— Алеша!.. Соскучилась до смерти... Сил моих нет!..— проговорила она с расстановкой.— Я измучилась вся... Задыхаюсь! Дай мне воды скорей!
Я зачерпнул из ведра воды и подал ей, она отпила глоток и вернула ковш.
— Не хочу больше. Теплая.— Судорожным движением стащила с себя рубашку, волосы разлохматились, пряди торчали вкривь и вкось, и от этого она выглядела немного смешной, как спросонья, вызывая во мне прилив нежности, неудержимой и безжалостной.
Я опять сдавил ее в руках. Руки обрели вдруг необыкновенную и грубую силу. Дремотно прикрыв глаза, она поморщилась от боли и едва слышно, стыдливо прошептала:
— Запри дверь...
Земля неслась по своей орбите в пространстве с немыслимой скоростью миллиарды лет. Вместе с нею мчатся в неведомое живущие на ней, обласканной солнцем, люди. Все вместе и каждый человек в отдельности тоже миллиарды лет! Это самое сложное и непостижимое чудо. И быть может, самое прекрасное, чего достигло все живущее, совершенствуясь, это ощущение чувства счастья. Оно огромно и всеобъемлюще, как мироздание. И вот на крохотной точке планеты, на одной из бесчисленных ее рек, затерянной в дремучих лесах, в избушке, крохотной и чужой, находятся два существа, я и Женя, и испытывают в эти мгновения всеобъемлющее, как мироздание, чувство счастья. Приподнявшись на локте, я смотрел на чудо и сдерживал в себе крик восторга. Глаза Жени полуприкрыты, сквозь густоту ресниц, как солнце сквозь листву, пробивалось горячее сияние, к губам прикасалась улыбка, едва уловимая, мимолетная. Кажется, она не дышала, и лишь по пульсирующей жилке на тонкой и нежной шее можно было догадаться, что сердце жило и билось. Голова моя обессиленно упала на подушку. Мы не шевелились, погруженные в тишину, в забытье, и Земля, проносясь по своей орбите, чуть покачивала нас заодно с нашей избушкой.
Наконец Женя, закинув под голову руки, вздохнула, как бы оживая.
— Как же ты все-таки допустил, что понравился другой девушке? Ты этого хотел? Может быть, добивался?
Я улыбнулся: сердце моего чуда уколола ревность, самое земное из чувств, и от этого она стала для меня еще дороже и ближе, жена моя, мой человек.
— Ты чего молчишь? Согласен со мной?
— Я не старался ей нравиться,— ответил я.— Само собой так вышло. Потому что она очень хорошая. Один раз она спросила меня: «Алеша, твое сердце занято?» Я сказал, что занято. Вот и все...
Женя встрепенулась, голова ее с разлохмаченными волосами нависла надо мной, глаза с жадным любопытством приблизились к моим.
— Кем занято, мной?
— Да.
— Алеша, ты очень изменился, ты стал совсем другим, каким-то новым. Повзрослел. Ты стал красивым и мужественным. Правду говорю. И я люблю тебя еще больше. Смотри, какие плечи, руки! — Она тихо гладила мою грудь теплыми и ласковыми ладонями.— Только глаза твои меня тревожат: в них скопилась печаль, они даже потемнели от печали. Это, наверно, тоска сделала их такими, ты обо мне тосковал, Алеша?
— Да.
— Теперь мы вместе. Тебе хорошо со мной?
— Да.— Глядя ей в глаза, я спросил со скрытой улыбкой: — А ты тосковала обо мне? Как ты вела себя там, в столице, без меня? Ну-ка отвечай!..
Она смущенно рассмеялась и, пряча взгляд, уткнулась носом мне в шею.
— Плохо, Алеша. Как самая легкомысленная девчонка! Меня поцеловал один человек. Кандидат наук, между прочим...
Тихонечко резануло меня по душе, будто острым лезвием провели по ней. Но я воскликнул с притворным возмущением:
— Кандидат?!
— Ай-яй! И ты позволила?..
— Я не позволяла,— сказала Женя.— Он сам. Знаешь, он сделал мне предложение. Обещал Италию мне показать... Заманивал!..
Сразу же вспомнился тот вечер, когда Женя приехала ко мне в общежитие насовсем, мы стояли в темной комнате у лунного окошка и мечтали о поездке в Италию. Вместо Италии очутились на диком берегу сибирской реки, без своего угла, и далекая страна Италия встает перед глазами, как сказка, как призрачная картина, написанная воображением. Я опять воскликнул наигранно:
— Заманивал? Путешествие обещал? Экзотику?!
— Да.
— Ах, подлец! И что же ты ему ответила?
Женя вздохнула.
— Выставила я его, Алеша. Нахал он. Самовлюбленный нахал. Я сказала, что я замужем, что у меня есть муж, самый лучший, самый красивый, самый умный и сильный. Вот он...
Мы поцеловались.
Солнце глядело в избушку сперва в одно окно, потом, перекочевав по голубому пространству, заглянуло в окно с другой стороны, а мы все лежали, наслаждаясь близостью друг друга до опьянения, до усталости. Так и не успели поговорить о том, как нам быть, как жить дальше...
Потом Женя хозяйничала в доме, приготовляя ужин: что-то разогревала, нарезала, расставляла на столе тарелки с закусками, которые нашла в запасах хозяйки, послала меня за свежей водой, сама сбегала в палатку за тем, что привезла из Москвы, сняла там студенческую форму и явилась в ярком платье, легкая, сияющая счастьем, и мне все казалось — так случается в сновидениях,— что она вспорхнет и улетит, оставив меня в глухом одиночестве. Нет, не улетала, кружилась по комнате, наполняя ее радостным светом.
— Алеша, сходи к себе, переоденься,— приказала она, — Скоро сойдутся ребята. Белую рубашку я тебе привезла, она вон в сумке. Скорей.
Я добежал до общежития, выдвинул из-под койки чемодан, достал новые брюки, еще не утратившие острой складки после новогодней глажки, выходные ботинки. Побрился. Вернувшись, я застал в избе Елену и Петра. Они только что пришли с работы и тоже вели себя, как бы ощущая какой-то праздник, неожиданный и красивый, что явился из того, далекого, оставленного нами сказочного мира вместе с моей Женей. Елена, наблюдая за ней, загадочно улыбалась, трепала ее по щеке по-дружески ласково, с нежностью — видно, соскучились обе.
У крыльца Петр умывался, расплескивая воду. Елена вынесла ему свежую белую рубашку. Он причесался, сбросив с себя усталость, повеселел. Вскоре подошли Трифон и Анка.
— Трифон! — воскликнула Женя, кидаясь к нему.— Дай хоть рассмотреть тебя хорошенько! — Трифон, облапив ее, прижал к груди так, что она вскрикнула: — Тихо! Кости переломаешь...
Трифон хохотнул, оглядываясь на жену.
— Замечаешь, Анка, успех твоего мужа у женщин? Какие красавицы его целуют!
Анка с любовной снисходительностью качнула головой:
— Ну, растрепал губы-то!.. Подбери. Сядь, не заслоняй людям свет...
Трифон пробрался на свое место за столом — в угол.
— Вот опять мы все вместе — как прежде, в общежитии. Недостает только сестры человеческой, тети Даши.
Анка отозвалась негромко и с грустью:
— Скажите пожалуйста! Времени прошло самая малость, а столько всего случилось: пробились по тайге к Гордому мысу, в стужу, заложили новую ГЭС, людей новых узнали... И вообще, на много лет старше стали как будто... — Под словами «старше стали» она имела в виду прежде всего себя, но промолчала об этом, и Елена Белая, чтобы отвлечь ее от навязчивых мыслей, обняла и привела к столу.
— Не думай об этом, Аня, ничего мы не постарели, молодеем с каждым днем. Женя из Москвы всяческой вкуснотищи привезла. Поглядите-ка! Черная икра, семга, трюфели, торт... Знает, что ты любишь.
— Спасибо, Женечка,— сказала Анка, беспричинно передвигая по столу тарелки с закусками.— Мы это и в Москве-то редко видели, на праздники только.
— Мама в институте достала, через буфет,— объяснила Женя, почему-то смущаясь. Она невольно ощущала неловкость оттого, что в свое время не поехала с нами, и сейчас, очутившись здесь, чувствовала себя чужой, «временной».— Какие-то вы странные все, ребята, какие-то не такие. Солидные!..
Трифон Будорагин ответил, приосанясь:
— Это оттого, Женя, что мы несем на своих плечах важные государственные обязанности. Сразу видно, что мы люди добротной комсомольской породы. Мы шагаем впереди, а за нами следуют уже те, кто помельче, послабее. Правда, в дороге отбился от нас один, Серега Климов,— помнишь такого? — пустился по сибирским стройкам искать, где рубль подлиннее. А в остальном держим стяг высоко, надежно.
— Замолчи,— сказала Анка.— Возгордился! Грудь колесом — и пошел хвалиться.
— Ты его не одергивай, Анночка.— Петр глядел на Трифона как будто с гордостью.— Он толковые вещи говорит. Он умнеет у нас с каждым днем. Значительной личностью становится. Скоро в партию принимать будем. Я уже рекомендацию заготовил...
— Ты слышишь, Анка? — Трифон ухмылялся, важничая.— Теперь ты от своих командирских замашек откажешься. Теперь мной не покомандуешь: на три головы выше тебя буду.— Он обратился к Жене: — Ты слышала, что сказал Петр? Значительной личностью! В Москве был бы я такой личностью? Как бы не так! Там значительными хоть пруд пруди! Когда-то дойдет до тебя очередь!..
Женя огорченно вздохнула.
— Хоть я и в Москве живу, а какая из меня личность, Трифон!
