— Спасибо, Акимовна, я сыта.
Жуков и Анка больше не прикоснулись к водке. Панюхай выпил вторую, третью рюмку, и у повеселевшего старика развязался язык.
— Эх, Акимовна, душа-человек… — раскачивался он на стуле. — Дай бог тебе хорошего жениха…
— Что ты, Кузьмич, господь с тобой! — отмахнулась хозяйка. — Мне уже шестой десяток. Кому такая невеста надобна.
— А ежели я сватов зашлю, арбуза не поднесешь? Ответствуй напрямик. При свидетелях…
— Отец, — с укором посмотрела на него Анка. — Все шутишь, а Андрей Андреевич бог весть что подумать может.
— Не встревай, дочка, в отцово дело, — петушился Панюхай. — Я всурьез оказываю…
Жуков поперхнулся и закашлялся. Панюхай уставился на него мутными глазами, обиженно пробормотал:
— И ты, дружок-приятель, надо мной надсмехаешься?
— Да нет, Кузьмич, — оправдывался Жуков. — Уха до того вкусная, что я чуть было язык не проглотил.
Панюхай нахмурился и замолчал. К нему подошла Акимовна, ласково сказала:
— Что же это ты, Кузьмич, взъершился? Сам шутки шуткуешь, а другим разве запретно? Ну, чего как индюк надулся? — и она налила ему еще водки. — Пей на здоровье…
— С чего ты взяла, Акимовна, что я дуюсь? Думу думаю…
— О чем же твоя дума?
— Прикидываю, кого бы в сватья нарядить к тебе?
— Не шуткуешь?
— Какие могут быть шутки, Акимовна?
— Так и быть! — хлопнула она ладонью по столу. — Засылай сватов, Кузьмич. Может, до чего-нибудь и дотолкуемся. А пока выпьем за здоровье нашего дорогого гостя, — подняла рюмку Акимовна.
Панюхай выпил, сморщился, нюхая кусочек хлеба. Акимовна пригубила рюмку, поставила ее на стол, широко заулыбалась:
— Прошу, Ивановна, прошу! То-то кстати пришла. Посмотри, кто у нас гостем-то…
Все обернулись — у порога стояла Евгенушка.
— Весь хутор, Акимовна, знает о приезде товарища Жукова, — сказала Евгенушка и подошла к гостю. — Здравствуйте, Андреевич! Я и домой не заходила, прямо из школы сюда.
Поднимаясь со стула, Жуков удивленно рассматривал Евгенушку.
— Не узнаете?
— Узнаю, — склонил на плечо голову Жуков, все еще не отрывая от Евгенушки пристального взгляда. — Здравствуй, здравствуй! — и протянул ей руку. — Как же не узнать тебя: все те же озорные глаза, та же улыбка… Но располнела-то как!
— Это ее после замужества разнесло, — вставила Анка. — Доченька подвела…
— Уф! — вздохнула Евгенушка, обмахивая носовым платком лицо. — И сама не рада этой полноте.
— А что, разве лучше такой сухопарой быть, как Анка? — вмешалась Акимовна.
— Что вы, Акимовна! — возразила Евгенушка. — Наша Анка, как тростинка, гибкая. Красавица. А я… — и махнула рукой, — прямо глыба бесформенная… Уж и одышка появилась… сердце начинает пошаливать…
— Да, я помню тебя, Евгенушка, совсем худенькой, — сказал Жуков. — Но ты не огорчайся. Полнота, она, знаешь, солидность придает…
— А сердце? — перебила его Евгенушка. — А ну-ка попробуйте в жару такую тяжесть таскать. Не обрадуешься солидности.
— Конечно, если пошаливает сердце и причиной тому полнота, то…
— То-то и оно-то! — засмеялась Евгенушка, и ее милое, добродушное лицо еще больше порозовело.
В комнату шумно вбежали две белокурые одинакового роста девочки. Одна из них кинулась к Анке, другая подбежала к Евгенушке. Они наперебой затараторили:
— Мама!
— Мама!
— Валю чуть-чуть не укусила собака!
— Да, я хотела потрогать ее чуточку! Она такая хорошенькая!
— А один мальчишка чуть-чуть в собаку каменюкой не попал!
— А дяденька за мальчишкой погнался и чуточку не догнал его… Вот бы ему досталось!..
— Погодите! Погодите! — закрыли уши обе матери.
Жуков, глядя на Анку, Евгенушку и их дочерей, от души расхохотался. Смеялась и Акимовна, улыбался пьяненький Панюхай.
— Ничего нельзя понять, — сказала Анка.
— Вы спокойнее, спокойнее — посоветовала Евгенушка.
Но девочки опять заговорили наперебой:
— Валю чуть-чуть…
— А я только хотела…
— А мальчишка один чуть-чуть…
— А дяденька его чуточку…
— Хватит! — замахала руками Анка. — С вами не разберешься так сразу. Пора домой.
Все поднялись, вышли из-за стола.
Акимовна спросила Жукова:
— Когда в район едешь?
— Хотел сегодня, да Кострюков не отпустил.
— Правильно сделал. Погости, погости лишний денек.
— Погощу сутки: конференция послезавтра; хочется повидать Васильева, Дубова, Зотова, Сазонова, Краснова…
— Васильев у нас председателем колхоза. Ему не обязательно каждый раз в море выходить. А он: «Не могу, — говорит, — тянет на простор…».
— Его можно понять, Акимовна, морская душа не дает покоя…
— А… у меня?.. — Панюхай распахнул китель и выпятил узкую грудь, обнажив полосатую тельняшку. — Не… морская душа?..
— Как не морская, Кузьмич, — сказал Жуков. — Морская.
— То-то, чебак не курица… Зря мне… такая прем… мия вышла?..
— Не зря. За исправную службу.
— То-то…
— Идем, отец, — прервала его разглагольствования Анка. — Тебе в ночь дежурить. Надо отдохнуть.
— И то верно, дочка… Идем… А к тебе, Акимовна, сватов я зашлю… непременно, — и он заковылял из комнаты, затянул скрипучим голосом:
Э-эх!.. Мачты гнутся… Сарты рвутся…
Отбило руль мне… полосой.
III
Бирюк и Павел молча поднимались по извилистой крутой тропинке. Взобравшись наверх, Павел поставил у ног дорожный чемоданчик, снял шляпу и вытер носовым платком потное лицо.
— Что, упарился? — глядя на запыхавшегося гостя, спросил Бирюк.
Павел окинул взглядом хутор, побережье, задумчиво ответил:
— Да, жарковато… — Он подставил разгоряченное лицо живительному дыханию моря.
У берега стояли на приколе два подчалка. Несколько поодаль от них, гремя якорной цепью, покачивался на волнах огромный баркас «Дельфин». Павел усмехнулся. Бирюк заметил его усмешку.
— Узнаешь свою птицу? — кивнул он в сторону «Дельфина».
— Пускай хоть сто названий дали бы ему… хоть всего размалевали бы надписями… все равно я узнал бы своего «Черного ворона». Э-эх!.. — вздохнул Павел. — Мало мне пришлось побегать на нем по волнам с ветром вперегонки.
— Зря ты его тогда, десять лет назад, ко дну не пустил. Теперь вот он колхозу служит.
— Откуда ты знаешь, — покосился на Бирюка Павел, — что я хотел ко дну его пустить?
— Мы, ребятишки, вот на этом месте стояли и все видели… Ты с топором на «Ворона» вскарабкался, а потом швырнул топор в море, на берег выбрался и убег… Как в воду канул…
— Анка не допустила, а то…
— И что она тебе сделала бы?
— У нее был револьвер…
— А разве в того стреляют, кого любят? Гайка, скажи, ослабла. Бабы испугался. Она и теперь по тебе, небось, сохнет. От всех женихов отворачивается.
— Что… — схватил его за руку Павел, — Анка не замужем?
— Нет, не замужем.
«Неужели ждала меня? — эта мысль огнем обожгла сердце Павла… — Неужели еще любит?»
Павел посмотрел на Бирюка подобревшими глазами, поднял с земли чемоданчик.
— Идем скорее, мой приезд обмоем. Тут у меня, — кивнул он на чемоданчик, — кое-что найдется.
Они остановились возле покосившейся, вросшей в землю хижины с маленькими подслеповатыми оконцами.
— Вот и мои хоромы, — без улыбки сказал Бирюк. — Прошу, — он толкнул ногой дверь, на которой не было ни ручки, ни цепочки для замка, шагнул через порог.
Павел вошел за Бирюком в прихожую, осмотрелся. Низкий потолок, земляной пол, заплеванный и усыпанный окурками. Покрытый газетой колченогий стол, две табуретки, на одной из которых — ведро с водой и алюминиевая кружка.
— Извини, дорогой гостюшка, у меня в прихожке беспорядок. Давай проходи в горницу.
В горенке стояла деревянная кровать, покрытая зеленым одеялом, дубовый стол, пара венских стульев, посудный шкаф с застекленной дверцей, у стены — длинная скамейка. На стенах выцветшие, засиженные мухами фотографии и аляповатая, базарного производства «живопись» с уродливыми пейзажами, замками и целующимися влюбленными парочками.
Павел покачал головой.
— Плохо ты живешь… Смотри, почти все хуторяне в новых светлых домах…
— Хватит мне и в хижине света!
— Все же мог бы лучше устроить свою жизнь.
Бирюк мрачно прогудел:
— А что мне, бобылю… Один как перст.
— Чем же ты занимаешься?
— Работаю в сельсовете. Секретарствую. Бумагу мараю.
— А Душин?
— Он теперь наш бронзокосский «наркомздрав». Медпунктом заведует. Кострюкова помнишь? Он замполитом на МРС…
— А кто же председателем сельсовета?
— Анна Софроновна Бегункова.
