Но Яшка не унялся.
— Стало быть, примете меня?
— Примем, знамо дело. Готовься к работе. Заставим тебя так ворочать, спина затрещит.
Абыс, меняясь в голосе, игриво спросил:
— Ра-або-о-та-ать?.. У ва-ас ра-бо-тать?
— А ты думал, гулять?
Тогда Яшка махнул рукой и удивленно протянул:
— Ну-у-у… Во-он что-о? Работать? Работа дур-ра-ков любит.
И снова, качаясь из стороны в сторону, хриплым, надсадным голосом завел.
Он-на уж да-ажида-аетца
Кр-раса-ави-ица м-меня…
Пели петухи, выли собаки, светила луна.
Абыс Яшка скрылся за амбарами, нырнул на огороды и пошел в гореловский лес отсыпаться.
Утром придет туда Минодора с метлой и, как всегда, разбудит его.
За гумнами, в большом здании, похожем на ригу, неумолчный гул. Тяжелые ворота открыты настежь, и в них виднелось несколько телег с возами. С противоположной стороны из-под повети клубами вилась седая пыль.
Работал не только обдирочный барабан, издававший этот гул, но и постав, размалывающий пшено в муку. Юрко суетился Афонька: то бегал к ящику и следил, все ли просо прошло в барабан, и тогда засыпал новое, то выгребал пшено из ларя.
Черный, в пыли, с воспаленными глазами, он то и дело покрикивал на лошадей, переступавших на большом бревенчатом кругу.
Мужики, дожидаясь очереди, сидели сзади дранки на старом бревне, когда-то служившем передаточным брусом ветряной мельницы. Разговоры велись об урожае, о предстоящем жнитве, а потом сами собой перешли на артель.
Посередке мужиков — Нефед. У него густой пламень огненной бороды, два горящих фитиля усов, ровно заправленных под прямым, с синими прожилками, носом; глаза, цвета подсолнечного масла, мерцали ровно под тяжелыми бровями. Говорил тихо, спокойно, глядел за мельницу, на дозревающие ржи.
— Алексей нам правильно внушал на сходе. Его слова на ветер пускать не след. В артели большая сила заложена, ежели дружно взяться, а не как мы, врозь в разны огороды. Вот погляди, отрежут самую что ни на есть лучшую землю…
— А если не дать? — горячился Сидор.
Нефед сжал бороду, склонил голову набок, в сторону Сидора.
— Как не дашь? Как не дашь, раз, говорю, сила на их стороне. На цепь ляжешь?
— Лягу! — решительно заявил Сидор.
— Ложись! — едва заметно усмехнулся Нефед. — Ложись, а они через тебя перешагнут.
Сидор был черен, с округлым беспокойным лицом, коротконогий, подвижной. Он шаркал по траве сапогом и нетерпеливо возражал:
— Не перешагнут, не посмеют. Сила не в них, сила в народе. А наро-од…
— Кто народ? — спросил Нефед, лукаво подмигнув мужикам.
— Мы народ. Мы-ы! — ударил Сидор кулаком себя в грудь. — Что захочем, то и будет. Народна власть.
Помолчав, Нефед спокойно произнес:
— Э-эх, народна вла-асть, наро-од! Стадо овечье, вот кто вы, не народ. Поорете, в мать-перемать выругаетесь, а как чуть коснись — друг дружке бороды за спины.
Бугай, лобастый мужик, успокоительно вставил:
— Ничего у них с артелью не получится.
— На каких картах гадал? — повернул к нему бороду Нефед.
— Кто у них собрался? Рвань-дрянь…
— Во-она! — протянул Нефед. — Я думал, ты еще что скажешь.
— Бают, — вмешался один мужик, стоявший возле угла дранки, — на казенную землю они метят. В аренду ее снять хотят. Правда, што ль?
Тяжело переступая кривыми, негнущимися ногами, с гумна шел тучный Лобачев. Возле него увивался Митенька. Он суетливо размахивал руками, в чем-то убеждал Лобачева, а тот словно не слушал его, лишь мерно раскачивался тяжелым телом.
Увидев мужиков, Митенька оставил Лобачева и чуть не вприпрыжку побежал к дранке.
— Слыхали, какое дело-то! — закричал он, еще не добегая.
— Аль с цепи сорвался? — спокойно остановил его Нефед.
— Ефима Сотина крутят!
Мужики настороженно переглянулись. Нефед чуть качнулся и, помедлив, произнес:
— Это ты зря…
— Ей-богу, правда. Всю ночь сидели у него.
А он что, поддается?
— Подумаю, слышь.
Лобачев, усаживаясь и сдвигая двух мужиков на самый край бревна, заключил:
— Я и говорю, зря орешь. Чтобы Ефима уговорить, надо за один присест котел каши без соли слопать.
— А ежели пойдет? А ежели согласье дал? — кипятился сухопарый Митенька.
— Тогда отговорить надо, — спокойно произнес Нефед. — Ефима нельзя упускать. Вам так и надо. Говорил, свою артель организовать, а вас на отруба понесло. Вы в голову возьмите, какой нынче дурак на отруба идет? А Столяров накрутит вам хвосты. Он председатель у них.
— Это мы еще поглядим, кто кому накрутит, — погрозился Митенька жилистым кулаком.
— Чего глядеть-то, — презрительно прищурился на него Нефед. — Храбрость в тебе петушиная, а устою нет. В февральску ты в комитете был, а ведь сшибли вас, эсеров, большевики.
Из гореловского леса веяло мягкой прохладой зелени, густым запахом дуба, и дышалось после жаркого дня легко, во всю грудь.
С опушки канавы, через плавные потоки желто-спелой ржи, словно впадающей в «Левин Дол», тянулись по низине кусты ивняка, зеленой лентой обрамлявшие извилистую реку, от которой еле заметно поднимался туман; влево чуть виднелась соседняя деревушка с ветряной мельницей, вскарабкавшейся на предгорье. От Дубровок слышалось спокойное мычанье коров, блеянье овей, щелканье пастушьих кнутов.
Сотин привязал мерина к вбитому колу длинным канатом и пустил его пастись. Фыркая, мерин жадно хватал траву.
«Почесать бы гребенкой его надо», — подумал Ефим, проводя ладонью по шершавым бокам лошади.
— Федотычу-у, — еще издали, выйдя из леса, снял картуз Лобачев. Раскачиваясь, медленно подошел к Сотину и кивнул на лошадь. — Погулять пустил?
— Надо, — ответил Ефим. — Днем слепни едят.
— Слепни — беда, — согласился Лобачев. — Так и жалят, как наколюшками. Да здоровые какие. Откуда только взялись.
— Рожь поспевает, вот они и появились. Ржи-то, вишь?..
— Ржи, чего не ржи, — заулыбался Лобачев, повертывая голову в поле. — Хороши. Старательны хозяева опять с хлебом будут.
— У меня одна тридцатка с загона лезет.
Ну, у кого, у кого, а у тебя плохого хлеба никогда не родилось, — проговорил Лобачев. — Нешто ты по работе своей кому-нибудь чета? Ты так за землей ухаживаешь, как мать за дитем не глядит. Будь у тебя хошь самый суглинок — и тот уродит.
Продолжительно посмотрел на чуть смутившегося Ефима и, словно вспомнив только, спросил:
— Чего болтают мужики, — ты, слышь, в артель к Алексею метнуться хошь?
Сотин отвел глаза на лошадь и сжал губы. Лобачеву была видна его могучая шея с толстыми складками, словно шея эта выложена из небольших крепко прокаленных кирпичиков.
Лобачев терпеливо ждал ответа. Наблюдал, как Ефим, подойдя к лошади, поправил канат, потрогал кол. И потом уже угрюмо отозвался:
— Говорили мне.
— И ты дал согласье? — полушепотом спросил Лобачев.
— Не-эт, — закрутил Ефим головой, — согласья моего пока нет.
— И не надо, — подхватил Лобачев, — не надо. Ты, Ефим, не срами людей, не конфузь себя перед миром. Те мужики, кои соблазнились на язык Алешки, с ума сошли. Баить они, дьяволы, вот как ловко научились, силов наших нет. Только стелят перину, а спать придется на камнях. Не будь, Ефим, дураком, не лезь в эту кабалу. Ну чего у тебя нет, чему нехватка? В шею их гони, послушайся меня…
— Подожди-ка, — остановил его Сотин, — а ты что, учить меня вздумал?
Лобачев не обратил внимания на его слова. Оглядываясь на лес и кладбище, продолжал:
— Старательный мужик на это дело не пойдет, не-эт. Всех не уравняешь, как они хотят. Пальцы на руке — и те не равны, лес, гляди, и то кое дерево выше и толще, кое ниже, а кое совсем чахло. А уж на што солнышко для всех поровну светит. Вбери в голову: что получится? Один, хоть, к примеру, ты, встанет раньше, другой будет потягиваться, а третьему и вовсе лень. А жрать давай всем. Придет время делить — тоже поровну.
— О чем хлопочешь, не пойму. Что тебе надо? — спросил Ефим.
— Мне, мил друг, ничего не надо, не-эт, не надо. Совет нынче держали хороши мужики, и велели они один на один поговорить с тобой. Больно народ встревожился за тебя. За хозяйство твое опасаются.
— Спасибо, — пробурчал Сотин, глядя в землю.
— Не стоит, Федотыч, не стоит. А только еще велели передать тебе, что артель эта самая — путей бы ей не было! — целится на фондовскую землю. Но только, скажу один на один, не видать им этой земли. Решили давно ее заарендовать мы и заявленье такое подали. Стало быть, просят мужики, ежели, мол, хочет он, то пущай пай принимает. Про тебя, то есть. Артели у нас никакой не будет, а, говорю, по желанью можно эту работу вместе объединить. Будет вроде товарищество. Почему? Поэтому. С волками жить — по-волчьи выть. Мы для близиру подвывать будем. Окромя того, пока они будут собираться, да уговаривать, да ладиться, что у кого есть, а у них ничего нет, мы — р-ра-аз — товарищество, понял? Совецка власть — р-ра-аз — нам землю, понял? А опосля наша воля. Можем мы свою-то землю, как и допрежь, на отруба, а ту поделим…
