Он вернулся домой раньше обычного. Злата обрадовалась, обняла его прямо на пороге.
— Скоро придет мама и будем ужинать. Отец пока прилег отдохнуть.
Юрий снял комбинезон, умылся, подошел к зеркалу, чтобы причесаться.
— Опять ты заявился как маляр, — недовольным тоном сказала Злата, убирая испачканную робу. — Бери пример со своего шефа — на Виталии Владимировиче всегда ни пылинки.
— Модельер из ателье первого разряда.
— Что, поругались? Ну-ка рассказывай, рассказывай! — громко потребовала она.
— Тише, отца разбудишь.
— Говори, говори, я вся внимание. — Злата понизила голос до заговорщицкого полушепота.
Глядя на нее, Юрий улыбнулся, повеселел.
Они поженились в конце января. Свадьба была как свадьба, даже с посаженой матерью Златы, обязанности которой умело выполняла Таисия Лукинична, знающая все обряды. Гуляли субботу и воскресенье — благо теперь два выходных подряд и нет нужды приурочивать семейные торжества к общим праздникам. Одним словом, все было как и у других. На этом настояла Елизавета Михайловна, и Юрий, не решаясь обидеть маму, в конце концов согласился с ней, хотя и не терпел пышных церемоний. «Вот что значит жениться поздно, — выговаривала она сыну. — Ты вроде бы стесняешься, точно разведенный». Был и Владлен. Так что получилась классическая свадьба — с тайной печалью второго кавалера счастливой невесты. Елизавета Михайловна немного опасалась, как бы чего не вышло, но Владлен, к ее удовольствию, вел себя заправским дружкой…
С тех пор минуло почти три месяца. Удивительно свободно, естественно вошла в дом Воеводиных Злата Румянцева. Она не заискивала перед Елизаветой Михайловной, стараясь угодить свекрови во всем, как иные, не в меру услужливые невестки, и между ними установились добрые отношения. Злата без всякого усилия над собой называла свекровь мамой, которая, в свою очередь, ласково окрестила ее дочкой. «А еще говорят о каком-то вечном антагонизме между свекровью и снохой», — думал Максим Дмитриевич, с улыбкой наблюдая за женщинами. Несколько дольше Злата привыкала к нему, главе семьи, побаивалась его шуток. Всего один человек прибавился в доме Воеводиных, но жизнь потекла бойчее…
Юрий пожаловался Злате, до чего же трудно ему работать с Двориковым. Она выслушала, встала, прошлась по комнате, невольно подражая Елизавете Михайловне.
— А как ты с ним будешь ладить, если уйдет Платон Ефремович?
— Сам не представляю.
— Он тебе все припомнит. Такие люди на работе вымещают зло за домашние неурядицы, а дома — за служебные неприятности. Скажи, что ценит в нем Платон Ефремович?
— Конечно, инженерный опыт. Однако характер… Нет, придется уходить, пока не ушел Платон Ефремович.
— Куда это ты собрался?..
Юрий и Злата поспешно оглянулись: в распахнутой двери стоял Максим Дмитриевич.
— Да, пустяки, — сказал Юрий, застигнутый врасплох.
— Заговор против старших? — Максим лукаво прищурился, оглядывая молодежь. — Вы смотрите у меня, заговорщики! — весело погрозил он, присаживаясь к столу. — Что там новенького в городе?
Юрий ухватился за этот дежурный вопрос отца, лишь бы не отчитываться о «заговоре», и охотно стал рассказывать, как город готовится к празднику Победы. Максим с любопытством приглядывался то к сыну, то к невестке. Злата сидела в сторонке, положив, как ученица, руки на колени. «Плутовка, — думал он. — Заодно с мужем. Ничего не поделаешь — семья в семье. Вот уже и свои секреты появились».
— Ладно, не старайся, — сказал Максим сыну. — Я в курсе всех событий.
Юрий неловко пожал плечами: чего тогда спрашивать? Как раз в передней коротко прозвучал звонок.
— Ах, вы, оказывается, в полном сборе! Я сегодня немного припозднилась.
Елизавета Михайловна не сказала, отчего она задержалась, но и так было видно, что просидела в парикмахерской. Густые рыжеватые волосы тщательно уложены, брови чуточку подведены — искусно, в меру, и свежим розовым лаком блистают ноготки ее докторских пальцев. Она, кажется, начала следить за собой пуще прежнего, едва появилась в доме юная сноха. Молодость всегда бросает вызов пожившим на свете женщинам.
Максим только покачал головой, глядя на свою молодящуюся Лизу.
За ужином он сказал ей таким тоном, словно был наедине с женой:
— Сын-то собирается уходить со стройки.
Елизавета Михайловна перестала есть и с недоумением уставилась на Юрия, которому ничего другого не оставалось, как в нескольких словах повиниться и перед мамой, раз уж отец все слышал.
— Зря ты, сынок, горячишься, — мягко упрекнула она. — В жизни всякое бывает.
— Захвалили его на стройке, вот он и нос кверху, — сказал Максим. — Ишь ты, не сработался с человеком, который годится ему в отцы!
— Я свое дело знаю… — осторожно заметил Юрий.
— Помолчи! — сердито перебил его Максим. — Пусть в чем-то и ошибается Двориков, но разве это дает тебе право заноситься? — Он круто повернулся к жене. — Не сработался, видишь ли, наш сыночек, едва начав работать.
Злата с тревогой наблюдала, что будет дальше. То был первый случай после свадьбы, когда в семье назревала ссора.
— Каков, а? — повысил голос Максим. — А если бы ты был на партийной работе, что тогда? — снова обратился он к сыну. — Оттуда так просто, по «собственному желанию», не уйдешь, не понравилось-де у вас, дорогие товарищи, до свидания! Нужно уметь срабатываться с кем угодно в интересах дела.
— Это приходит, Максим, с годами, — сказала Елизавета Михайловна, начав убирать посуду.
— С годами! Да я в его годы секретарствовал в райкоме… — сказал Максим и осекся, почувствовал себя неловко.
— Мало ли что, — по-прежнему сдержанно отвечала Елизавета Михайловна. — Ты в двадцать семь был комиссаром дивизии. Но в то время шла война…
Максим не дослушал ее, махнул рукой и ушел в свою комнату.
Злата с облегчением вздохнула, принялась помогать свекрови убирать со стола. Елизавета Михайловна сказала:
— Ты не обижайся на отца, не надо. Он справедливый.
— Я знаю, мама.
Когда и Юрий вышел из столовой, не проронив больше ни слова, Елизавета Михайловна снова обратилась к расстроенной Злате:
— Поди-ка ты, голубушка, к мужу, а я тут сама управлюсь.
Злата покорно кивнула головой.
Семья в семье… Верно, это уже были две семьи, объединенные одной родительской крышей, но разделенные временем, которое измерялось десятилетиями.
Молодые закрылись в своей комнате и долго не ложились спать. Злата смутно помнила родного отца, он виделся ей в туманце раннего детства. Но она знала, по крайней мере с чужих слов, что отцовская строгость, может быть, самая дальновидная на свете. Недаром в слове «безотцовщина» столько горечи. Нет, Злата не могла бы даже скрытно ото всех осуждать Максима Дмитриевича за этот, пусть очень строгий, сегодняшний урок. Наверное, тем и дороги отцовские уроки, что они лишены сентиментальности. Но было все-таки обидно за Юрия.
— Лучше бы уж мне попало, — сказала Злата.
— Отец зря голоса не повысит. Я сам виноват. Ты думаешь, его расстроили мои стычки с Двориковым? Ничего подобного. Отца возмутило то, что я заговорил об уходе со стройки. Он абсолютно не терпит никакого отступничества.
— Не переживай, Юра.
— Переживай не переживай, а дойдет до Платона Ефремовича, тот еще добавит.
— Не преувеличивай ты, пожалуйста. — Она наигранно повеселела и, ласково охватив его тонкими руками, близко заглянула ему в глаза.
Поддавшись ее настроению, он закружился с ней по комнате, как в тот вечер, когда они наконец остались вдвоем после шумного свадебного пира. Хмель молодости зашумел в голове Юрия: он бессвязно повторял одни и те же сбивчивые слова нетерпеливой мужской ласки. И все разом, все обиды неожиданно померкли и погасли в душной темени шальной апрельской ночи.
В канун Дня Победы Римма принесла из фотоателье увеличенный портрет брата. Алеша получился как живой: светлые доверчивые глаза, этакий дерзкий вихорок на лбу, чуть тронутые улыбкой пухлые мальчишеские губы. Она повесила фотографию на видном месте, над диваном.
Вдоволь насмотревшись на брата, присела, задумалась… Скоро исполнится треть века с той поры, как он погиб в Чехословакии уже после капитуляции Германии. Это случилось недалеко от города Ческе-Будейовице. Война официально закончилась, но там бои продолжались до середины мая. Война не могла на полном разгоне затормозить свой ход — ее инерции хватило на целую неделю, тем более, что сопротивлялись отборные эсэсовские части и с ними власовцы, которые шли ва-банк. Окруженные в лесу, они не сдавались. Нелегко было поднимать солдат в последние атаки, когда в мире установился долгожданный мир. Алеша Луговой был недавно произведен в офицеры и командовал ротой автоматчиков, в которой не осталось и половины ее бойцов. Он горячился, лез в самое пекло, будто наверстывая упущенное время: повоевать ему пришлось всего около года, с весны сорок четвертого — не успел подрасти к началу войны. На третий день боев против окруженной группировки противника командование Второго Украинского фронта двинуло на помощь пехоте дивизионы гвардейских минометов, чтобы избежать напрасных потерь. Катюши были на подходе (все об этом знали), когда под вечер фашисты кинулись на отчаянный прорыв. Наступил решающий момент: пехота поднялась в контратаку. Алеша повел свою поредевшую роту через лесную зеленую поляну, навстречу гренадерам, одетым в форму эсэсовцев. На самой середине поляны закипела рукопашная. Здесь и был сражен Алеша осколками ручной гранаты, трескуче лопнувшей за его спиной… Он еще был жив, когда гвардейские минометы открыли убийственный огонь по врагу. Он еще, наверное, слышал эти заключительные аккорды Отечественной войны. Но он уже не видел бесконечные вереницы пленных, до глубокой ночи тянувшиеся в сторону Ческе-Будейовице: спустя два часа Алеша скончался — тихо, в сознании, не жалуясь на свою безмерно жестокую судьбу.
