— Крамолу искать тут не буду. Вы все правильно скажете. Слушайте, а не лучше ли вам без текста, вот так прямо? А? И люди лучше воспринимают.
Михайлов недоверчиво поглядел на него: не шутит ли? Потом, решив видимо, что не шутит, пояснил с видом взрослого, объясняющего непреложную истину непонятливому ребенку:
Ну что вы, Владимир Алексеевич? Такая аудитория. А вдруг я где-либо фразу неправильно построю? Ведь это же выступление секретаря райкома партии.
А за текстом высказывания стоял невысказанный: а ежели ляпну что невпопад? Потом объясняй. А бумага — она в руках. Все выверено, до последнего слова. Все продумано, нет ли двусмысленностей?
Много вопросов мог бы задавать Гуторову секретарь райкома. Но не решился. Сидели друг против друга и пили чай.
Каждый день Рокотов справлялся о здоровье Дорошина. Ольга Васильевна сообщила, что «отец» читает Чехова и смеется. На душе стало поспокойнее, но зато помнилась мысль о том, что, раз Дорошин уже смеется, значит, скоро начнет ругаться. Позвонил доктору Косолапову, поинтересовался временем, которое нужно Дорошину для лечения. Доктор покашливал довольно ехидно, выслушивая вопросы и объяснения Рокотова, а котом сказал:
— Если вы хотите повторения приступа — пусть выходит на работу через две недели. Если же вы думаете о его здоровье — не настаивайте на выходе Павла Никифоровича минимум еще полтора месяца.
— Доктор, дорогой, я, наоборот, сторонник того, чтобы товарищ Дорошин лечился возможно лучше. Даже два месяца не возражаю. Три, если хотите.
— Странно, — пробормотал Косолапов. — Очень странно. Вчера звонил товарищ Михайлов и говорил, что Павла Никифоровича ждут неотложные дела, и просил как можно быстрее поставить его в строй. Я, простите меня, в полной растерянности.
— Лечите его добротно… Надо, чтобы он вышел совершенно здоровым. Считайте, что это убедительная просьба к вам районного комитета партии.
— А меня об этом просить не надо, — сварливо ответил доктор Косолапов. — Это мой долг, да-да, именно долг.
Сразу же после разговора с доктором Рокотов попросил зайти Михайлова. Дмитрий Васильевич появился с последними сводками, которые были более оптимистичны, чем вчерашние. Положение с молоком выправлялось, свеклы оставалось каких-либо полторы тысячи гектаров, сущая чепуха… Два-три дня работы. Можно было перестать терзать промышленность и бытовые службы вывозкой рабочих на поля. Еще одно хорошее усилие…
Михайлов был чисто выбрит, свеж. Волосы на пробор аккуратно расчесаны.
— Слушаю, Владимир Алексеевич, — приветливо сказал он.
— Мне непонятно ваше стремление, Дмитрий Васильевич, как можно скорее вытолкнуть из-под контроля врачей Павла Никифоровича. Что это за звонки Косолапову с просьбой скорее вернуть в строй Дорошина?
Михайлов чуть покраснел, однако отвечал спокойно:
— Звонил Комолов… Когда узнал, что Павел Никифорович болен, попросил переключить на меня. Сообщил, что Дорошина собираются рекомендовать в нашу делегацию на поездку в Канаду и Соединенные Штаты. Поездка осенью. Я сразу же поговорил с Косолаповым, потому что знаю; Павел Никифорович будет очень переживать, если поездка эта сорвется из-за болезни.
Все правильно. Поторопился с выводами, товарищ секретарь. Стал подозрительным за последние дни. Эх, отдохнуть бы тебе с месячишко в Лесном. Привел бы нервы в соответствие с должностью. Мечтать приходится об этом.
Поблагодарил Михайлова за сводку и отпустил его. Надо бы как-то донести до старика эту новость. Пусть порадуется. Такие вещи для него полезны. Это же признание его заслуг, его авторитета.
Снова звонок Ольге Васильевне. Передал ей сообщение Михайлова, поздравил. Ольга Васильевна сомневалась: стоит ли сообщать такую весть именно сейчас, и Рокотов посоветовал ей созвониться с доктором Косолаповым, что он скажет по этому поводу?
И еще одно было в эти дни. Вчера вечером он не выдержал и поехал в Матвеевку. Стал у пруда, в тени ив и тополей. Из кабины не вылезал, только дверцу открыл, чтобы лучше видно было. Около часа смотрел на освещенные окна ее дома, думал о том, что, может быть, попытаться поговорить еще раз? Нет, не поймет она его.
Тихо выехал на дорогу. Свернул прямо на проселок, чтобы не маячить по селу. Зачем лишние разговоры? Проселок был выбит до невозможности, и даже на второй скорости двигаться было утомительно. С трудом дождался, когда выбрался на трассу.
А Насонов хворает. Носится по полям, ругается со свекловичницами по поводу норм, а в приемной секретарша отвечает:
— Иван Иваныч по больничному…
— Что с ним? — поинтересовался Рокотов.
— Радикулит прихватил.
— Так он же по полям ездит?
— А это его личное дело… Но у нас по больничному проходит вот уже три дня.
Старый хитрец. Сообразил же? Знает, что человека с больничным на бюро не вызовут. А работу свою обычную делает, так сказать, на общественных началах. Ничего, кроме похвалы, за это ему не полагается. Больной, а за дело страдает. И постарался, чтобы об этом его трудовом энтузиазме знали все члены бюро.
Когда вернулся из Матвеевки домой, не успел раздеться, как телефонный звонок задребезжал. Снял трубку. Кто-то молчит. Посоветовал без дела не звонить в поздний час. Через несколько минут звонок. Мелькнула мысль, что это, может быть, она, Вера. Рванул трубку так, что чуть аппарат не сшиб на пол.
— Да, я слушаю! — почти закричал он. — Слушаю вас… Ну что же вы молчите, Вера? Это вы?
Трубку положил с мстительной торопливостью.
Когда звонок раздался в третий раз, он хотел не подходить. Однако телефон прямо-таки надрывался, и он снова взял трубку.
— Володя? Добрый вечер… Это я, Жанна. Не спишь? А мне вот Михайлов все тебя расхваливает. Какой ты естественный и прямой. Просто чудо. Ты знаешь, у меня ощущение, что он мечтает о том дне, когда я в тебя влюблюсь. Ты конечно же живешь по-прежнему неухоженным… Может, прийти помыть тебе полы? Михайлов не будет возражать. Ему даже проще будет, если его жена пойдет к начальству. Он такой. Ты ему не верь, Володя. Не верь. А почему ты не хочешь вести разговор на эту тему? Ах, ты не желаешь наших двусмысленных отношений? Да, конечно… У тебя сейчас любовь, и ее зовут Верой. Она совершенно умна и хороша. Но, судя по всему, у тебя коса на камень, не так ли? Да, ты не сердцеед. В свое время ты прозевал меня. Еще много женщин пройдут мимо тебя, Володя, пока какая-либо из них не захочет взять тебя в мужья. И это будет не по любви… Ты слышишь меня?
Он не хотел ее больше слушать. Положил трубку. Теперь она не позвонит, муженек не захочет неприятного разговора назавтра и будет стоять у аппарата насмерть.
Думалось в тот вечер о том, что в общении с людьми он совершает одну и ту же ошибку. Сдержанность толкуется всеми как сухость, жесткость. А что он может изменить? Что?
… Вот он приедет в Лесное. К речке пойдет. Хоть на сутки отойдет от вечных своих забот. Григорьев, когда узнал о его предстоящем отъезде, шутливо перекрестился:
— Слава спасителю… Хоть выходной дома побуду… А ты не можешь на недельку задержаться? Жаль… Петя, завтра, то бишь в субботу, ты наконец можешь пойти на танцули для решения вопроса о женитьбе. Тебе один вечер. Управишься?
— Постараюсь, — пробурчал Ряднов. — Я с первого июля собираюсь в отпуск. Уйду, имейте в виду.
— Не уйдешь, дорогой, не уйдешь, — Григорьев обнял его за плечи, — ты же чудо-человек… Ты укажи мне свою избранницу, и я за полчаса сделаю всю агитационную работу. Я расскажу, как ты талантлив, как ты предан делу, какой ты замечательный друг, что ты никогда в жизни не подведешь, взахлеб расскажу о том, какая часть будущей Государственной премии в материальном выражении достанется тебе… Это будет много, потому что, как я полагаю, наш вождь и учитель обойдется одним титулом. Это мы с тобой гнусные материалисты, а? Что на это скажешь, Владимир Алексеевич? Откажешь нам с Петей свою часть? Ну вот, я так и знал. Он откажет всю свою долю. Потому что он выше этого. И я же вижу, как огнем счастья загораются твои глаза, когда ты садишься за расчеты. «Девушка, скажу я, выходите за этого человека, который является самым талантливым хуторянином, исключая меня. Выходите за него замуж, потому что он все равно забудет о том, что у него есть жена, как только придет в мыслительную. Выходите за него, потому что все равно у вас не будет мужа… Он умрет в КБ». Ну как?
Петя мрачновато улыбнулся, но когда шутки стихали и он брался за расчеты, то начинал насвистывать. И это было верным признаком того, что дело ему нравится и все идет как надо.
Ах, ребята, ребята… Подготовить бы расчеты, выложить их в обкоме, потом в Москве — и можно институту заказывать проект… Только бы получить «добро», а там уж он убедил бы старика и всех других скептиков…
