Слова были о грустном, но Митроша говорил их без грусти и сожаления, Петр Васильевич даже подумал: завидный Митроша все ж таки человек, смерти и то легко ждет… Ведь так и умирать будет – запросто, буднично, не упираясь, а вроде бы исполняя должное: пришел срок, что ж поделаешь!
А жизнь-то, на поверку, действительно короткая, быстротечная штука. Ну что вот Петр Васильевич – заметил ее, может ли он сказать, что чувствует ее протяженность, что это немало – полста годов, которые он прожил? Он еще и не вкусил ее по-настоящему, все, что было, только вело к чему-то главному, так ему всегда казалось, что-то только должно открыться ему, распахнуться во всю ширь, а вот уже – и всё, о пенсиях, о вечном отдыхе разговор…
– Конечно, – сказал Митроша, наливая для себя новый стаканчик и о чем-то размышляя, – на таких бы машинах с самого начала работать, как сейчас в колхозы дают, нас бы с тобой подольше хватило… А то ведь как пришлось! Особенно после войны, вспомни. В эмтээсе нашем – что было, какое оборудование? Расточку цилиндров вручную делали, дрелью, ста потами исходили. Об точности и не спрашивай, лишь бы поршень влез… Трактора какие были, помнишь? Особенно те, из военных частей, списанные. Мучали их, бедняг, на фронте без всякой пощады, а потом мы их домучивали да сами муку от них терпели… Помнишь, как ты у оврага пахал, на самом краю, на «Удике» колесном, а полуось сваренная была, трах! – колесо в овраг, и ты за ним следом, с трактором, кутырмя… Как он тебя не раздушил-то, счастливо ты тогда отделался… А как у меня радиатор паром рванул, кипятком меня всего ошпарил, помнишь? Вот они – метки… – Митроша вытянул кисти рук с бледными, глянцевитыми пятнами на коже, следами давнего ожога.
– Что старое пересчитывать… – сказал Петр Васильевич. В мыслях у него, разбуженные воспоминаниями Митроши, тоже проходили разные картины прошлого. – Все то ушло, одни мы с тобой помним, да такие же вроде нас, старики… Такой период был. Так, значит, нам выпало – в такое время потрудиться… А то б того не было, что нынче.
– А кто это помнит, учитывает? Уважение за это хучь какое нам есть? – сердито взъерепенился Митроша.
– А какой тебе особый учет, уважение? Ты вот про себя знаешь, что не зря свой труд отдавал, и я знаю – вот это главное.
– А молодые нынешние, – они ведь это понимать не хотят! Они старого того ничего не видели, не нюхали, им даже в кино не показывают, а ведь на тебя во-о как сверху глядят! Иной без году неделя, как трактор-то заимел, а уже чванится: дескать, корочки, дипломированный, школу механизации кончил, а ты пред ним вроде лешак дремучий. Техническая революция, а у тебя этих корочек никогда не было и нету, вся твоя наука – семь классов, один коридор да месячные ускоренные курсы трактористов тыща девятьсот затертого года… Отсталый ты, батя, – так и норовит тебе почти в лицо сказать, на мусорку бы тебя пора…
– А ты свое дело делай! Работа – она сама показывает, кто чего стоит. Сама всех по местам ставит. С корочками ты иль без корочек. Молодые – они и есть молодые. Кабы все им, как надо, понимать, они б и молодыми не были…
– Да мне-то, в общем, наплевать… – успокаиваясь, сказал Митроша. – До пенсии я уж как-нибудь дотяну. Все равно, на какой работе. Сторожем поставят – я и сторожем согласен. Я человек не гордый. Дипломов, оно и верно, не имею. Чего нет – того уж нет…
Разговор, верно, пошел бы дальше, Митрошу, похоже, задело за какой-то живой нерв, но уединение их было нарушено. С противоположной стороны через мост переехал запыленный красный «Жигуль», остановился, скрипнув тормозами. Из него вышел Орешин, председатель «Маяка», самого дальнего в районе колхоза, его парторг, еще человек, тоже, видать, из колхозного начальства. Орешин, черноволосый, цыганисто-смуглый от загара, в легком парусиновом костюме, узнал Петра Васильевича, кивнул, здороваясь. Все трое повернулись к комбайну и с минуту глядели на него.
– Получили? – хмуро спросил Орешин.
– Гоним, – ответил Петр Васильевич. Он встал, – неудобно было разговаривать с председателем, сидя на земле, непочтительно.
– Ловок ваш Василь Федорыч, пробивной… – подвел Орешин итог своему осмотру. Слова его можно было понимать двояко: и как похвалу, и как осуждение.
Ничего больше не говоря, он и его спутники сели в машину и уехали.
– Ишь, как глазами лупил-то! Завидно! – сказал Митроша с откровенным довольством, что «Колос» так чувствительно уязвил чужого председателя. – Я знаю, он тоже себе «Колос» второй год рвет, да сорвалось, значит, у него. А уж какой хват! Чегой-то ему было нужно, да, эту, дождевальную установку без очереди хотел. В области отказали, так он прям в Москву, к министру в кабинет вперся. И ведь оттребовал, – во ведь какой!
На жаре не пилось и не елось, даже Митроше.
Комбайнеры попили тепловатой водички из ручья, Петр Васильевич опять омыл лицо, обильно смочил голову, не стал даже отжимать волосы, – пусть будут мокры подольше, так и всему телу прохладней.
Мотор запустился легко, готовно, как будто он уже не только отдохнул, но и соскучился в бездействии и теперь радовался, что снова начинается его шумная, жаркая работа.
В Бобылевку приехали уже на закатном солнце. Петр Васильевич медленно проехал по краю деревни, свернул направо, на плотно убитую, в старых, закаменевших колеях дорогу, что вела за лощину, на машинный двор. Никого не встретилось на пути. Пустынно было на краю деревни, через который они проехали, на ухабистой дороге через лощину, никто из деревенских не увидел, не поглядел на «Колос», кроме совсем малых пацанов, игравших на траве возле крайних хат. Но пацаны смотрели с безразличием, «Колос» был для них просто еще одной большой, шумной, громоздкой машиной, к движению которых они привыкли настолько, что уже не проявляли к ним интереса.
Поднялись из лощины на машинный двор. На полчаса пораньше – и сбежалась бы толпа, но все механизаторы уже разошлись по домам, на дворе тоже было пустынно и тихо, и некому было встретить «Колос», приветствовать его появление.
Петр Васильевич завел комбайн на стоянку, заглушил мотор. Осмотрел двигатель – не подтекло ли где масло, и уж когда спустился по трапу на землю, обтирая руки тряпкой, увидел в воротах мастерской зрителей: Тербунцова и немого Кирюшу.
А потом увидел и Илью Ивановича, идущего к комбайну от диспетчерской.
Илья Иванович был словно чем-то сильно озабочен и к тому же расстроен: не улыбался, и вообще в нем даже радости не виделось, что «Колос» на усадьбе.
– Прибыли? – спросил он у Петра Васильевича – совсем не похоже на то, как должен был он это спросить. – Все в порядке?
– Да вроде бы все… – отозвался Петр Васильевич.
– Ну, хорошо…
Подправив на переносице очки, Илья Иванович повел ими на комбайн, но взгляд его лишь скользнул, ни на чем не задержавшись.
– Документы вам сейчас отдать или когда? – спросил Петр Васильевич.
– Можно и сейчас… – рассеянно ответил Илья Иванович, принимая пачку бумаг и не глядя на них. – Значит, порядок? Ну, хорошо… – повторил он.
Он повернулся, как будто они с Петром Васильевичем уже обо всем переговорили и ему больше нечего здесь делать, можно идти назад, в свое помещение, но не отошел и трех шагов, замялся в неловкости.
– Тут, понимаешь ли, звонок был… – проговорил он, избегая смотреть Петру Васильевичу в глаза. – Словом, Василий Федорович такую команду дал… Твой «Эс-ка» еще потянет сезон. А «Колос» Володьке передай, он убирать на нем будет…
Володька вернулся в Бобылевку не в тот же день, хотя после райкома намерение у него было именно такое: на первую же попутную машину – и домой. Клавка рассчитывает, что он проведет у нее еще одну ночь, но это значит – болтаться в райцентре до вечера. Скушно. Да и прогуливать еще день. Дело не в том, что ему сделают выговор или замечание. Как говорится, выговор не туберкулез, от него не зачахнешь. Просто ему самому сейчас это совсем ни к чему – быть в прогульщиках…
С мыслями, как побыстрей бы уехать, Володька вышел из райкома и тут же, даже нисколько не отойдя, столкнулся со знакомым парнем. Имени его Володька твердо не знал, то ли Сергей, то ли Николай. Два года назад им случилось быть вместе в ГАИ. У Володьки тогда отобрали права совсем, а у Сергея или Николая – только на срок: нетрезвый за рулем попался. Теперь срок кончился, Сергей-Николай получил свои права обратно. Он рассказал, что совсем не горевал два года, пока был без прав, все равно так же работал в колхозе шофером, как и раньше: шоферов не хватает, – не стоять же исправной машине в бездействии? Только на большие трассы не выезжал и в райцентр не показывался, чтоб не попасться гаишникам. У них в колхозе, еще рассказал он, один старик выиграл на тридцатикопеечный лотерейный билет мотоцикл с коляской – «Иж-юпитер». Всучили ему в сельпо вместо сдачи, и вот – повезло. И не нужен ему мотоцикл совсем, а выиграл!
Чужая удача почему-то сильно волновала Сергея-Николая, должно быть, ему самому хотелось заиметь такой мотоцикл и теперь его просто как жгло, что кому-то он достался и даром, и совсем зря. А я вот, пожаловался Сергей-Николай, каждый месяц на трояк, не меньше, этих билетов беру, и хоть бы раз какая-нибудь чепуха досталась!
