Из-под Слонима мы ушли через неделю. Обстановка
крайне осложнилась. Тяжелые бои шли с утра до ночи. Немцы стремились во что бы то ни стало расчистить дорогу, убрать со своего пути преграду. Каждый час был на счету, потеря его — потеря успеха. А тут неожиданно наступление остановилось. Мы держали фронт на линии почти в десять километров. В ход враг пустил отборную технику. В воздухе самолетов, как воронья. Но стену, точно она оказалась гранитной, пробить не удавалось. Тогда немцы выбросили большой десант к нам в тыл и отрезали нас от источника пополнения боеприпасами—Барановичей. Предполагая, что основные наши силы тут же будут отвлечены на уничтожение десанта, они рассчитывали нанести сокрушительный удар с запада — и дело с концом: либо нас вынудят сдаться в плен, либо мы будем раздавлены и стерты с лица земли. Ногину немного потребовалось времени, чтобы разгадать этот замысел. Он бросил часть Белостокского и весь Волковысский гарнизоны на левый и правый фланги, где наблюдалась особенная активность противника. Остаток Белостокского гарнизона и отдельный стрелковый полк, подкрепленные танками и артиллерией, защищали наш центр. На них, помимо этого, возлагалась задача контрударом приостановить активные действия немцев на флангах. В глубине расположения, на случай непредвиденной вражеской вылазки, были сосредоточены два саперных батальона, рота ВНОС и три батареи зенитного полка — резерв. Однако Ногин допустил ошибку — он оголил тыл, уверенный, что у десантников не хватит смелости рискнуть перейти в наступление, если они не соединятся со своими основными силами, теснившими нас с запада, а это исключалось. Ногин верил своим командирам, хотя и знал их недостаточно хорошо. Многие были вовсе неизвестны ему. Особенно беспокоил Волковысский гарнизон. Честолюбие некоторых старших по званию командиров, вынужденных подчиняться Ногину, ослабляло силы. Его опасения оправдались: приказ отрыть добротные противотанковые щели и окопы остался невыполненным. И при первом же сильном нажиме немцев Волковысский гарнизон, не зарывшись в землю, не устоял, враг просочился на севере. Спасая положение, ударил наш центр, продвинулся на два километра вперед. Однако это врага не обескуражило: нащупав у нас прореху, он соединился с десантом и тут же перешел в наступление с тыла. В бой был брошен резерв, но он мало помог делу. Ногин приказал занять круговую оборону. Теперь осталось одно — героизм и мужество солдат. Боевых операций ночью немцы не вели. Мы же совершали вылазку за вылазкой, искали слабое место врага. Надо было что-то придумать. Положение стало безвыходным. Мы оказались изолированными. И тут еще будто нарочно отказала рация. Едва наступало утро, как враг принимался долбить с воздуха и с земли переполненный людьми островок радиусом в пять-семь километров. Простреливался чуть ли не каждый сантиметр.
Наэлектризованный Ногин внешне сохранял спокойствие. Он не знал, кого винить в сложившейся обстановке — себя ли, Волковысский гарнизон или неотвратимый ход событий тех дней. Мы встали перед выбором — плен или смерть. И я следил за своим старым другом, всем сердцем сочувствовал ему. Я не представлял, что можно теперь предпринять. Ногин был в ответе вдвойне еще и потому, что он взял на свои плечи непомерную тяжесть — дерзнул стать первым, кто захотел преградить дорогу неодолимой немецкой машине. Известно, что только победителей не судят. А если эта масса людей окажется обреченной окончательно, кто откажет себе в удовольствии ткнуть пальцем в Ногина: вот он — преступник.
— Метелин, — обратился Ногин ко мне, когда мы на минуту остались вдвоем. — Что бы вы предпочли — плен или смерть?
— Ни первое и ни второе. Я предпочитаю жить!
Ногин мгновение не отрывал от меня пристального, неприязненного взгляда.
— Странный вы человек, Метелин. Я знал вас другим. — Он снял фуражку, носовым платком неторопливо вытер клеенчатый ободок, лоб, виски и опять надел. Виски Ногина поседели. Я только сейчас заметил это. Когда? За эти три дня или раньше?
— Вы не остроумны, Метелин. Я у вас серьезно спрашиваю. Жить?! А кто предпочтет противное? Я тоже хочу жить... Но если потребуется все-таки умереть?
— Ив этом случае я предпочитаю жить.
— Да, — вздохнул Ногин. — Мы должны жить. И мы будем жить!
«На что он надеется?» — подумал я.
Истекали пятые сутки. Продукты питания, боеприпасы — всему был подведен итог. Он равнялся почти нулю, едва хватит, чтобы продержаться день-два. Настроение резко падало. Осажденные со всех сторон, мы сидели на клочке прострелянной горячей земли. Танковые, штыковые атаки... Сколько их еще предстоит отбить? Правду говорят, что в обороне — смерть. Самолеты — почему их так удручающе много у немцев? — с утра до ночи кружат над головами. Есть ли у нас еще в живых люди?.. И вдруг на шестой день ни одного выстрела. Страшная могильная тишина. Она непривычно давит на сердце и без того все в кровоточащих ранах. Тишина. Страшна она больше, чем тысячи обрушенных на нас бомб. Неужто у немцев проснулось великодушие и нам дана передышка? Что они затевают? В тишине было страшно жить и еще более мучительно ждать. Шорох, хруст сухой сломанной ветки отдавались в ушах громом. К вечеру появились самолеты. На этот раз они сбросили не бомбы, а листовки. Много листовок. Точно метель закружилась над лесом. Нас призывали: «Будьте благоразумны, не проливайте бессмысленно братскую кровь; солдаты, разделывайтесь с комиссарами, переходите на сторону немецких войск. Барановичи, Новогрудок, Пуховичи, Минск давно взяты... Перешедшим гарантируется работа по выбору и после скорой немецкой победы возвращение к родным.
На размышление — двадцать четыре часа».
Ногин созвал командиров. Собрались у штабного окопа.
— Обстановка накалена до предела. Но самое опасное, пожалуй, — листовки. Моральный фактор — всегда главное. В любом, даже в самом хорошем стаде может отыскаться паршивая овца.
— Время упущено, — из задних рядов прервали Ногина упреком. — Был выход, а сейчас его нет.
Ногин пропустил реплику мимо ушей и ровно, не торопясь, изложил свой план действий. Он сводился не к обороне, а к наступлению. Наступлению на запад. О движении на восток надо забыть...
Мы были в недоумении. План показался авантюрой. Но прервать Ногина никто не решился. Он пригласил старших командиров к разложенной на большом пне карте и показал пути операции и окончательного выхода из железного кольца окружения. Это был отчаянный риск. Но малой игрой обойтись было нельзя. Ставилось на карту главное — жизнь и честь.
— В том случае, — заключил Ногин, — если не удастся успешно развить наступление, мы, прорвав стиснувшее нас кольцо, выйдем проселочными дорогами на большак, доберемся до Новогрудка и там соединимся со своими войсками.
И тут мы все поняли, что этот план был чрезвычайно прост, ясен и единственно правилен.
— Вы забыли, товарищ майор, об одном — в Новогрудке немцы? — не то спросил, не то возразил Ногину капитан из Волковысского гарнизона.
Ногин не был простаком, чтобы поверить, будто указанные в фашистских листовках города заняты.
— Вы, капитан, — ответил Ногин, — дурной пример своим бойцам и командирам. Если верите вы, то что остается делать бойцу? Ему в листовках вообще обещана манна небесная. К счастью, ваши бойцы не похожи на своего командира. У паникеров никогда нет выхода... Пора бы вам эти истины усвоить, капитан.
Объектом начальной атаки ногинского плана было местечко Ольхово. Выдвигаясь далеко на запад, оно находилось на проселочной дороге, в стороне от большака. Разведка донесла, что Ольхово наиболее уязвимо в обороне немцев. Они вообще не сооружали оборонительных рубежей, видя в этом напрасную потерю времени, необходимого им как воздух. Они так были уверены в своем победном шествии, что не помышляли об обороне. Да и от кого обороняться? От обескровленных войск, загнанных в мышеловку? Этим Ногин как раз и воспользовался. Педантичные немцы и их самоуверенные генералы допустили просчет, считая по сути чуть ли не всю Белостокско-Волковысскую группировку, оказавшуюся в котле под Слонимом, обескровленной. Они предусмотрительно отгородили нас от востока прочной стеной из отборных войск, заранее числя нас военнопленными, а запад, свой тыл, оставили по сути оголенным. Было ясно, что разве только безумец решится идти вглубь, по дороге, где только что победоносно прокатилась немецкая армия. Это было противоестественно, вопреки всякой логике, и поэтому абсолютно исключалось.
Вечером, по указанию Ногина, Зуев, переодетый в форму солдата, с двумя бойцами отправился в расположение немцев. Он нес ответ на листовки: солдаты согласны пленить комиссаров, арестовать советских командиров, но для этого потребуется два-три дня.
