стол накрыт бархатом, громко работает приемник. Из боковушки вышел Илья Федорович в белой рубахе, вытер полотенцем руки.
— На празднике были?
— А как же? Всем семейством, Илюшенька… За вами хотели зайти, отец чего-то серчает… На Маньку, наверно…
— На сердитых воду возят, — бросила Марья Антоновна, отошла к трюмо и стала расчесывать волосы.
Андрей помолчал в меру и заговорил снова:
— Люблю Марью… Уж порядочек у ней всегда. С иголочки…
— Не то что у вас, — не замедлила ответить та, — едоков полный дом, а убраться некому…
— И не говори… Прошлай раз говорю Нюське: вымой, корова, пол… А она мне: хочешь, так мой…
Никто не ответил, и Андрей опять некоторое время ждал, а потом мигнул брату и снова заговорил с Марьей Антоновной:
— А на празднике люду, черт ногу сломит… Веселятся. Да и то сказать — сегодня погода…
— Праздник… Чего же не веселиться?
— Сбегала бы в лавку-то, купила чекушку, две, а я уж бы картошки отварил.
— Ух какой, смотрите на него… Сам не маленький, ступай да купи…
— Нюська деньги спрятала, а теща в долг не дает. Я прошлый раз объявление расклеил: «Меняю тещу на рыжего кота», а ей кто-то из девок принес…
— На нет и суда нет, — решительно поставила точку Марья Антоновна. — А нам нельзя по всяким простым праздникам водку пить… Нам советских хватает…
Уйдя домой, Андрей разулся и лег на кровать. Прибежала Светка, по комнатам туда-сюда: пальто на стул, шаль на бабку. Зычиху, ботинки к печке, резво к Андрею:
— Зачем к бабушке Опенкиной пристаешь, бесстыдник?
Андрей упер красные пятки в печную стену.
— По арихметике выполнила?
— У нас нет арифметики. Не скалься…
— Речь-то, речь-то, а? Комсомолка. Так соловьем и звенит.
— Как звенит, так и ладно.
— А, наверно, с мальчиками дружишь? Целуешься?
— Дурак…
— Ты сама дурочка. Киш в комнату — правила учи.
Сам долго на кровати улежать не мог — муторно от безделья, пошел к Макаровым.
Зыкова встретила Полька. Груди под вязаной белой кофтой что футбольные мячи. Встала на крыльце вызывающе, подперла бока, на губах улыбка:
— Идешь, чадушко?
— Иду, милашка…
— Иди, иди… Чего встал?
— Мужик-то дома?
— Дома.
— Говорила, выпроводишь…
Полька схватила в предосторожности смелые Андрюшкины руки, прошла, сторонясь, темными сенцами, открыла двери в избу:
— Семка, Андрей пришел…
Семен Макаров ответил из дальней комнаты:
— На ловца и зверь… А я думаю, с кем выпить?
Вот тебе, Андрюшка Зыков, и стол с вином. Сколько ни ищи, а если надо, найдешь…
Семен помогал жене расставлять снедь, сам водрузил бутылки и крутил жилистой гусачьей шеей. Его волнистый нос порозовел и в глазах собралось умиление. Он то и дело касался большими руками жениного пухлого плеча.
Андрей без приглашения — к столу, усадил хозяев и — слово за словом — разговорился сильнее прежнего. Полина устроилась напротив: груди на столе, не ела, не пила, завистливо смотрела на Андрея и улыбалась.
— Это, значит, анекдотец… Идет лиса и думает: «Эх, сейчас бы курчонка». Слышит в кустах: «Ко, ко, ко…» Вот тебе и курочка, значит. Лиса в кусты, шум пять минут… Потом выходит из кустов волк, потягивается и говорит: «А хорошо, когда иностранный язык знаешь».
И посыпались анекдот за анекдотом, случай за случаем, один другого ядренее. За столом весело. Глаза Полины неотрывно на губах Андрея, груди от смеху трясутся.
Когда Зыков надумал пойти домой, она вышла его проводить, задержалась в сенцах и в избе показалась, румяная, быстрая. Сказала:
— Морозец прижимает. Пока во дворе была, щеки схватило.
А кому говорила, зачем? Семен все равно спал, упав головой на стол.
4
Вдоволь позабавился на площади Владимир Зыков. Хватился — родителей нет, рядом Нюська, красная, платок на плечах, глаза в блеске, приятная, даже милая. Взял ее под руку, повел домой, накупив Нюськиным девчонкам гостинцев, но с дороги вернулся, сказавши, что еще погуляет.
Домой ему не хотелось. Какие дома радости? Никаких. Чуть к работе остынет, расслабится, как сейчас — терзает Ирина, стоит перед глазами величественная, красивая, смотрит неотвратимо и понятно, будто ничего не случилось. Другой раз не день, не два слышит Владимир из соседней комнаты ее голос. Ходит из угла в угол как неприкаянный, пока отец зашумит:
— Не мотайся маятником… Поделал бы что-нибудь, байбак.
И делает. А куда деваться? Или читает. Но без радости, без удовольствия…
Друг Петька Воробьев без конца занят: у него семья, возится с братьями да сестрами, как нянька. Его от дела не оторвешь, в воскресенье у Петьки женский день. Поэтому Владимир часто один, на распутье: куда сходить?
Сейчас неожиданно надумал заглянуть к Фефеловым. Пошел.
— Проходи, проходи, — встретила его Надина мать, Анна Гавриловна, открыв двери и высматривая что-то на полу. — Клипсу потеряла… Слышу только — звяк! Схватилась за ухо — клипсы нет. Закатилась куда-то… Ну, ладно, бог с ней… После найду. Проходи, не стой истуканом. Надежда в комнате, с отцом в шашки играет.
Надя обрадовалась его приходу.
— Вот не ждала, — сказала она и поднялась, толкнула руку в его ручищу, будто в трубу, и рассмеялась. — Твоими граблями можно поле боронить… — Склонив голову, Надя высвободила руку, осторожно, чтобы не обидеть. Волосы покатились на ее грудь и плечи как живые, закрыли полыхающие огоньковые глаза, успокоились выпуклым густым сливом. Надя убрала их, взяла с дивана косынку и повязала голову. — Садитесь, Владимир Федорович, — сказала царственно, — гостем будете…
Ему понравился ее голос, вовсе не грудной и сильный, как у Ирины, а певучий и звонкий. Он удивился ее узким плечам и, садясь, подумал, что она совсем малюсенькая, эта Надька, пигалица и не боится его, такого здоровяка. Подумал и застыдился, потому что ему показалось: Дмитрий Степанович и Анна Гавриловна, посмотрев на него, подумали о том же, только осуждающе: сколько девчонка переносит мучений и сколько еще будет переносить…
Насупился от мысли, вздохнул.
— Твой ход, Надежда, — сказал Дмитрий Степанович, рукой показал на стул, приглашая дочку садиться. — Можешь взять в помощники нашего любезного Владимира Федоровича, но я скажу откровенно: песенка твоя спета.
— Ну, это мы посмотрим, — ответила Надя и снова на мгновенье, но остро задержала на Владимире взор: — Придвигайтесь, Владимир Федорович, помогите мне.
Он придвинулся и подумал, что удивительное приключается с ним всякий раз, когда он встречает Фефелову. Где-нибудь дома или на работе, один или с ребятами он подумать о ней не подумает, будто ее и нет совсем, а едва придет или встретит — что-то происходит в его душе, цветком разворачивается его сердце и ему приятно быть с Фефеловой, интересно.
Игру прервала Анна Гавриловна:
— Хороши хозяева: сами играют, а гость сиди…
