Владимир Петров - Польский пароль

Деревенская помощь — это как праздник. Да оно и понятно: ближнему помог — самому полегчало, Тут-то и сила человеческая, в помощи.

Вахромеев усмехнулся, вспомнив шумные довоенные помощи в Черемше — начинались они обычно в сенокосном августе. Сено стожили в огромные стога-скирды, непосильные хозяину-одиночке, вершили их пихтовым лапником, вязанным особым способом — «нахлобучкой», или «по-общинному». А потом прямо на стерне — застолье.

Да… Далековато занесла его военная судьба! Долгой дорожкой, считай, что в полпланеты… Он представил решительную стрелу танкового десанта как бы перенесенной с карты на местность, перерезавшую сонную реку, крутой травянистый берег и уходящую в туманные предгорья прямо по магистральному шоссе. И вздрогнул от неожиданной простой мысли, страшной по своей изначальной сути: а ведь все они — танкисты Лохова, три роты его, Вахромеева, автоматчиков, приданные саперы и артиллеристы — идут почти что на верную смерть… Хотя бы потому, что тактический замысел рейда противоречит элементарному закону войны, уж не говоря о здравом смысле. Наступающий, согласно тому же Боевому уставу, должен иметь как минимум тройное превосходство над противником. А они? Дерзко отшвырнув всякие законы и рассуждения, нацелились прямо в пасть врагу! Они пытаются не только пробиться через многочисленные заслоны, но потом еще воевать, удерживать оборону, драться одни против всех.

На что они рассчитывают?

На стойкость, храбрость, боевую выучку солдат, на командирскую зрелость офицеров. В конце концов, на героизм всех десантников. Но хватит ли этого?

Нет, не хватит. Нужно еще нечто большее. Нужен тот предел человеческих возможностей — и не столько физических, сколько нравственных, — который подобен озарению и при котором человек способен на невозможное, на то самое, что потом, после боя, иногда называют чудом. А попросту — подвигом.

А это идет от веры в себя и в свое дело, духовной окрыленности, умножающей, удесятеряющей силы…

Простого противоборства не получится — слишком неравные ставки. Тут на весы победы будет ложиться многое, даже солдатские биографии, путь, пройденный от родного дома, да и вся страна, оставшаяся позади, — до самого Владивостока.

И самое весомое — дух братской помощи…

Переправа через Сан прошла благополучно, без потерь. Немцы и не пытались мешать, побаивались, принимая вахромеевский десант за авангарды наступающей 3-й танковой армии.

Вахромеев понимал, что этим заблуждением врага ему удастся пользоваться еще несколько часов, может быть, даже весь первый день рейда. Надо было не мешкая, не задерживаясь, стремительно рваться вперед — прямо по магистральному шоссе.

Однако уже через два часа отряду пришлось вступить в первый бой. Это был не контрудар, а, скорее, засада. Слева — горы, недоступные танкам, справа — бурная речушка. Прямо впереди, в тылу у немцев, виднелись силуэты городских зданий с монастырской стеной и костелом на холме. Надо полагать, гитлеровцы получили приказ удерживать этот городок.

Здесь, у карпатского отрога, в горной теснине, запылали первые танки десанта.

Майор Лохов явно погорячился, пытаясь с ходу протаранить засаду. В итоге пять подбитых танков, пять чадящих костров. А шестой — Лохова, командирский, подорвался на мине, когда пытался проскочить берегом реки. Ему, командиру полка, конечно же не следовало сразу лезть в эту драчку.

Положение было непонятным. Почему-то танковый взвод, составляющий ГПЗ[39], свернул еще раньше вправо, за речку, и сейчас вел огневой бой в лощине у фольварка. Получалось, что он не разведал шоссе прямо по маршруту и тем подставил под удар авангард колонны.

Неясными были и силы немцев. Минометы бьют, а артиллерии не слышно. Значит, артиллерии нет? Тогда почему горят танки?

Подошедший Лохов — возбужденный, взъерошенный, с разбитой в кровь скулой — ничего вразумительного на это ответить не мог. Зло бросил:

— Бьют, а чем — не пойму… Броню проламывают, прожигают, вроде кумулятивных снарядов. Но ведь пушек нет! Я сам видел, нет!

— Может, ручные гранаты? — предположил Вахромеев.

— Какие гранаты, когда расстояние полста метров! На что я, и то дальше двадцати противотанковую не кину, — Лохов пружинисто расправил богатырские плечи, потрогал забинтованную ладонь, — Ну что будем делать, командир? Наверно, надо бросать пехоту.

Вахромеев, развернув планшет, разглядывал карту. Прикидывал возможный вариант: если обходить город, то придется возвращаться назад, почти к Сану. А оттуда на юг прибрежной равниной и только потом снова повернуть на запад. Пропадет весь день, да и кто поручится, что там нет такой же засады?

Надо ждать сообщения высланных разведчиков. Определиться, уточнить обстановку, а уж тогда решать. Если понадобится, вызвать на помощь авиаполк штурмовиков.

Майор Лохов его удивлял. Ведь допустил чистый промах, можно сказать, оконфузился — потерял свой командирский танк, — а по виду ни капли смущения. Гонористый мужик, занозистый.

— Ты мне лучше скажи, почему ГПЗ вильнула вправо, ушла за речку? — спросил Вахромеев.

— Доложили по рации, я разрешил. Там, у фольварка, мои разведчики вели бой. Помощь просили.

— Твои-мои… — хмуро бросил Вахромеев, — Наши разведчики.

— Ну разумеется, наши.

«Черт бы их побрал, архаровцев! — мысленно ругнул Вахромеев разведдозор. — Чего они поперли в сторону от маршрута? Ведь, казалось бы, опытные ребята, от самого Белгорода в «карманной роте» числились. И на тебе, подвели, ввязались в бой… Наверно, была причина».

Немцы действовали странно. Отбили танковый наскок, побухали наугад минами и замолкли. Хотя им оттуда, с горы, все видно. Ну пожалуй, не все, лес-то этот густой, буковый, наверняка не просматривается — зачем же им бесприцельно боезапас тратить? А может, побаиваются или, что хуже, контратаку замышляют?

«А ведь эти шесть подбитых танков не только на совести Лохова, но и на моей тоже, — с горечью подумал Вахромеев. — Конечно, бой есть неизбежные потери. Обоснованные потери. А здесь — по дурости, просто по причине несогласованности командирской между нами: Лоховым и мной. Что же получается? Мы будем дуться, выяснять отношения, а тем временем и благодаря этому будут гореть танки и будет литься солдатская кровь. Но это же чертоплюйская ахинея!»

Едва сдерживаясь, Вахромеев тихо, почти звенящим шепотом спросил:

— Ты почему не доложил мне по радио, товарищ Лохов, о своем принятом решении на атаку?

— А зачем? — нарочито удивился тот.

— Затем, что твое решение подлежит утверждению командиром сводного отряда. То есть моему утверждению.

— Виноват, исправлюсь! — усмехнулся танкист. — Только как же тогда воевать, если каждый раз в бою разрешение спрашивать?

— Не в бою, а перед боем! — отрезал Вахромеев. — И вообще, предупреждаю: если такое повторится еще раз. немедленно отстраню от командования.

— Меня?!

— Да, тебя, товарищ Лохов. Права мне такие даны. И ты знаешь.

Разговор этот происходил неподалеку от штабного бронетранспортера, под кроной старого бука. Вахромеев крикнул начальнику штаба капитану Исламбетову, чтобы шел сюда да переводчика прихватил: вон, кажется, разведчики возвращаются и пленных при себе ведут. Потом пристально вгляделся в Лохова, лицо которого пылало маковым цветом — еще бы, этакую пилюлю проглотил при огромном-то самомнении! И все-таки Вахромеев не сочувствовал ему, не жалел: на дороге по-прежнему чадили загубленные тридцатьчетверки.

— И ты, Лохов, давай поближе. Послушаем разведчиков, покумекаем вместе. Взвесим и решим.

Разведчики доставили шестерых пленных (Вахромеев невесело пошутил: «За каждый танк по одному пленному — дерьмовая компенсация!»). Солдат немецких он велел отвести в сторону, а пленного обер-лейтенанта решил допросить, тем более что офицер держал в руках какую-то короткую железную трубу с пистолетной рукояткой. Тут-то и выяснилась причина злосчастного рывка разведдозора в сторону фольварка. Оказывается, еще там, в лесу, бронетранспортер разведки напоролся на немцев, был подбит и сожжен вот из этой проклятой трубы, которую обер-лейтенант назвал фаустпатроном. Это новое секретное «вундерваффе» фюрера только что поступило на фронт как средство борьбы с танками. Труба служит для наводки на цель самого фаустпатрона — специального снаряда с кумулятивной головкой, прожигающей даже мощную стомиллиметровую броню.

— Ага! — вскричал обрадованно Лохов. — Так вот чем они, гады, подбили мои танки! А ты на меня бочку катишь, Вахромеев.

— И правильно делаю, — сказал тот, — Не измерив броду, не суйся в воду. Это помнить надо, Алексей Петрович.

Он повертел в руках фаустгранату — пузатый набалдашник на деревянном стержне, прикинул на вес: тяжелый «головастик», килограмма на три тянет! — и спросил пленного: