— Ты зачем сюда пришел?
Пойгин не ответил. Скинув гремящую цепь с шеи, Ятчоль бросился к кровати, запустил руку под тюфяк, выхватил карабин.
— Убью!
— Промажешь, — спокойно ответил Пойгин.
Ятчоль вскинул карабин и долго целился, пьяно поводя стволом из стороны в сторону. Пойгин не двинулся с места. Ятчоль щелкнул незаряженным карабином, отомкнул затвор.
— Я знаю, ты догадался, что карабин пустой. Спрятала от меня Мэмэль все патроны. Но ничего! — Ятчоль поднял с пола карандаш, нацелился в Пойгина, будто копьем. — Вот чем я тебя убью. Заявление напишу… судить тебя надо за шаманство. Видишь, сколько листков бумаги испортил? Когда пьяный — буквы туда-сюда, будто козявки, разбегаются… Садись, спирту выпей. Ну, ну, садись, пока я добрый. Слышишь? Я мириться хочу…
Пойгин молчал, глядя на Ятчоля точно таким же взглядом запавших глаз, каким он привел его в смятение на берегу моря.
— Отвернись! Не смотри на меня так! — пьяно замахал Ятчоль руками.
Так покарал Пойгин прошлым летом Ятчоля. И вот, сидя на полу в доме своего судьи, Ятчоль, как всегда, грозился, что рано или поздно совершит свой суд над ним.
— В газету напишу большую заметку. — Ятчоль глубокомысленно поднял к потолку лицо, поудобнее скрещивая на полу ноги, беззвучно пошевелил губами, как бы подыскивая слова, чтобы разоблачить проступки Пойгина. — Начало будет такое: шаман Пойгин нацепил на грудь себе Золотую Звезду и сказал, что снял с неба Элькэп-енэр…
— Кому я это сказал? Впрочем, мне нравится твоя глупость, на сказку похожа, — миролюбиво сказал Пойгин и, отцепив с лацкана пиджака Золотую Звезду, принялся прикалывать ее к груди своей шаманской кухлянки. — Тебe известно, что я не черный — я белый шаман. Поклоняюсь солнцу, а не светилу злых духов — луне…
— Да, да, солнцу, солнцу, — равнодушно подтвердил Ятчоль, снова набивая трубку.
— Не злые духи, а благожелательные ваиргит стали навсегда моими помощниками.
— Слышал, слышал столько раз, сколько выкурил в своей жизни вот эту трубку.
— Послушай еще раз, чтобы не писал больше всяких писем, что я просто шаман. Я белый, понимаешь, белый шаман. Еще с детства я прогонял от себя всех злых духов. Я не заключал с ними никакого уговора, хотя они очень хотели, чтобы я…
— Слышал, слышал, — уже раздраженно прервал Ятчоль собеседника. — Столько раз слышал, сколько опускал штаны по нужде.
— Ну так вот, послушай в последний раз, если не хочешь, чтобы я еще раз тебя наказал. — Пойгин не принял от Ятчоля трубку, раскурил свою. — Может случиться… опустишь штаны, а снова поднять больше никогда не сможешь…
— Ты меня не запугивай. А то пойду по поселку с неподнятыми штанами, и тогда будет это вечественным доказательством твоего шаманства. Нарочно сделаю, чтобы все видели. Могут даже фотокарточку сделать, чтобы судьям в руки…
— Ты попробуй, — с мрачноватой усмешкой посоветовал Пойгин.
— И попробую.
Пойгин снял пиджак, надел кухлянку, потрогал приколотую к ней Золотую Звезду, стал перед зеркалом.
— Эге! Я еще жениться могу. Вот возьму и переманю к себе твою жену.
— Переманивай, — равнодушно махнул рукой Ятчоль. — Сколько раз ты ее переманивал в молодости.
— В молодости у меня своя жена была, — с неожиданной тоской сказал Пойгин и надолго умолк. И только после того, как до конца выкурил трубку, заговорил снова:— Ты вот главное запомни, чтобы правда в твоих заметках была. Взял я в свои вечные помощники трех благожелательных ваиргит. Солнечные лучи, вечное дыхание моря и свет Элькэп-енэр. И больше ничего. Лечил, успокаивал обиженных теплом и светом солнца, дыханием моря, со стороны которого никогда не приходят злые духи, а еще спокойствием и постоянством Элькэп-енэр. Вот и все. А ты никак не хотел и не хочешь этого понять. Сколько зла на меня напустил…
— Хватит меня укорять, надоело. — Ятчоль потрогал в кармане пятерку Пойгина, заторопился. — Пойду, пожалуй, а то магазин закроют.
— За спиртом? Ты же обещал на цепь себя посадить…
— Ты лучше в бубен свой как следует ударь, а то скучно мне, уйду.
— Капкан мне новый ставишь? — почему-то весело спросил Пойгин и пошел к шкафу, за которым прятал бубен. — Завтра телеграмму в район, в округ пошлешь: Пойгин надел звезду на шаманскую кухлянку и колотил в бубен. Что ж, пиши! Умные люди посмеются и спрячут телеграмму подальше.
— Э, если бы все мои письма собрать! — мечтательно воскликнул Ятчоль и яростно почесал затылок, как бы страдая оттого, что мечте его не сбыться. — Поздно я как следует разговору по бумаге научился, а то бы еще больше было писем. Если бы все собрал — целый год очаг топил бы…
Пойгин между тем вытащил огромный бубен, бережно провел по его ободу рукой. Не успел он отвязать пластинку из китового уса, чтобы ударить ею в бубен, как дверь отворилась и в комнату ввалился Чугунов, а за ним незнакомый человек с фотоаппаратом.
— Вот он, наш прославленный герой! — густым басом не просто сказал, а возвестил Чугунов. — Батюшки! В шкуру-то зачем обрядился, да еще звезду на нее нацепил.
Был Чугунов огромного роста, с косматой седой шевелюрой, человек уже в летах, но полный еще немалой физической силы и неукротимости духа.
— Ты что же так подвел меня, дорогой товарищ герой?
— Он не герой, он шаман! — злорадно хихикнув, сказал Ятчоль и наконец поднялся на ноги.
Шупленький суетливый человек в таких огромных очках, что можно было сказать: не очки находились при нем, а он при них, вдруг щелкнул фотоаппаратом, нацелив его на Пойгина.
— Нет, ты подожди, дорогой товарищ корресподент, — запротестовал Чугунов. — Ты мне этот кадрик засвети. Да, да, на моих глазах засвети. Ты мне этого человека… А ты знаешь, какой он человек? Ты мне его под удар не ставь. Ему и так за всю жизнь немало крови попортили…
Пойгин засунул бубен за шкаф, снял кухлянку, осторожно сложил ее и спрятал вместе со звездою в нерпичий мешок.
— Нет, ты звезду прицепи к пиджаку! — радостно и вместе с тем властно потребовал Чугунов. — К тебе корреспондент из окружной газеты на самолете прилетел.
Пойгин ничего не ответил, только посмотрел прямо в глаза Чугунову долгим взглядом. Тот виновато потупился, махнул рукой и сказал безнадежным тоном:
— Э, ничего не выйдет! Я, брат, знаю его. Это, я тебе скажу, не просто характер, это… — Чугунов размашисто вычертил пальцем несколько кругов по восходящей спирали, подыскивая необходимое определение. — Это… нрав! Подход нужен… — Почти выхватил фотоаппарат у корреспондента. — Пленочку ты все-таки засвети…
— Вы что? — удивился корреспондент.
— Сказал, засвети — значит, засвети! — не слишком утруждая себя объяснениями, потребовал Чугунов. И вдруг схватил Ятчоля за шиворот. — А тебе все шаман мерещится? Да ведь ежели подсчитать, сколько Пойгин в копилку государства нашего внес… вы бы рты разинули! Особенно постарался он в годы войны! Может, эскадрилью самолетов на его валюту в бой пустили, может, целый танковый корпус! К тому же он был еще и вожаком артели. Записывай, корреспондент, записывай.
— Я с огромным удовольствием, — сказал корреспондент, с тонкой улыбкой постучав карандашом по блокноту. — Но у вас пока одни эмоции. Вас бы на магнитофон записать. Такой прекрасный монолог…
— Эх ты, монолог! — Чугунов хотел было схватить Пойгина за плечи, от всего сердца тряхануть в знак величайшего восхищения его личностью, однако остепенил себя и сказал, опять виновато потупившись: — Да разве дело только в том, дорогой ты мой, что ты столько пушнины сдал?.. У тебя же вот тут… — хотел постучать по груди Пойгина, но опять остепенил себя, — тут вот россыпи целые.
Гости так же неожиданно исчезли, как и появились. Ятчоль присел на стул и вдруг схватился за живот, делая вид, что ему страшно смешно.
— Вот если в газете ты появишься в шаманской кухлянке, со звездой и бубном! Пойду попрошу очкастого, чтобы так и сделал.
— Иди, иди, проси, — безучастно ответил Пойгин.
— Пожалуй, я у него фотокарточки на нерпичьи шкуры выменяю. Пусть себе шапку сделает или куртку. Они любят куртки такие. Для меня же вечественное доказательство.
Пойгин промолчал, неподвижно глядя в одну точку.
— Дай мне еще пять рублей, я напьюсь и не пойду к очкастому. А если и пойду, он пьяного слушать не станет.
Пойгин медленно и тихо сказал:
— Поедем завтра в море к разводьям на нерпу. Я буду изгонять из тебя злого духа зависти.
И вот едут Пойгин и Ятчоль между морских торосов, едут прямо на свет Элькэп-енэр. Волна великодушия затопляет Пойгина. Ему хорошо знакомо это состояние. Когда он зовет своих ваиргит — доброжелательных духов, — чтобы кому-нибудь помочь, на него всегда накатывает чувство необычайной доброты, чувство великодушия. Лучится далекий свет Элькэп-енэр, вселяя ощущение постоянства, уверенности, душевного равновесия. По всему кольцу горизонта клубится фиолетовая мгла. Утренняя заря, встретившись с вечерней, породила подлунный мир. Солнце где-то там, далеко за рубежом печальной страны вечера. Но это неважно, придет срок, и оно снова появится в этом мире. Важно, что оно есть в самом мироздании и в памяти человека. А луна, как бы ни притворялась главным светилом, не вытеснит из памяти человека солнце. По крайней мере, из памяти Пойгина. Он добр сегодня, очень добр. И потому способен вернуть солнце даже в памяти тех, кому кажется, что оно уже никогда не появится. Он добр так же, как Моржовая матерь. Мечется в морской пучине Моржовая матерь, колотит головой в ледяной бубен, оберегая человека от зла. И Пойгин внемлет ей так, будто видит ее сквозь толщу льда. И он сегодня может кого угодно убедить, что Моржовая матерь стучит головой в лед прямо под его ногами, потому что люб он ей своей добротой.
