Андрей Иванов - Славное море. Первая волна

— А сколько прошли сегодня? Далеко до остро­ва? — спросил Антон.

Ему хочется говорить, хочется превозмочь свою сла­бость.

— Остров недалеко, но мы не пойдем к нему.

— Как не пойдем? — удивился Сергей. — Надо где-то отстояться!

Он раздраженно поднялся и перешел на свою койку, в дальний угол каюты.

Все настороженно повернулись к помощнику капи­тана, думая, что он шутит.

Об острове мечтал каждый. Там можно отдохнуть, съехать на берег, пройтись по твердой земле. И вот те­перь снова без надежды качаться на волнах, в полной власти моря.

Старпом Кривошеий повернул голову на звук голоса Сергея, но усталые глаза нашли его не сразу.

— Люди не выдержат, совсем слягут, — глухо сказал Антон.

Люди были измучены штормом, изнурены вахтами— это мог сказать каждый.

— На-до вы-дер-жать,— непривычно, делая ударе­ние па каждом слоге, ответил Кривошеий. — Остров не имеет закрытой бухты. Стоять вблизи берега на рейде сейчас опасно. В шторм добрый капитан уводит судно дальше от земли, туда, где глубже.

Он немного помолчал и, улыбнувшись, добавил:

— Но есть и хорошие вести: барометр пошел вверх. Большая волна   сильно тряхнула корабль, все   по

инерции качнулись вперед.

— Барометр пошел вверх, а нас бросает вниз, — не­весело пошутил Сергей.

Удар повторился. Он показался сильнее первого. За­двигались на полке загороженные решеткой книги, за­звенел пробкой стоящий в деревянном гнезде графин.

Все насторожились, по больше таких ударов не по­следовало.

И Геннадию вдруг до боли захотелось, чтобы вегер сейчас утих и он увидел бы в высоком небе не черный полог туч, а крупные северные звезды — путевые огни морякоз Арктики.

II

Третий год плавает в Арктике Саша Торопов. От Чукотки до мыса Челюскина у него много друзей. Он хорошо знает свое дело, спокоен, нетороплив. И ребята правы: стал важничать. Теперь он редкий гость в мат­росском кубрике и каютах; свободное время от работы и чтения проводит только среди командиров.

Он любит порой слушать голоса своих знакомых по эфиру. Сейчас ночь, работы у радистов меньше. Он включился на волну шхуны «Заря». С кем и о чем гово­рит Зоя Карпова? Один, второй поворот рычагов наст­ройки, и вдруг словно бичом в душу:

«SOS! SOS! Я шхуна «Заря»! Я  шхуна «Заря»!..»

Казалось, наушники железными клещами сжали мозг. Потом куда-то исчезли и качка, п грохочущий ве­тер над палубой. Только притихший эфир распахнулся перед ним, и там во все стороны огненные сигналы: «505! 505!»

Первый раз в жизни он слышит этот сигнал. И пер­вый раз за все плавания так встревожен. К нему, ко всем, кого знает, ко всем, кто близко, обращается Зоя Карпова: «SOS! SOS!»

Рвануть сейчас дверь, пробежать по каютам и крик­нуть: «Вставайте! Все по местам! Тонет шхуна «Заря»!»

Но этого он не сделает. Саша Торопов радист пер­вого класса. Он прежде должен услышать причины и размеры бедствия, координаты судна.

И только когда все было тщательно записано, он кинулся в капитанскую рубку.

Стоявший вахту Кривошеий взял из трясущихся рук радиста бланки, торопливо пробежал их глазами, потом схватил радиста за руку и вместе с ним побежал к ка­питану.

Капитан созвал командный состав не у себя в каюте, как бывало, а в рубке. Пришли все три помощника ка­питана, рослый, похожий на капитана старший меха­ник с двумя помощниками.

— Кажется, все, — подойдя к капитану, сказал стар­ший механик.

— Еще нет доктора, — глухо отозвался капитан, не­отрывно смотревший в морс.

Снова стало тихо. Теперь все молча смотрели на крутые волны, катившиеся навстречу кораблю. Корабль вздрагивая и, гудя железными бортами, подымался и давил волны. Только их вершины обрушивались на шпи-ленок, па якорную цепь, оставляя в звеньях цепи зави­тушки пены. Вода быстро уходила за борт до новой волны.

Из рубки казалось, что теплоход, как острый черный клин, входил в узкую щель между низким серым небом п морем.

Вошел доктор, плотно закрыл за собой дверь и плат­ком стер водяные брызги на плоском голом темени.

Капитан круто повернулся к командирам и, сразу охватив всех собравшихся единым взглядом, сказал:

— Кому неизвестно, повторяю: южнее острова Ма­лого Астахова, в тридцати милях от берега, терпит бед­ствие шхуна «Заря». Она попала в полосу сильного вол­нения, и ее разбило о грунт. У нас тяжелое положение, вы это знаете. Прошу высказаться по существу. Коротко, в двух словах.

И он крепко, до хруста в зубах, стиснул челюсти.

— Мы сами в положении бедствующего корабля, — сказал старший механик. — Сможем ли мы безнаказан­но сменить курс, принимая волну прямо в борт?

Не прибавив больше ни слова, он отступил назад, продолжая вопросительно смотреть на капитана.

— Как машины? — спросил капитан.

Старший механик снова выступил на полшага впе­ред.

— Машины в порядке, но два машиниста не стоят вахты.

— В этом районе мелководье, — заговорил старший помощник капитана. — При нашей осадке мы можем разделить судьбу шхуны «Заря».

И он тоже отошел назад, как бы очищая место дру­гим.

— На вахту не хватает штурвального, — доложил штурман.

— Что скажете вы, доктор? — спросил капитан и снова сжал челюсти так, что под кожей, за углами губ, от нижней челюсти к ушам вздулись крутые жгу­тики.

Доктор опять вытер платком темя и помедлил с от­ветом. Только он один и мог в этот трудный час позво­лить себе такую медлительность.

— Из команды восемь человек совершенно не спо­собны нести вахту. Есть такие, которым можно стоять полвахты.

— Все? — спросил капитан.

Старший механик снова выдвинулся вперед.

— Есть в море сейчас кто, кроме нас?

— Суда в море есть, и они готовы идти на помощь, но ближе нас нет никого.

Больше вопросов не было. Капитан сделал по рубке три шага к двери, потом обратно.

Его помощники говорили правду. Долгое отсутствие пресной воды, внезапный шторм тяжело отразились па команде. Часть матросов впервые в море. Не хватает вахтенных в машине, у штурвала. Из палубных матро­сов на ногах только один Серов.

Шхуна «Заря» в районе полярного мелководья. Ко­рабли с глубокой осадкой там подвергнутся неминуе­мому риску, и никто не осудит команду «Полярного», если она останется на своем курсе.

Но... в мире существует великое братство советских моряков. И у этого братства есть святой закон: сам по­гибай, а товарища выручай. Он бросил короткий взгляд на клокочущее море. Там, на юге, может уже смытые волной, взывают о помощи люди.

— Мы идем в район бедствия! — сказал он гром­ко. — Командиров прошу быть на вахтах безотлучно. Свободных от вахты прошу отдыхать.

Это был приказ, и командиры стали расходиться, чтобы занять свои места.

Капитан придержал за рукав выходившего второго помощника и спросил:

— Рулевой безнадежен?

— Не вынес качки. Лежит в постели.

— Переведите к штурвалу матроса Серова, — распо­рядился капитан.

— Он ведь новичок, Сергей Петрович, — встрево­жился помощник, —- опыта еще нет.

— Научим. У него десять классов, поймет. Глав­ное — он не подвержен морской болезни.

— Хорошо, будет сделано, — сказал штурман. — Я прослежу за Серовым сам.

Все ушли. В штурвальной рубке остались рулевой Юсуп Шалаев, весь слившийся со штурвалом, и капи­тан, чуть сгорбившийся, с руками, заложенными за спину.

Трудный рейс. Тревожная ночь.

Высокий лоб капитана в глубоких застывших морщи­нах. Лицо осунулось, широкий подбородок резко за­острился, добродушная ямочка па нем исчезла.

Кипит море. Нос корабля то резко вздыбится вверх, то исчезнет в белой пене волн.

Капитан достал трубку, набил ее табаком, но, не раз­жигая, положил ее обратно в карман. Долгим и тревож­ным взглядом он впился туда, в острый конец узкой се­рой шел и, между водой и небом.

— Надо менять курс, — подумал он вслух. Широкие плечи Юсупа заметно вздрогнули, красные

от напряжения руки го/говно застыли па штурвале.

Капитан сам подошел к штурвалу и легонько потес­нил рулевого.

— Дайте, я сам...

...Теплоход будто споткнулся. Наружная стенка ле­вого борта вздрогнула и загудела от удара. Корабль круто завалился набок, потом резко клюнул носом. Под кормой дико завывали обнажившиеся винты. Матросы одновременно заваливаются в своих кроватях, судо­рожно хватаясь за края заградительных щитков.

Снова корабль, гудя обшивкой, неловко, почти боком вползает на волну и сваливается вниз. При падении ко­рабля вниз у многих нехорошо сосет под ложечкой. Ген­надий этого чувства не ощущает, и ему легче. Но и он тревожно отзывается на каждый удар волны. Только стекло иллюминатора и несколько сантиметров железа отделяют их от миллионов тонн сумасшедшей воды. В каюте полумрак. Матросы в полузабытьи. И Геннадий тоже хочет забыться, чтобы не считать долгих предут­ренних минут, но уснуть он не может. Все вспоминаются тихие пристани Леногорска, твердая земля и цветы по всему берегу. Потом те цветы в руках девушки.