— Знамо дело, — ответил Ефим.
— Стало быть, Сотин, с нами? — тяжело задышал и насторожился Лобачев.
— Стало быть… — вскинул на Лобачева лохматое крупное лицо Ефим. Подшагнул и тяжелой рукой указал на кладбище.
— Деды жили одни? Жили!.. И греча невпроворот родилась… А вас всех дурной слепень укусил.
— Значитца, ни к нам, ни к ним? — допытывался Лобачев.
— Скажи мужикам, Сотин сам себе хозяин.
— Спасибо, — ответил Лобачев.
Раскачиваясь, пошел он опушкой леса. Ефим провел рукой по шее, проследил, пока не скрылась качающаяся туша за деревьями, пробормотал вслед:
— Тоже… ходатай…
После обеда Алексей отдыхал в штаб-погребице. Сквозь сон слышались ему то громко встревоженные, то шепотно успокаивающие голоса.
— Пущай спит, — приглушенно говорил один. — Зачем зря булгачить человека. Может, ничего и нет.
— Как же нет, ежели я сам с ним говорил! — кричал другой.
— И я с ним говорил, — раздался третий голос. — Ах ты, грех какой, надо бы разбудить.
Алексей открыл глаза. В дверку погребицы глядели три мужика, члены артели. У них были испуганные лица.
— В чем дело? — сбрасывая ноги с постели-ящика, спросил он.
Филипп, маленького роста мужичонка, тоненьким голоском, чуть не плача, запросил:
— Выпиши, Алексей Матвеич, меня из артели, выпиши скорее.
— Что случилось?
— Ничего, только ты выпиши. Не хочу я в артель, хочу один.
За ним, тяжело выговаривая, всунулся курчавой головой Фома Трусов, молодой мужик, недавно отроившийся от семьи.
— Меня тоже… исключи.
— Постой, постой, — застегивал Алексей и никак не мог застегнуть ворот рубахи. — Вы что, белены обожрались? А ты, — кивнул он головой на понурого, но всегда с веселыми глазами Кузьму, — тебя тоже выписать?
— Так точно! — по-военному ответил Кузьма. — Баба на всю улицу ревет.
— Как же не реветь, ну как не реветь? — скороговоркой подхватил Филипп и задергал маленькой головой. — Эдакое дело выходит. Как плохо ни жили, а по миру с сумкой не ходили.
— От сумы нас, Матвеич, Христа ради, избавь. Хоть хлеб с водой, хоть горе с бедой, только не с сумой, — тяжело ворочая языком, говорил Фома.
— Про какую суму вы болтаете? Кто вас сюда созывал?
— Бабы прогнали! — прямо заявил Кузьма. — Сразу: марш нам по шеям!
— Бабы? — удивился Алексей.
— Так точно!
— Не понимаю, — пожал плечами Алексей. — При чем тут бабы?
— Слышь, не хотим, говорят, как атмисски артельщики, нищими быть, с сумой ходить.
— Опять эти атмисски…
Запыхавшись, словно за ней гнались бешеные собаки, бежала Зинаида. Лицо ее было испуганное, бледное, на глазах слезы. Прямо с разбега ошарашил ее Алексей:
— Выписать?
— Выпиши, Алешенька, вы-пиши-и!..
И залилась:
— О-ох, горе ты мое-о! И што я, дура така, наделала! И к кому я теперьче пойду-у, с какими глазами!
Немного погодя, в одних трусах, вбежал Петька, за ним вдогонку Ефимка.
— Что, струсили? Эх, черт вам, артельщики!
— В чем дело? — хватая Ефимку за рубашку, спросил Алексей.
Ответил за него Петька:
— Нищий по селу ходит! Говорит, был в артели, все хозяйство в нее вложил, артель распалась, и он по миру пошел.
Алексей вышел из погребицы.
— Где нищий?
— По Ивановке ходит. Теперь небось возле Сотиновой избы будет.
— Приведите его сюда!
— Так дело не пойдет, — поддергивая трусы, ответил Петька, — лучше нам зайти вперед и подкараулить его у кого-нибудь.
— Пошли к Сотину! — предложил Ефимка.
Огородами, один за другим, направились на Ефимову усадьбу. Не доходя, в прогалине между изб, Петька заметил нищего.
— Вон, глядите!
Через двор прошли в сени к Ефиму. Он строгал черен больших навивальных вил. Неожиданный приход артельщиков его озадачил. Вопросительно посмотрел на встревоженные лица.
— Что такое?
— Ничего, дядя Ефим, — успокоил Петька. — Мы охоту устроили.
— Какую охоту?
— Нищего ловим.
Выглянув из прогала двери, испуганно и радостно передал:
— Идет!
Сначала нищий, помахивая толстой палкой, за которую старалась и никак не могла ухватиться собака, прошел мимо сеней, затем, когда в окне избы никого не увидел, вернулся обратно. Снял картузишко и протянул:
— Подайте, родимы, Христа ради, милостинку. Не оставьте, кормильцы, и сам бог вас не оставит.
Мужики настороженно молчали, косясь на Алексея.
Нищий, продолжая отгонять назойливую собаку, еще попросил:
— Семейство большое, а нет ни лошади, ни коровы, ни избы. Пожалейте, ради бога.
Сдерживаясь от трясущейся злобы, Алексей, насколько мог, спросил нищего ласково:
— Ты, дядя, откуда?
— Ась? — прищурился нищий.
— Чей, говорю, будешь?
Глубоко вздохнув, он сокрушенно заявил:
— Лучше, милый, не спрашивай. Из артели я. В артели допрежь был…
Тревога пробежала по лицам мужиков. Они быстро-быстро зашептались, но Алексей махнул на них рукой:
— Замолчите.
И опять опросил:
— Стало быть, тебя артель до сумы довела?
— Она, родимый, она, — не глядя в лицо, согласился старик.
— Ну и артель у вас! Где это такая?
— В Атмисе, — сумрачно протянул нищий, — в Атмисе, родимый.
— Что же, распалась она или как?
— В разор пошла, — охотно заговорил нищий, переступая с ноги на ногу. — Да нешто это дело поведет к доброму? Кака была скотина, избенка — все пошло с торгов. Хуже, чем на пожаре. Там хоть головешки останутся, а тут только по миру ходить. Сроду не ходил, глядь — будь она проклята! — в кои-то веки просить пришлось.
Алексей оперся о перила крыльца и разглядывал этого оборванного, увешанного сумками человека. Быстрым взглядом определил, что сумки на нем были старые, заплатанные, палка толстая, с пикой на конце и обита острыми гвоздями от собак.
— Давно побираешься? — спросил Алексей.
— Первую весну господь наказал.
«Врет. За весну так не истреплешь сумок, а палка побывала в ходу».
— Вот что, дядя, — суровым голосом приказал Алексей, — предъяви-ка нам от сельсовета удостоверение личности.
Нищий чуть попятился, одернул сумки и, удивленно оглянувшись на народ, который уже собрался, спросил:
— А кто ты такой будешь?
Алексей повысил голос:
— Я — председатель артели. А ты кто такой будешь? Показывай удостоверение!
— Нет у меня, нет его, — двинулся было нищий уходить.
— Постой, постой, — уже выскочил из сеней Кузьма, — погоди, мы тебя, едрена феня, задержим! Мужики, — обернулся он к собравшимся, — кто-нибудь бегите за милиционером. Скажите, аль бродягу поймали, аль шпиёна!
Нищий повернулся боком и, как подрубленный, бухнулся на колени.
— Ослобоните, родимы, Христа ради…
Ко двору Сотиных все больше и больше подходил народ. Некоторые уже знали нищего, с удивлением ждали, что будет дальше, а те, у кого он еще не был, спрашивали:
— За что его?
— На артельщиков нарвался.
У Алексея багровело лицо.
— Чей, говори! — зычно крикнул он на нищего.
Тот, заплетаясь, сознался:
— Кевдинский, родимый, я из самой-то Кевды.
Толпа шумно ухнула.
— Вот тебе атмисский!
Кто-то спросил его:
— Зачем же болтал, что артельный?
Другой предложил:
— Собаками его затравить!
— На лошадино кладбище в яму свалить!
Перепуганный, он захныкал и, отирая потное, покрытое пылью лицо, прогнусавил:
— Родимы, не сам я, научили меня. Бают, сжалютца, подадут больше.
— Кто научил?
— Не знаю я его, а только живет он на том конце улицы, другой дом под красной жестью. Сам полтину дал. Говорит: «Проси, слышь, как из артели ты, больше давать будут».
— Митенька! — весело крикнул кто-то. — Это ловко он подстроил.
Алексей, указывая на нищего, сердито проговорил:
— Видите, чем начали орудовать кулаки?
Нищему внушительно, строго приказал:
— Ты, старик, уходи из нашего села и забудь сюда дорогу. А то, если в тюрьме не был, побудешь.
Радостно вскочив, нищий торопливо, не оглядываясь, направился с улицы на дорогу.
Филипп засучил рукава и попросил:
— Дайте я ему шею намылю!
— Не трожь! — отсоветовали ему. — Сожгет…
Сотин, наблюдавший за всем этим и не проронивший ни слова, когда ушел нищий, тяжело покачал головой:
— Вот так… обормоты!
Алексей принялся распекать артельщиков:
— Ну, дорогие товарищи, а с вами что прикажете делать? Какие же вы колхозники, если первой кулацкой галки испугались? Как же с вами работать? Нет, так дело не пойдет. Сидеть все время с карандашом и как чуть что — «выписывать»?
Вечером в избе дяди Егора собралась вся артель. Алексей говорил:
