У него большой порядок в жизни. Его увлечения — теннис («для здоровья»), живопись («приобщение к прекрасному»), театр («ах, эта, знаете, театральная атмосфера!») и толстые журналы («чтобы быть в курсе литературных новинок»). Газеты он не читает, радио не слушает, а вот телевизор любит — «вечерок скоротать».
Военная пенсия у него большая, но он практически ее не тратит, разве лишь на переезды «по разным дамам» да на скромные личные нужды. Он очень бережлив.
Странные бывают совпадения. Как-то Эдуард Александрович расспрашивал меня о выставках — кто их устраивает, как на них попадают. Обо всем этом мне всегда неприятно говорить, и, чтобы отвлечь его от этой темы, я упомянул о визите англичанина. Это был мой просчет.
Во время войны Эдуард Александрович служил в морском штабе в Мурманске и подружился с одним англичанином — Хью Стивенсом, морским офицером, который еще тогда собирал русские иконы. По его описаниям, это был мой визитер, теперь каждый день Эдуард Александрович мучает меня «английской темой». Он заявил, что обязательно прибудет в Москву, когда там появится «английский друг огненных лет» (Э. А. очень любит возвышенный «штиль»), а потому будет сообщать мне о своих передвижениях и даже навязывает деньги (5 р.!) «на отстукивание телеграммы».
— Алексей Сергеевич, — постоянно восклицает он, — вы представьте себе трогательность встречи двух друзей-союзников после стольких лет!
Мы теперь много говорим о войне. Эдуард Александрович рассказал печальную историю из военной биографии Зинаиды Павловны. Собственно, о том, как для нее закончилась война, как она заболела туберкулезом.
Это случилось в апреле 1945 года в Германии, при подготовке Берлинской операции. Зинаида Павловна, а тогда просто Зиночка, служила медсестрой в разведывательном батальоне. При ночной переправе через Одер батальон попал под страшный огонь — артиллерийский и пулеметный. Зиночка выжила чудом. Взрывной волной ее выбросило в ледяную воду. Она не помнит, как ей удалось сорвать с себя шинель, сапоги, гимнастерку — все. В ужасе, отчаянно работая руками и ногами, она плыла, но не к берегу, а по течению, подальше от жутких взрывов и огненного смерча, метавшегося в ночи.
Она бы утонула, рассказывал Эдуард Александрович. Силы уже покидали ее, холод пронизывал насквозь. К счастью, она наткнулась на срезанное где-то снарядом дерево. Она вцепилась в его ствол. За изгибом реки, после крутоверти, дерево потянуло в тихую заводь. Окоченевшая, она даже не поняла, что это спасение. Но почувствовала, что ее одеревенелые ноги волочатся по мягкому дну. Желание жить во что бы то ни стало — ведь впереди была Победа! — вернуло ей кое-какие силы, и она сумела выползти на берег. Она долго лежала в полубеспамятстве, лишь ощущая и сознавая, что здесь не так холодно, как в ледяной воде. Перед рассветом новый импульс жизни пробудил ее мозг, и нашлись силы, чтобы встать и идти. Она едва брела по ровному прибрежному пространству и в предрассветной густой синеве казалась белым привидением. Силы совсем оставили ее, и она упала в беспамятстве как раз в тот момент, когда поднималась на бугор, за которым располагался батальон капитана Веньяминова, будущего отца Вареньки…
Эдуард Александрович рассказывал, что Веньяминов прямо-таки остолбенел, потерял дар речи, когда в середине пятидесятых годов в детском противотуберкулезном санатории встретил лечащего врача Вареньки — Зинаиду Павловну. А Зинаида Павловна даже не подозревала, что отец девочки, к которой она привязалась всей душой, когда-то, в апреле 1945-го, растирал ее, обнаженную, спиртом, закутывал в одеяла, а потом с тревогой звонил в медсанбат, интересуясь, пришла ли в сознание их русалка. Тогда он этого так и не узнал: его батальон срочно перебросили на новый участок, а вскоре началось последнее победоносное наступление. След безымянной русалки оборвался…
Все-таки удивительна жизнь! По каким-то неведомым нам законам она все равно соединяет людей, которым предначертаны встречи…
Славная женщина Зинаида Павловна! Мне хочется ее писать. Но не теперешнюю, поблекшую, усталую. А ту юную смелую Зиночку и в тот весенний рассвет, в тот страшный рассвет, когда желание жить было в ней сильнее всего на свете, сильнее смерти.
Картина мне видится такой: сизый, черно-сиреневый фон; мрачное серое небо с ярким проемом, и в центре, выдвинутая вперед, на нас, — обнаженная Зиночка. Она воздевает к небу руки, запрокинула голову, и в чашах ее голубых глаз слезы. Не то печали, не то радости. Молитвенные слезы спасения… А в углу картины — да, обязательно! — взрывы, огонь, кровавая плоть — война! Но на полотне я вижу прежде всего удивительную красоту незащищенного женского тела — белого, синевато-прозрачного, нежного…
Боже мой, неужели, представляя даже этот сюжет, я думаю только о ней, о Вареньке? Да, только о ней!
* * *
Читаю и перечитываю Варенькино письмецо. Что же делать? Она не приедет.
Зинаида Павловна была печальна, когда вручила мне конверт:
— Нам надо откровенно поговорить.
Мы сидели на скамейке на парадном спуске к морю от Воронцовского дворца. Античные фигуры, львы, фонтан, розарий. За деревьями синело море. Был вечер. Серая дымка затягивала небесный купол. Раскаленным шаром закатывалось солнце, бросив золотистый ковер на синеву. Далекий горизонт обозначили красные небесные полосы.
— Необыкновенно красивы закаты, — вздохнула Зинаида Павловна и заговорила о том, что считала главным: — Варя пишет, что влюблена в вас, а вы?
— Я ее очень люблю, — сразу ответил я.
— У меня не было своих детей, да и замужем я не была. Варя для меня больше, чем дочь. Вы знаете, что ее мать умерла от чахотки?
— Нет, я очень мало о ней знаю.
— Варя очень больна, — тяжело вздохнула Зинаида Павловна. — Мачеха, это бывшая секретарша Веньяминова, — с неприязнью пояснила она, — ее едва терпит… Варя разводится. Я боюсь, что она не выдержит.
Я печально молчал.
— Вы, конечно, не знаете ее мужа? — с горечью продолжала она. — Здесь они и познакомились. Но он вылечился. Он оказался плохим человеком. Вернее, он просто карьерист. Вы знаете, кто такой Веньяминов?
— Я почти ничего не знаю о Вариной семье, о Варином прошлом, — отвечал я.
— Николай Веньяминов, — пояснила она, — директор одного из крупнейших заводов в стране. Он, конечно, очень занятой человек, но вы бы знали, как он мучительно переживает болезнь дочери. — Она продолжала с горечью: — Володя Хазин и ему, и мне не нравился. Веньяминов перед ее замужеством приезжал сюда, в Алупку. Мы боялись, случится то, что случилось. А Варюхе так хотелось стать… — она запнулась, — ну, понимаете, как все — иметь семью, ребенка, работать. Она почти вылечилась тогда. Вы понимаете, что значит психологический фактор? Но он никогда ее не любил.
— А она?
— Она искренне к нему привязалась. — Зинаида Павловна задумалась. Молчала, опустив голову. — Понимаете, — наконец сказала она, — любовь — это вроде таланта, не всем дается, хотя вроде бы дано всем. Знаете, это когда невозможно жить дальше, если отнимается. Нам, военному поколению, это очень хорошо знакомо. — С горькой суровостью заметила: — Однако живем, зачем-то живем, оправдываем себя делами. Впрочем… — И продолжала: — Да, такой любви у Варюхи не было. Было беспокойство, заботливость. Ну, понимаете, как у всех. И она этим гордилась, считала себя счастливой. А потом пошло на разлад, и болезнь вернулась.
Мы долго сидели молча, в глубокой печали, и, я уверен, думали о Вареньке — как же быть? Как помочь ей?
Неожиданно Зинаида Павловна спросила:
— Скажите, вы любили раньше?
— Нет, никогда. Первый раз в жизни.
В глазах Зинаиды Павловны блеснули слезы. Она их не стеснялась, одна скатилась по щеке. Она пристально смотрела вдаль, потом на меня, пытаясь поглубже проникнуть мне в душу, чтобы отбросить сомнения и, наверное, чтобы уверовать в истинность нашей с Варенькой встречи. Она прерывисто, трудно дышала и наконец сорвавшимся голосом, совсем тихо, почти шепотом, произнесла:
— Любите ее. Со всей силой души. Она вам ответит бо́льшим. Вы даже не представляете, что это за существо! У нее редкое сердце. Возвышенное и преданное. И верьте ей. Всегда! Ничего подобного никогда больше не случится.
Как хочется жить!
Глава V
Загадочная миссис Стивенс
I
В тот день было открытие выставки, и Ветлугину очень хотелось отправиться в галерею Стивенса. Но лучше было не обозначать себя там, особенно в первый день. К тому же в одиннадцать часов в правительственном особняке на Пэлэс-гарденс проводилась пресс-конференция высокой советской делегации по экономическому и научно-техническому сотрудничеству, после которой необходимо было поприсутствовать на коктейле. Однако посмотреть картины Купреева, которого он уже так хорошо знал, не терпелось.
