— Не думаю, — ответила Джемма удаляясь.
— Не скажите, наш поселок маленький, — крикнул он вслед и прибавил что-то, чего она не расслышала и расслышать не старалась.
Горбатые, в снежных валиках ступени, по которым не ступала в метель ни одна нога, почти занесенная и тоже девственная дорожка и заметенные небольшие окна придавали строению нежилой вид. Почему-то думалось, что и дверь должна быть на замке. И когда Джемма взошла на крыльцо, протаптывая в снегу первые следы, которые тут же стала жадно затягивать вьюга, дверь оказалась действительно запертой, вписываясь тем самым в общий вид заброшенности и запустения. Джемма постучала, но никто не открыл, даже не отозвался. Дом точно вымер. От всей картины веяло грустью.
«Так вот оно какое, Мургале», — думала Джемма, осматриваясь и вслушиваясь, а снег слепил ей глаза и жужжал. И нигде не видно было и не слышно ни живой души. Она побарабанила еще раз, не рассчитывая больше на успех, и ее стуку действительно никто не внял. Даже пес и тот не залаял. И ее сердце опять сжалось от печали и одиночества.
Она постояла немного, все больше покрываясь снегом. Волосы ее намокли и варежки тоже. А снег шел и шел беспрестанно, будто норовя погрести под собой и сровнять все. Джемма снова взяла чемодан и отправилась искать хоть одно живое существо в этом заколдованном царстве спящей красавицы. Она решила дойти до ближнего хутора, но, завернув за угол, увидела с другой стороны дома светлое окно и еще один вход. Дверь была приоткрыта, и оттуда шел ароматный дым. Что-то жарилось.
Небольшая кухонька была полка сизого дыма, и пожилая женщина у плиты пекла блины.
— Здравствуйте!
Женщина обернулась.
— Меня прислали к вам…
— Из какого колхоза? — спросила женщина, орудуя большим ножом и спеша перевернуть блины, так как огонь в топке, видимо, был слишком сильным. — Если вам самого, он на квартире.
— Из техникума. Я на практику.
— Ах ты господи ты мой! — вскричала женщина то ли от радости, то ли в ужасе, бросила сковороду и прямо с ножом в руке двинулась навстречу, рослая и плечистая, под стать мужчине, широкая и крепкая в кости, поджарая, как старый конь, и, когда она подошла близко, под свет лампы, Джемма заметила у нее на верхней губе усы. — Миленькие вы мои, мокрая как мышь, вся прямо в снегу, и на порог! — вновь воскликнула женщина тем же непонятным тоном, который мог означать возмущение, но в то же время и восторг, и, обтерев руки о фартук, молодецкой хваткой взяла Джемму за плечи. И та, чувствуя у себя за спиной ручку ножа, с опаской подумала: а вдруг этот усатый рот ее сейчас поцелует? — Я — Мелания! — объяснила женщина так громко и радостно, будто сообщала Джемме особенно приятную новость, которую той следовало достойно оценить, собиралась еще что-то прибавить, но от блинов на жарком огне валил синий чад, и знакомство получилось довольно скомканное. — Джемма не успела даже, как полагалось бы, себя назвать.
Нерон сразу услыхал то, чего не улавливал Войцеховский, — к двери приближались шаги. Дверь квартиры Войцеховского — вопреки здешним обычаям — почти всегда была заперта, что с годами дало повод для всяких толков на его счет: говорили, что он трясется над своим барахлом, что слишком уж дерет нос, что у него всегда толкутся посторонние женщины и тому подобное, и если это было справедливо, то лишь отчасти. Главное — Войцеховский не хотел, чтобы его застали за бритьем, за едой или одеваньем, за одним из тех естественных, неизбежных занятий бытового или физиологического свойства, которые со стороны выглядят комично. Однако он не считал нужным давать объяснения на этот счет и на вопросы такого рода с улыбкой отвечал, что печатает втихую фальшивые деньги…
Снаружи постучали.
— Кт-то т-там? — проскрипел Тьер и пустился к двери, за которой рокотал знакомый баритон. — Меллания пррришла! Меллания!
Но Мелания пришла не одна. С ней была незнакомая девушка, в которой Войцеховский безошибочно признал практикантку. «Явилась для аккредитации», — подумал он, успев одновременно заключить, что девица совсем юная и очень свежая, но узковата в плечах и вообще хрупкого сложения, И хотя важны не бицепсы и трицепсы, а хватка, голова на плечах, девочке придется туго, случись ей принимать сложные роды или брать массово кровь на лейкоз.
— Добрый вечер, вот мои документы, — сказала она и в свою очередь взглянула на Войцеховского, смотрела пристально и долго, и Войцеховский с легкой иронией подумал: интересно, как выглядит в глазах девушки он, возможно, практикантка судит о нем так же — узковат в плечах, хрупкого сложения и не очень внушительных габаритов, во всяком случае не такой импозантный, каким она, вероятно, себе представляла своего «духовного отца».
— Проходите, пожалуйста.
У девушки дрогнули ресницы, она как бы с трудом оторвала взгляд от Войцеховского и перевела на Нерона.
— Он не тронет, идите смело. Вы боитесь собак?
Она кивнула.
— Как же мы будем делать прививки против бешенства?
— Я привыкну, — пообещала она.
— Прекрасно, — сказал Войцеховский и взял у нее из рук командировочное и прочие удостоверения в самодельных корках.
— Пришла Меллания! — продолжал гомонить Тьер. — Чучело гороховое!
— Ах ты моя балаболка! — нежно проговорила Мелания и, собрав губы в дудочку, цацкалась с птицей, как с ребенком, в то время как Войцеховский, раскрыв бумаги, прочитал вслух:
— «Джемма Ева, третий курс». Так.
Поднял глаза.
— Простите, которое из них ваше имя?
— Само собой, что Джемма, — произнесла она нервно и чуть нетерпеливо и даже покраснела, как видно сталкиваясь с таким вопросом не впервые.
Войцеховский подумал, что не так уж это само собой разумеется и что ей идет эта «Ева» — все равно, будь то фамилия или имя. Натуральная блондинка? Или же искусно крашенная? В принципе безразлично.
— Значит, это вы прислали мне телеграмму?
— Я не знала, нужно ли это, но…
«В ней действительно никакой нужды не было», — рассудил про себя он, а вслух сказал:
— Я в конце концов догадался. Но, признаться, не без труда… Да, а меня зовут Войцеховский. Так что можно считать — мы познакомились.
Он полистал слегка и другие документы: студенческий билет, удостоверение техника по искусственному осеменению…
— Там есть и «права», — сказала она.
— Права — на что? — поинтересовался он.
— Водительские!
Войцеховский нашел и раскрыл «права». Они были новенькие и еще пахли клеем. На моментальном снимке провинциального фотографа Джемма выглядела весьма воинственной и задирала нос кверху.
«Интересно, влияет ли на автоинспекторов выражение лица жертвы?» — пришло ему в голову. Он сложил документы и вернул ей, и девушка взяла их с легким разочарованием — видно, ожидала, что свеженькие «права» произведут на Войцеховского большее впечатление,
— Ну так. Завтра в пять. Едем на ферму школы механизации брать кровь на бруцеллез. Вопросы есть?
Вопросов не было.
— Тогда все.
— Ничего не все! — вступила в разговор Мелания. — Мы пришли пригласить начальство на коллективные блины.
— Вот как?
Ну, пан Войцеховский, не дал ли ты маху со своей хваленой педагогикой? Разве не тебе все же, а Мелании, с ее жалкой шестидесятирублевой зарплатой, полагалось бы организовать эти «коллективные блины», или как их там ни назови? Пойти? Особого желания нету. Не пойти? Вроде неловко. Хм. Ну, в конце концов, стоит ли поднимать такой пустяк на принципиальную высоту. Можно и пойти. В служебном помещении это, пожалуй, даже удобнее, чем у себя в квартире, — никаких обязанностей, и статус гостя позволяет действовать по настроению, по обстоятельствам, в то время как на хозяина дома традиция и этикет взваливают целый воз всяких обязанностей, и вашу любезность при желании могут истолковать всяко…
— Будь по-вашему! — согласился он, готовый принести жертву, но чтобы оставить себе лазейку и в случае чего с этих «блинов» смыться, добавил, что долго отсутствовать дома не сможет, так как ему, вероятно, будут звонить из «Копудрувы». Такая отговорка не выдерживала никакой критики, ведь на участке его разыскали бы по телефону с таким же успехом, как дома. Однако ни Мелания, ни Джемма ничего на это не сказали — тем лучше.
Войцеховский прошел в другую комнату, чтобы взять кое-что из запасов, предназначенных именно для таких — решительно непредсказуемых — случаев, и внести свой пай в общую копилку. Ему было слышно, как Мелания с Джеммой тем временем беседуют, и про себя он отметил, что девушка ведет себя естественней, чем в его присутствии, свободней, что и понятно, ведь он как-никак считается ее начальником, наставником и к тому же совсем чужой человек, который, кстати, фамильярных отношений не жаждет и этого не скрывает, с тем чтобы заблаговременно предупредить общий для женского пола недуг — стремление сесть на шею или хотя бы попытки такого рода. Голос у Джеммы был тихий, как бы севший, — от природы ли, или тоже от почтения к нему, Войцеховскому, зато велегласный рокот Мелании выдавал характер беседы. Джемма, видно, спросила про Тьера, так как Мелания ответила:
