дает, да еще столько щелей к богатству оставляет. Так что всегда можно найти, куда войти и где выйти. Картофель и лук, поездки — хочешь на юг, хочешь на север. Своя продукция, что хочу, то и ворочу. И я в году не меньше десяти раз бываю то в Чебоксарах, то в Свердловске, то в Горьком. И каждая такая поездка оборачивается в пользу колхоза тысячами… Теперь все заговорили; «Сявал» в передовики выходит. А как выходит — в корень никто не смотрит.
— А чего тут смотреть? — спокойствие изменяло Павлу, он чувствовал, что весь напрягается, натягивается. — Это же получается не колхоз, а коммерческое предприятие.
— Ах, вон как! — Прыгунов вскочил со стула и опять забуравил Павла своими острыми глазами, — А как и чем можно было поднять колхоз? Как и чем платить колхознику?
— Земля должна быть главным источником богатства, — резко, убежденно сказал Павел. — С земли и брать.
— Ах, какой ты умный! Может, твоим плугом эти богатства выпашешь?
— Не только моим. А у вас тут отношение к земле самое наплевательское, если не сказать — варварское. Ведь по вашему указанию была проборонована зябь на Огороженном поле. Посмотрели бы, что там сейчас творится, сколько новых оврагов появилось. Да за такое…
— Ну, знаешь, я тоже не на асфальте вырос и в земле разбираюсь не хуже тебя. Ты что, ничего не слышал о выравненной зяби? Это же новый агротехнический прием. А ты называешь это варварством. Мало еще ты каши ел, чтобы меня учить!
— Другой и состарится, а дураком помрет, — вспылил Павел и тут же понял, что хватил лишнее, хватил через край.
— Это я дурак? — в свою очередь взорвался и Прыгунов. — От дурака слышу. Смотри-ка какой: без году неделя как получил новый портфель, а уже командует. Командуй где-нибудь еще, а в мои дела не лезь! Ответчик здесь я, отвечу и за землю, и за хозяйство. Меня на эту должность выбрал народ — ему я и отвечу, а не тебе.
— Зачем же мне? Ответите партии, коммунистам.
— Уже угрозы?
— С теми, кто портит землю, я и раньше воевал и теперь буду. А вы ее портите. Вот и заслушаем вас на партийном собрании.
— Да ты, парень, не смеши людей. Думаешь, тебя кто-то поддержит? Тебя Сявалкасы и знать не знают, что ты за птица. А меня знают. Все против тебя же обернется. Как говорят чуваши: не умеющий бить кнутом, по себе же и ударяет.
— Я погорячился, извините.
Теперь, немного поостыв, Павел понимал, что зря так резко разговаривал с председателем: разговор теряет свой смысл, если в нем на первый план вылезает уязвленное самолюбие.
