черты человеческого характера: и хорошие и плохие. Да и сам таксопарк является логическим продолжением их методов борьбы за существование. Парк и таксисты — единое целое!
И если Тарутин задумал как-то перестроить систему отношений в парке, обернется ли это существенным успехом? И вообще… зачем это все ему?
Тарутин вздохнул. Бывают же люди точных, решительных поступков. Все им ясно в этой жизни. Никаких самокопаний, никаких эмоции. А что он?!. А? Уехать в Ленинград, заняться наукой в каком-нибудь автодорожном НИИ. Спокойно, солидно. В полном соответствии с его наклонностями…
Сухо щелкнул динамик селектора, и секретарь напомнила, что его ждут посетители, настало время приема по личным вопросам. Каждый вторник — с трех до пяти.
Первой на очереди была Глафира-мойщица, молодая, пышущая здоровьем женщина. Войдя в кабинет, она сняла косынку, освобождая копну завитых льняных волос. Ей давно была обещана квартира, а на последнем заседании месткома вновь обошли. Одна теперь надежда на директора, все говорят, что он человек справедливый, заступчивый…
— Кто же это говорит?
Та промолчала.
Тарутин перечитал заявление. Двое детей, муж, свекровь. И все в одной комнате… Но что директор мог поделать? Комиссия тщательно разбирала каждое дело. Оказались люди более нуждающиеся.
— Вот в кооператив я бы вам помог вступить. А комнату эту оставили бы свекрови, — произнес Тарутин.
Глафира всплеснула руками.
— В кооператив? С каких таких денег? У меня девяносто, и муж слесарит за сто двадцать.
Тарутин повертел бумагу.
— А что, Глафира Степановна, у вас девять классов образования. И вроде техникум.
— Лесотехнический, — с непонятной интонацией добавила Глафира.
— Не перевести ли вас в диспетчерскую? На сто десять рублей?
— Да нет уж, не надо, — испуганно воскликнула она. — Мне и так хорошо.
— Так ведь зарплата больше.
— Я к вам, Андрей Александрович, не жаловаться пришла на работу, а по другому вопросу.
Тарутин встал, разминаясь, сделал несколько шагов по кабинету.
— А если мы установим автоматическую мойку салона автомобиля, будете вы тогда держаться за свое место?
Глафира накинула косынку, пальцем заправила упругие завитушки волос.
— Давно грозятся… А эта автоматика и окурки будет выковыривать из щелей?
— И окурки. Высасывать. Пневматикой, — усмехнулся Тарутин.
— Ну, это мы еще посмотрим… А пока на мой век хватит. — Она направилась к двери.
— Послушайте, Глафира Степановна… Сколько вам остается за смену? Честно.
Женщина обернулась, дерзко вскинув выпуклые глаза на Тарутина.
— Все мои. А кооператив строить мне не хочется. Подожду. Улучшение жилищных условий рабочего класса — забота государства! — И вышла, аккуратно прикрыв дверь.
Тарутин в досаде хлопнул кулаком о ладонь. Рабочий класс! Выковыривает окурки из щелей в салоне да проводит мокрой тряпкой по резиновому коврику. А с такой легкостью бросается словами «рабочий класс». Чему-чему, а этому выучились. Ну, кто там еще на очереди из таких «рабочих»?
В кабинет вошла женщина с баулом в руках. Широкое курносое лицо. Ярко-красные губы. Челка.
— Таня Петухова. — Она уверенно протянула Тарутину ладонь. — Извините, что я вас тревожу, товарищ директор. Но по-пустому я бы не пришла, честное слово.
Тарутин без энтузиазма пожал пухлую ладонь, мучительно пытаясь припомнить, где он видел эту гражданку.
— Ларечница я. На углу мой киоск..
Тарутин вернулся к своему столу.
— Что же вы хотите?
Женщина села на край кресла и поставила на пол баул.
— Ну что вы в меня вцепились, Андрей Алексаныч? В торге предупредили, что киоск убирать будут с площади. Что вы вроде настаиваете.
— Видите ли…
— Таня… — кротко подсказала ларечница.
— Видите ли, Татьяна, лично против вас я ничего не имею. Но винная точка рядом с таксомоторным предприятием…
— Значит, у завода можно, а у парка нельзя?
— Не знаю, не знаю, — мучительно морщился Тарутин — Я отвечаю за свой участок.
— А за мой план кто ответит?
Тарутин молчал, всем своим видом выказывая неудовольствие этим визитом.
— Неужели два взрослых человека не могут договориться между собой? — осторожно произнесла женщина, — Ну подождите до весны, а, Андрей Алексаныч? Куда мне перебираться на зиму глядя?
Тарутин потянулся к кнопке селектора, чтобы вызвать следующего посетителя. Женщина вскинула руку, предупреждая его движение.
— А я вам подарок за это сделаю. — И, очевидно, по-своему истолковав удивление, мелькнувшее в широко расставленных темных глазах директора, торопливо добавила: — Дубленка есть у меня. Точно на вас. Серая, с пушистым воротником.
— Серая? — растерянно произнес Тарутин.
— Ага! С пушистым воротником. — Женщина тряхнула круглой головой с аккуратной, только что из парикмахерской, прической.
— Взятка?
— Уважение! — Женщина подняла короткий палец с ярко-красным, словно стоп-сигнал, ногтем.
— А если я милицию вызову?
— А свидетели? — в тон ответила женщина.
Она подобрала обвисшие ручки баула.
— Жаль, Андрей Алексаныч, — мягко произнесла женщина. — Такая дубленка себе хозяина найдет. Какого-нибудь кривоногого охламона из управления вашего. Напрасно вы себя шубы лишили. Другой ларек, поверьте, труднее взять, чем Берлин, я-то знаю… Просто вы мне приглянулись. Проходите, бывало, мимо, а у меня сердце замирает, честное слово. И не остановитесь…
Руки ее, белые, крепкие, падали вдоль туго натянутого голубого платья с металлическими пуговицами.
— Вот я и думаю: пойду сама к нему. А что касается ларька, гори огнем! Хотите — сама его руками этими порублю на щепки, если скажете.
Тарутин молчал. И никак не мог согнать с лица улыбку, гипсовой маской стянувшую кожу.
Женщина повернулась и пошла к двери. Баул тяжело тыкался в ее ноги…
Когда в кабинете появился заместитель директора по коммерческой части Цибульский, с лица Тарутина все не сходила странная гримаса.
