— Честное слово, — Лида положила ему руку на плечо, и он вдруг почувствовал, как не по-женски тяжела эта рука. Видимо, и тяжести носить пришлось, и дрова для костра рубить топором, и рюкзак пристраивать тяжелый на плечи… — Честное слово тебе даю, братик, последний год… Вот сейчас сезон доработаю… Где-то в марте освобожусь, и все. Стану до конца дней своих стойкой горожанкой. Трассу доведем, и все. Понимаешь?
На этот раз молчали тяжело и долго. Уже появился невдалеке Игорь и вытаптывал дорожку вдоль обрыва, нетерпеливо поглядывал на них. Уже от дома замахал руками Эдька, приглашая всех на обед, а они все сидели и сидели, думая каждый о своем, и Рокотов знал, что никакими вмешательствами не исправишь отчуждения, возникшего между двумя людьми, хотя бы потому, что они просто не знают друг друга. Они вместе не переживали семейных бед, потому что каждый переживал их в одиночку, они не сидели рядом у постели больного ребенка, когда, казалось, все уже решено и нет выхода, они не знали силы объединяющей двоих радости, когда болезнь отступает и на детском лице появляется улыбка. Они не знали ничего об их собственной семье, потому что каждый знал только свои беды и заботы и научился распоряжаться только самим собой. И до тех пор, пока они не поймут всего этого, они будут относиться друг к другу как случайные знакомые, которым хорошо друг с другом только первые пять дней. А потом каждый из них начинает думать об оставленной где-то привычной жизни и стремиться к ней, как человек, находящийся в гостях и мечтающий вернуться в привычную для него обстановку.
А Лида думала не о сказанном или услышанном сейчас, а о вчерашнем разговоре с Эдькой. Он подсел к ней неожиданно и вдруг шепнул на ухо:
— Теть Лида, ну их всех… Идемте поговорим.
Она встала:
— Обязательно без свидетелей?
— А как же?
Они пошли к реке, и Эдька начал рассказывать о своих делах. Ничего не получается в жизни… А он так не может. Ушел. Теперь вот размышляет, что делать дальше. Ждал ее специально, чтобы поговорить по душам. У него профессия — тракторист. Может на бульдозере. На кране может. Он хотел бы поработать с ней, в тайге. Ну хоть год. Чтобы попробовать себя. Ведь не знаешь, что можешь, к чему пригоден?
Он говорил, а она думала о том, что Маша будет против, а Николай, пожалуй, взорвется криком, потому что Эдька — это его слабость, его боль и радость. В Москву он каждую неделю присылал письма и требовал описать все, что видит и делает сын. Как же теперь из дома его отпустит?
А сыну двадцать один. Пора бы парню самому почувствовать пот соленый на губах. Да только что скажешь Николаю?
— Договаривайся с родителями сам… Разрешат — возьму.
— Честно? — спросил Эдька и заулыбался. — Ну?
— Абсолютно. Слово твоей тетки.
— Шутите.
— Зачем же мне шутить? Договоришься — в начале июля на самолет — и в Хабаровск. Потом немного поездом, потом немного самолетом местных линий, а дальше грузовиком. Устраивает?
— В жилу, — сказал Эдька и поднял большой палец кверху.
… Могла бы, сказала б Володе, что этот год пробудет в тайге, чтобы хоть за Эдькой приглядеть. Ведь парень впервые в жизнь выбирается. Впрочем, еще рано об этом говорить. Навряд ли Николай согласится.
За столом собралось их так много, что даже стульев не хватило. Пришлось на две табуретки класть доску и таким образом увеличивать количество посадочных мест. Пришел старик Мартынов, уже совсем древний, с палкой в дрожащих, бурых от вздувшихся вен руках. Несмотря на семьдесят с лишним лет, говорил разборчиво, ясно. Когда налили стопку, долго глядел на нее выцветшими слезящимися глазами, потом взял:
— Последний раз года четыре назад выпивал… Давно. Зараз хочу слово сказать и выпить как все люди. А слово хочу сказать за моего комиссара, за батьку вашего… человек был большой… Сердце золотое. Может, моя вина в том, что сам не пошел, старый бобыль, отца вашего послал к тому эшелону… Простите меня.
— Ну что вы? Что вы, Максим Павлович… — Рокотов поддержал старика под локоть, когда он вставал, чтобы выпить. — Война была. Кого выберешь?
— Война… — Мартынов выпил, сел на место, тяжело завозился, словно поудобнее устраивался. — Война — она для земли самое страшное… Это то же самое, что тело людское снарядом рвать, так и землю нашу. Сколько она, кормилица, вынесла… А родит и кормит нас. Вот ты, Коля, ответь, когда наши трактористы перестали из земли осколки выгребать?
— Да года два, не боле…
— То-то и оно. А сколько еще лежит в земле железа? Чужого и нашего? Военного железа. Давеча слыхал, что лектор рассказывал. Будто под нами, под землей нашей, тьма-тьмущая руды железной… А я встаю да говорю ему: что ж вы, товарищ лектор, говорите, что недавно про это дело узнали? Да я ищо мальцом был, мне бабка рассказывала, что на нашем месте вот тут кровь русская рекой лилась. Порубежье тут было. И с юга вражья напасть, и с севера. Карла швецкий и тот до наших мест добрался. Я уж про других охотников до грабежа приумалчиваю, половцев всяких да татаро-вей… Так вот что мне бабка говорила. Кровь русская — главное богатство народа, потому что нет крови — жизни нету. А лилось ее тут, на нашем порубежье, столько, что и сказать трудно. И вот вражьё однажды на деревню нашу наскочило. Всех ратников порубали, а стариков да детей повязали. Главный бандит сел на высокое место и давай суд править. Всех мужиков по одному вызывает перед собой и спрашивает: где богатство главное спрятано? Молчат. Тут начали по одному рубить людей на глазах у жен да пытать. Не выдержал один дед старый-престарый… Подходит и говорит: «Ты, главный злодей, чего хочешь?» А тот подбоченился и отвечает: «Сила моя, потому хочу я ваш главный клад забрать и в свою землю увезти». — «Ишь чего надумал, — отвечает старик, — за что же людей губишь?» — «Так не признаются, где клад». — «Я тебе клад укажу, — говорит старик, — только людей ты отпусти на волю вольную». Заупрямился было главный грабитель, да толку-то чуть. На своем старик стоит. Пришлось отпускать женок, да детей, да стариков древних. Ушли они за горизонт, не догнать их уже, тогда и говорит грабитель главный: «Ну, старик, отвечай, где богатство? Я свое слово сполнил. Теперь твоя очередь». Да-а… Дед и говорит: «Берите лопаты, пойдем». Привел их к ярку, к самому нижнему месту, стал и говорит: «Вот тут копайте». Начали они копать, день копают, другой, третий. Стали кричать, требовать расплаты со стариком за обман. Главный грабитель и говорит: «Подумай, старик, может, не то место указал?» А тот и отвечает: «А везде земля русская. Это и есть наше главное богатство. А теперь, каты, делайте со мной что хотите. Смерти не боюсь». И замордовали старика. Возили его по окрестностям и так старались, чтоб не больше одной капли крови падало с каждым шагом. «Хочу, чтобы ты был богатым, — кричал главный грабитель-завоеватель, — сколько пройдешь — столько и будет у тебя земли». И говорят, что много ден шел старик… Сила откуда бралась. На пять тыщ верст прошагал. Круг замкнул целый. Ежли по теперешним меркам, то и наша Славгородщина туда попадает. И как круг замкнул, так и кончился. А когда люди землю ту покопали, то обнаружилось что-то цвета красного как кровь… А коли спросил я у баушки, как старика-то звали, а она мне и ответила: Иван… Как же иначе, ежели не Иван». Как глянули на находку людскую профессора ученые, так аж рукой взмахнули от всякого удивления: мать честная, руда… Да такая, что в мире в целом нету такой по богатству. Вот оно как в народе говорят.
Игорь уже торопливо записывал рассказ Мартынова в блокнот. Рокотов сидел потупясь, а Николай как взялся ручищей за подбородок в начале рассказа, так и застыл.
— Красивая легенда, — сказала Лида. — Очень красивая.
— И слово руда в старославянском значит красная… — добавил Игорь.
Уже давно остыла еда на столе, а разговор все шел и шел. О трудных годах войны, об этой земле, на которой после сражений осталось около трехсот тысяч наших могил, о характере русского народа, который все способен вынести, но дойти до победы.
Расходились в тихое послеобеденное время. Николай пошел провожать Мартынова. Бережно поддерживая старика под локоть, вел он его вдоль ряда домов, стараясь, чтобы на пути не было препятствий в виде выбоин, камней.
Игорь стоял у забора, глядел на луг с белыми движущимися пятнами гусиных хороводов, на дальний лес, который синел где-то у Донца.
— Знаешь, Володя, — сказал он подошедшему Рокотову, — если я когда-нибудь увижу Виктора или Франсиско, я обязательно расскажу им эту легенду. Обязательно.
Он не знал, что в этот самый день головорезы из «Патриа и либертад» бросили в городе Винья-дель-Мар в два дома, населенных сотнями семей офицеров военно-морского флота, мощные заряды. Результат — много убитых и раненых.
Реакция начала деятельную подготовку к мятежу. Наступали дни открытого террора.
