Тарутин смотрел на его пухлые губы, которые пропускали слова, не переставая двигаться, чмокать, жевать, присвистывать. Большего несоответствия между ним и Жанной трудно было представить. И в то же время казалось, что этот процесс жевания есть форма энергии, которую Кораблев не может не проявлять, когда вынужден сидеть и томиться без дела…
— Вы танцуете? — спросил Тарутин.
— Что? — С насаженного на острие вилки куска мяса капал стеариновый жир.
— Я спрашиваю: вы любите танцевать?
— Я?! Честно говоря, как-то не очень.
Тарутин усмехнулся.
— Какой же выход из положения? Чем там занимается ваш институт проблем?
Кораблев весело подмигнул Тарутину, отправляя в рот кусок колбасы.
— Идей много!.. А почему вы не едите? Попробуйте мясо. — Кораблев пристально взглянул на Тарутина, словно уличая его в чем-то предосудительном.
— Благодарю вас, сыт… Какие же идеи?
Кораблев посмотрел в тарелку, точно советуясь сам с собой, продолжать еду или хватит.
— Какие? Все идеи упираются в информацию. Информацию надо иметь. Полную. Объективную. О потребности. А это самое трудное. Все информацию искажают. Все боятся. Все чего-то боятся.
— С носом боятся остаться.
Тарутин решительно встал. Извинился. Стянул со спинки стула пиджак. И направился к танцующим. Кораблев его окликнул и поднял к потолку короткий палец:
— Главное, надо стимулировать работников снабжения. Не за реализацию, а за качество выполнения фондовых заявок. А то им хоть трава не расти — лишь бы сбыть.
— Я пришлю к вам своего зама по снабжению. Вы ему все и объясните.
— А что он пьет?
— Все, кроме тормозной жидкости.
Кораблев понимающе захохотал.
Несколько пар танцевало под медленную джазовую мелодию в довольно просторной комнате. Вика и Мусатов стояли в стороне и смотрели на Цибульского. Тот что-то выделывал со своим платком.
— Фокусы! — раздраженно воскликнул Мусатов.
— Фокусы, — подтвердил Цибульский.
Вика не отводила глаз от голубого носового платка. «Все же он им помешал. Ай да Цибульский», — удовлетворенно подумал Тарутин.
— Снимите платок, Виктория Павловна, — предложил Цибульский.
Вика шагнула и сдернула платок. Ладонь Цибульского, испещренная сетью перепутанных линий, была чиста.
— А где же рюмка? — восхищенно спросила Вика.
Цибульский повернулся к Тарутину.
— Верните рюмку, Андрей Александрович.
— Какую рюмку? — засмеялся Тарутин.
— В левом кармане вашего пиджака. Нехорошо.
Тарутин сунул руку в карман.
— Не валяйте дурака, Цибульский. Там пусто.
Цибульский бесцеремонно опустил руку следом за Тарутиным и извлек рюмку.
— Пожалуйста. С надломанным основанием.
Вика восторженно захлопала в ладоши. Мрачный Мусатов натянуто улыбнулся.
— Вы авантюрист, Цибульский. И ладонь ваша порочная.
— Я умелец, Сережа. А ладонь отражает активно прожитую молодость. — Цибульский спрятал платок в карман и поставил рюмку на подоконник.
— Ну а теперь мы можем наконец потанцевать? — Мусатов и не пытался скрыть дурного настроения.
— Теперь-то, Сережа, и не можем, — ответила Вика, шагнула к Тарутину и опустила руку ему на плечо.
Но музыка оборвалась. И Вика в ожидании следующей мелодии стояла, закинув голову, и улыбалась, глядя Тарутину в глаза.
— Ну же! — подгоняла она иголку проигрывателя, скользящую по пустоте.
Тарутину было неловко стоять вот так, в нелепой позе ожидания, под посторонними взглядами.
— Федор Лукич, — обернулся он к Цибульскому. — В столовой скучает некий Кораблев, большой спец по современным проблемам распределения запчастей. Потолкуйте с ним.
— Чепуха все, — ответил Цибульский. — Было бы что распределять…
— Поговорите, поговорите, — перебил Тарутин и подумал, что он непременно должен будет специально встретиться с этим Кораблевым и потолковать всерьез, в трезвой обстановке. И еще он подумал, что надо попросить Цибульского достать ему такой же элегантный костюм, как у Мусатова. Недаром же он снабдил Цибульского деньгами на закупку дефицитных товаров для представительства…
Изогнутые любопытством столбы с бледными капельками ртутных ламп на концах глядели на улицу, на стеклянные домики телефонных будок, на погашенные витрины магазинов, на побитые дождем голые цветочные клумбы…
— Люблю ночную улицу, — проговорила Вика. — Когда размазаны краски, все кажется единым, точно из одного куска. Физически чувствуешь свою принадлежность к миру… Расскажите о себе, Андрей.
— Мне кажется, вы обо мне довольно много знаете. — Тарутин по привычке держал руки в карманах пальто, прижимая локтем коробку с туфлями. — Откуда у вас эти сведения?
— Производственная тайна, — лукаво улыбнулась Вика. — Не забывайте: я программист. Задала и получила.
— Кстати, товарищ программист. Есть идея. Мне нужно кое-что рассчитать на ваших страшных машинах. Возьметесь?
— Я не частная контора, Андрей Александрович.
— Ладно. Попробуем заинтересовать ваше руководство! Напущу на них Цибульского, не открутятся! — воскликнул Тарутин.
Они вышли на набережную. В чернильной темноте вспыхивали и гасли огни бакенов, словно кто-то упрямо пытался заставить работать неисправную зажигалку. Далекий рой светлячков обозначал грузовой порт. Оттуда доносилось дыхание механизмов: тонкие свистки и уханье…
— Когда из рейса возвращался дядя Ваня, мы шли его встречать в порт, как на праздник. Он любил меня и всегда привозил подарки. — У Вики был низкий приятный голос.
В просветлении, падающем от звездного неба, Тарутин видел выпуклый изгиб Викиной щеки и кончик ресниц. Он наклонился и приблизил губы к прохладному ее лицу. Вика подставила пальцы, и губы его ткнулись в шершавую теплую преграду.
— А она вас любит.
— Кто?
— Жанна Марковна.
— Далась вам Жанна Марковна. С чего вы взяли?
— Интуиция.
— Все женщины хвалятся своей интуицией… Только тут не любовь. Она старше меня лет на восемь. Или даже на десять… Скверная традиция не знать возраста женщины, даже на ее дне рождения. А почему? Вероятно, женщина всегда на что-то надеется.
— Много вы понимаете! Любит она вас.
— А вы?
Вика шагнула в сторону, постояла и медленно пошла вдоль парапета.
— Расскажите мне о себе, Андрей. Кто ваша мама?
— Хирургическая сестра… Забавно. На такой вопрос в последний раз я отвечал, кажется, в детском саду. У нас была воспитательница, шумная, большая тетка. Она постоянно носила теплый жилет из рыжего собачьего меха. Я почти ничего не помню из детства, а тетку эту помню. Мы вернулись в Ленинград из эвакуации. Я, мама и сестра. В сорок шестом. Мама поступила работать в больницу, а меня определили в круглосуточный интернат. — Тарутин остановился и покачал головой. — О чем это мы с вами говорим?
— А о чем мы должны говорить?
— Конечно, вам нужно знать биографию моего деда, прежде чем позволите себя поцеловать.
Вика засмеялась.
Блеклый свет ночного фонаря падал на лицо Тарутина. Темные его глаза смотрели нежно и настойчиво.
— Вы торопитесь, Андрюша. В каждом мгновении общения есть своя прелесть. И надо ее исчерпать до конца. Что может быть сейчас прекрасней этой ночи… И этой неопределенности… Возможно, потом, завтра, через месяц, возникнет что-то другое. Или не возникнет ничего. И даже в этом будет своя прелесть. Нельзя ничего торопить…
Они прошли бульвар и вышли к стоянке такси. Несколько зеленых огоньков тихо мерцали за лобовыми стеклами. Судя по номерам, таксомоторы были из других парков, не тарутинские.
— Ваши? — Вика понимающе взглянула на Тарутина.
— Чужие, — улыбнулся Тарутин.
— Везет вам.
Они приблизились к головной машине, Тарутин открыл дверь.
Шофер, мужчина средних лет, не оборачиваясь, ответил на приветствие и включил счетчик. Вика назвала адрес. Шофер вздохнул и что-то пробурчал, отъезжая от стоянки.
— Чем он недоволен? — шепнула Вика Тарутину.
— Простоял, видно, час. А ехать-то копеек на тридцать. Вернется на стоянку, займет очередь в конце и снова час потеряет. Сплошные ожидания…
— Так вы его предупредите, что он и вас потом от-, везет.
— Успею еще, — вздохнул Тарутин. — Может, обрадуете водителя, отправитесь ко мне? Я готовлю отличный кофе.
Вика засмеялась и отрицательно покачала головой. Тарутин сидел с видом обиженного мальчика…
Таксомотор мягко притормозил у Викиного подъезда.
— Не выключайте счетчик, — произнес Тарутин в спину водителя. — Дальше поедем.
— И провожать не надо, Андрей, поезжайте. Не забудьте в такси свои туфли.
Вика поцеловала Тарутина в сухую щеку и вышла из машины. Тарутин назвал свой адрес и откинулся на спинку сиденья. Надо было успокоиться…
