Иванов быстро на несколько шагов приблизился к столу. Секретарь суда снял с него тот же допрос, что и с Борина.
— Прикажете начать сначала, ваше высокопревосходительство?
Говорите короче.
— Иванов еще более сморщил свое лицо. Собрал в бантик тонкие губы. Два раза слабо кашлянул и начал.
— Я, видите ли, ваше высокопревосходительство и господа высокие судьи, сам происхожу из дворян. Как вы уже изволили слышать, коренной житель здешних мест. Лет двадцать тому назад, т. е. в 1897 году, я из этих мест уехал в столицу моей родины России, дабы там сыскать себе службу, так как время для меня было тогда тяжелое. В престольном граде, Москве, мне посчастливилось видеть его светлость, градоначальника города, который не только изволил меня обласкать, но даже дал мне аттестацию в департамент полиции. Его высокопревосходительство, начальник департамента полиции, сразу же определил меня в третье отделение по политическому сыску.
— Короче, господин Иванов, — нетерпеливо прервал его председатель. — Мы все это уже слышали.
— Слушаюсь, — смиренно сказал Иванов и даже руки сложил на груди. — Так я служил там верой и правдой до самой этой проклятой большевистской революции. Я убежал из Москвы на родину. Но так как жить было нечем и в такое время сидеть в бездействии, когда можно сказать, Русь-матушка гибла, я не могу, поэтому я устроился на службу в эту самую проклятую Чека, сначала переписчиком. Ну, конечно, меня как беспартийного не допускали к ихним делам. Тогда я решил войти в ихнюю партию, чтобы побольше вредить им, ваше высокопревосходительство.
— Короче! Иванов, короче!
— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство. Назначили меня в информационный отдел, где всякие сводки и отчеты писались. Вошел я в доверие к этому самому разбойнику. — Иванов указал на Борина. Стал им устраивать сюрпризы. Десять раз на него заговоры устраивал. Доносил, где он будет, нашим людям. Какой дорогой будет ехать, но все было неудачно. Только, вот, наконец, попался, голубчик, не уйдешь теперь.
— Иванов! С подсудимым не переговаривайтесь.
— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство. Вот я все дела этих душителей и грабителей брал на заметочку, знал, что им не сдобровать. Разрешите, зачту. Они у меня здесь все занумерованы в порядочке и даже число, месяц и год проставлены.
Иванов достал из бокового кармана большой, в четверо сложенный и весь исписанный лист бумаги. — Разрешите зачитать, ваше высокопревосходительство.
— Читайте.
«Как я мог не разобраться в этом человеке? — думал Борин. — Ведь какой был артист, подлец». Борин помнил, как Иванов не раз на партийных собраниях выступал с божбой и клятвами, что он предан революции.
Иванов начал читать.
— Номер первый. Дал ордер на реквизицию имущества у вдовы полковника Блохина, достопочтенной женщины. Реквизировали на 30.501 рубль золотом. Номер второй. — Расстрелял сына поручика Вихреева, приехавшего из Сибири с манифестом от Е. В. П. главнокомандующего Колчака. Номер третий — арестовал и расстрелял священника села Бровки, господина Полищука, подымавшего свою христолюбивую паству на крамольников, насильников — большевиков. Номер четвертый — расстрелял три уважаемых лица города. Бывшего первого купца Горборина — за сбережение оружия. Никанора Никаноровича Петрова — за торговлю своим добром и Лукина Савелия Герасимовича за то же. Номер пятый — расстрелял учителя гимназии Друхина, Никиту Герасимовича за преподавание ученикам христолюбивой ненависти к большевикам и за распространение воззваний о свержении их. Теперь номера шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый, одиннадцатый, двенадцатый, тринадцатый — расстрелы за покушения на этих насильников. И все расстреленные праведники и все заслуженные лица города и губернии. Потом номера четырнадцатый, пятнадцатый, шестнадцатый, семнадцатый, восемнадцатый и до двадцать третьяго — расстрелы за укрывание своего добра и за потайную торговлю вином. От двадцать четвертого и до сотого — карательные расстрелы на местах священников, офицеров, крестьян за восстание против ига насильников, за укрывательство своего добра и за варку вина. Вот, ваше высокопревосходительство, этот полный список православных христиан, казненных этими каторжниками и злодеями. А вот другой список. -557 человек, безвинно арестованных, добродетельных людей.
— Все? — спросил председатель, постучав пальцами по столу.
— Все, ваше превосходительство.
— Давайте сюда ваши бумаги.
Иванов угодливо подал председателю два листа бумаги.
— Подсудимый Борин! Признаете ли вы себя виновным в возводимых на вас обвинениях?
— Признаю. Только это с вашей точки зрения преступления, а с нашей точки зрения моя заслуга. К тому же этот список неполный. Еще много можно было бы внести туда!
— Как неполный? — закричал Иванов, вскочив со стула. — Чего врешь?
— А ты, голубчик, забыл занести в него тех, кого Чека расстреляла из своей среды?
— А-а-а. Это, — усмехнулся Иванов, — это меня не касается. Милые дерутся, только тешатся.
Генерал чуть-чуть улыбнулся. Пошептался о чем-то с соседями. Потом сказал:
— Можете итти, господин Иванов. Завтра утром зайдите ко мне в это время.
Иванов низко раскланялся и вышел.
Члены суда опять зашептались.
— Вы нам должны будете еще ответить на несколько вопросов, подсудимый. Скажите, когда вы вступили в эту разбойничью партию и какую она вам дает выгоду?
— Вступил я в разбойничью партию большевиков в девятисотых годах. Больше 15 лет тому назад. Выгоды же она мне дала вот какие. Первое. Это право бороться за раскрепощение рабочего класса, бороться с вами. Второе — сидеть по тюрьмам и умереть за это дело от вашей руки.
— Много ли вы заработали за эти пятнадцать лет — спрашиваю я?
— Нет, немного. Шесть лет каторги при царе и вот теперь — смерть.
— Не говорите таких громких фраз, ведь мы все равно не поверим. Говорите правду, сколько было награблено вами.
— Много. Очень много. По крайней мере, на сотни миллионов рублей золотом, не считая лесов, лугов, земель, дворцов, фабрик, заводов и много другого.
— Где же вы храните награбленное?
— Я грабил вас не для себя, а для народа, у которого вы награбили все то, что я отнял у вас.
— Это возмутительно, — фыркнул председатель.
— Позвольте мне, ваше превосходительство, задать ему вопрос, — попросил член суда с моноклем.
— Правда ли, что вы пытали и издевались над арестованными в подвалах Чека?
— Низкая, подлая ложь!
— Еще вопрос. Каким образом вы попали к нам на бал?
— Случайно, проходил мимо и был приглашен вашим распорядителем.
— Изволите шутить.
— Нет, серьезно.
— Хорошо, есть ли в городе ваша подпольная организация?
— Не знаю.
— Не раскаиваетесь ли вы в тяжелых кровавых преступлениях?
— Нет, и даже напротив. Виню себя за то, что зачастую бывал слишком мягок к своим врагам.
— Список говорит за другое. Не можете ли вы нам раскрыть ваших соучастников?
— Извольте, если вы так недогадливы. Мои соучастники — это весь рабочий класс страны и всего мира.
Взбешенный председатель поднялся во весь рост.
— Ваша наглость граничит с безумием, — с пеной у рта закричал он. Мы вас прикажем пытать!
— Не страшно. Я от вас лучшего не ожидаю.
— Бандиты! Разбойники! Грабители! Разорили всех! — громко кричал председатель. — Что вы сделали с усадьбами, фермами, лесами? Вы разорили все! Вы толкаете страну в пропасть, вводите анархию. Вы разрушили хозяйство страны!
Наконец, поднялся до сих пор молчавший сосед председателя слева. Человек с лошадиным лицом. Он сказал:
— Вы разрушили семью, вы пачкаете все святое в человеке.
— Вы давно ее сами разрушили.
— Вы безнравственны, — поддержал его председатель.
— Ложь! У вас нет доказательств. За то вы нравственны. Это можно доказать. Это вашу голову, председатель, я видел в темной гостиной на балу. Она покоилась между двумя толстыми женскими ногами в пьяном сне.
Председатель закричал исступленным голосом, как мельница, махая руками.
— Нет, он невыносим! Выведите его, мы будем совещаться.
Борина вытолкали за дверь. И только тут он почувствовал слабость. Он покачнулся, чуть не упал. Долгое время стоял с закрытыми глазами, пошатываясь. Эх, скорей бы покой.
Хотелось лечь на кафельный пол и больше не вставать. Прошло несколько минут. Опять вошел хмурый секретарь и вызвал их в кабинет суда.
— Нечего тут церемониться, — сказал председатель, когда Борин вошел. — Читайте приговор.
Секретарь погладил свои волосы ежиком и прочитал:
«Приговор военно-полевого суда при Н-ской дивизии имени его превосходительства, генерала Деникина. Номер. Число.
