— А кто же председателем сельсовета?
— Анна Софроновна Бегункова.
Павел извлекал из чемоданчика коньяк, колбасу, сыр, вареные яйца, булку и раскладывал все это на столе. При последних словах Бирюка он резко вскинул голову и в изумлении уставился на хозяина.
— Не ожидал? — ухмыльнулся Бирюк, и его колючие глаза под мохнатыми белесыми бровями засветились злорадным огоньком. — Да, братец, теперь она у нас на хуторе вроде атамана.
Павел с деланным безразличием пожал плечами и, скользнув взглядом по грязному полу, перевел разговор на другое:
— Ты думаешь когда-нибудь обзавестись семьей?
Бирюк горько усмехнулся.
— Кто же пойдет за калеку? Меня и по имени на хуторе не зовут… Бирюком кличут… С насмешкой… Я их, проклятых, всех ненавижу… Была бы моя воля — весь хутор на рее вздернул бы.
— Ты смелый, дьявол, — заметил Павел, раскупоривая бутылку коньяка. Держа между пальцами перочинный ножик, он ввинчивал штопор в пробку, но раскупорить не мог. То ли тонкий штопор не удерживался в туго всаженной пробке, то ли у Павла дрожали руки.
— Дай-ка сюда, — Бирюк взял у Павла бутылку, хлопнул донышком о ладонь, и пробка взлетела под потолок вместе с брызгами коньяка. — Вот так надо и души вышибать из них…
— Это как же понимать? — наливая в кружку коньяк, осторожно спросил Павел.
— Как твой разум дозволяет, так и понимай, — уклончиво ответил Бирюк, одним махом опорожняя кружку.
— А что с ногой у тебя?
— С кручи свалился, а там, внизу, ржавый якорь в песке торчал. Кость повредил. Шесть месяцев в гипсе пролежал. Вот по случаю инвалидности и в сельсовет пошел.
— Почему же ты не на работе?
— Ремонт в сельсовете. Нынче закончат.
— Да! — вспомнил Павел, обхватив руками зашумевшую от коньяка голову. — Я и забыл спросить у тебя… Как моя дочка, жива?
— Валька? Жива. Растет. Вылитая мать…
— А что это твоей матери не видно?
— В прошлом году померла, — вздохнул Бирюк. — От простуды.
Молча допили вторую бутылку. Бирюк кряхтел, все ниже опускал мохнатые брови, темнел в лице. Хмель заметно действовал на него.
— Ты что?.. — уперся Павел мутными глазами в Бирюка. — Может, мною недоволен?.. Чего сопишь?..
— Доволен, — буркнул Бирюк.
— Или еще хочешь выпить? — допытывался Павел.
— Хватит, а то, ежели лишнее хвачу, буянить начну. А мне по службе это не полагается. У меня начальница строгая.
— Ну, что ж, станешь буянить — свяжу, — поднялся Павел.
— Попробуй, — Бирюк тоже встал.
— Эх, ты, — тряхнул его за грудки Павел, — цыпленок…
— Эх, ты, курчонок! — подхватил его Бирюк под ребра и стиснул крепкими руками, как в железные тиски зажал. Потом играючи приподнял и швырнул на кровать.
Послышался глухой треск. Павел, выставив руки и ноги, застрял между переломившимися досками.
— Связал? То-то, вперед не хвастай, — Бирюк помог Павлу подняться.
— У-у, черт! Силен ты, однако… — сконфуженно проговорил Павел, поправляя съехавший на бок галстук.
— Меня, брат, буря морская не одолеет.
— Я тоже видывал бури…
— А со мной все же не борись! — предупредил Бирюк.
— Запомним.
— Это уж твое дело: забыть или помнить.
— А ты умеешь забывать? — покосился на него Павел. — Или обиду на меня в сердце держишь, за пазухой камень хоронишь?
— Ты про что это? — захлопал глазами Бирюк.
— Про батьку твоего… Я ж в ерике рыбную коптильню обнаружил… Выступал на суде против твоего да заодно и своего старика…
— Батька десять лет в ссылке выдержал. И помер, — угрюмо сказал Бирюк.
— А мой?..
— Не знаю. Ежели жив, скоро домой вернется, — Бирюк так засопел, что ходуном заходила его широкая грудь. Он поднял на Павла тяжелый взгляд. — Ты про это самое не поминай… — сказал он с раздражением. — Старую рану не тревожь… Слышишь? А то не погляжу на то, что ты гость… Возьму вот так, — Бирюк поднял руки со скрюченными пальцами, — и душу из тебя выдавлю… как пузырь из рыбешки…
Наступила тягостная пауза. На оконце судорожно билась в невидимых нитях паутины и нудно жужжала муха.
— Проклятая тварь… — не выдержал Бирюк, повернулся к окну, с размаху шлепнул ладонью, и стекло со звоном вылетело во двор.
Опять воцарилась тишина. Бирюк и Павел сидели друг против друга, по-волчьи сверкая глазами. Казалось, вот-вот схватятся. Но Бирюк взял кружку, поднялся и пошатываясь вышел в прихожую. Утолив жажду, он вновь зачерпнул полную кружку холодной воды, принес Павлу.
— Пей.
— Благодарствую…
— Вот, значит, — опять заговорил Бирюк, — я своей головой кумекаю так: у наших отцов была своя жизнь, а мы должны жить по-своему. И нечего про старое поминать.
— По-новому захотел жить, по-советски? — осклабился Павел, пьяное лицо его исказилось. — Ты не комсомолец ли часом?
— Я комсомол десятой дорогой обхожу.
— Это почему же? — насторожился Павел.
— А кому интересно болтаться на перекладине в петле? Хорошо, если хоть веревку намылят…
— На какой перекладине? Что ты спьяну городишь?
— Брось, Павел Тимофеевич, дурачка из себя строить, — погрозил ему пальцем Бирюк. — Как будто газет не читаешь, не знаешь, что Гитлер всю Европу на колени поставил… Англию бомбит… Норвегию с воздуха заграбастал… На Индию нацелился… А дорога в Индию через Россию лежит… Вот и потребуются перекладинки… веревочки… мыльце… — подмигнул он.
Павел расхохотался.
— И хитрый же ты, чертяка! Башка у тебя варит…
— Башкой не обижен… А ты мне раны растравляешь. Дружить нам надо.
— Дело говоришь, — согласился Павел и вытащил из бокового кармана пиджака объемистую пачку денег.
«С деньгой, аспид… Богатеем стал…» — отметил про себя Бирюк, пожирая глазами банкноты.
Павел небрежно бросил на стол две полусотни, сказал:
— Давай обмоем нашу дружбу. Неси водки. А до завтра вполне можно выспаться.
Бирюк левой рукой сгреб со стола деньги, правую протянул Павлу:
— На дружбу…
IV
Самолет кружил над морем. Он ложился курсом то на восток, то на запад, то на северо-восток, то на юго-запад. Летчик часто посматривал вниз, поворачивая голову то влево, то вправо, зорко вглядывался в зеленовато-фиолетовую поверхность моря. Заметив темные пятна — скопление косяков рыбы, летчик радировал:
— Я — «Чайка!» Я — «Чайка!» «Всем, всем, всем!..»
Но самого себя летчик не слышал.
«Что за чертовщина?» — с досадой подумал он и продолжал радировать:
— «Всем судам! Всем судам! Принимайте координаты! Принимайте координаты!..»
Никто, однако, не откликался, потому что слова летчика не попадали в эфир.
«Неужели ларингофоны испортились?..»
Летчик развернул самолет, снизился и несколько раз прошел над бороздившими море моторными судами. Рыбаки замахали шляпами, закричали, хотя и знали, что летчик не услышит их:
— Это — Орлов!..
— Привет Якову Макаровичу!..
Самолет еще раз с шумом и треском пронесся над рыбаками, покачал крыльями и ушел навстречу первым лучам всходившего над морем ярко-малинового солнца.
Рыбаки поняли летчика…
Моторные суда, опережая друг друга, устремились на восток, вслед за самолетом. Над районом скопления рыбы летчик сбросил несколько навигационных бомбочек, начиненных нефтью, и на морокой глади расплылись жирные, радужно поблескивавшие на солнце пятна.
С восходом солнца подул ветерок, заволновалось проснувшееся море. Оставляя за собой кружевные следы шипящей белой пены, суда стремительно мчались вперед. Летчик еще раз описал в воздухе круг, отлетел немного в сторону, спикировал. В двух направлениях полетели зеленые ракеты, нацеливая ловцов на рыбные косяки. Самолет ушел дальше и постепенно растаял в сверкающей лазури неба…
Анка зашла к Кострюкову за Жуковым и повела гостя по хутору, показывая ему все, что было сделано за его десятилетнее отсутствие. В Доме культуры Анка познакомила Жукова с женой Душина, миловидной и такой же тихой и застенчивой, как ее муж; они побывали в детских яслях, временно помещавшихся в доме Тимофея Белгородцева, в новом холодильнике рыбного треста. Осмотрев холодильник, Жуков с одобрением заметил:
— Это хорошо, что рыбтрест отказался от грубого засола. Свежемороженная рыба куда лучше!
— Несомненно, Андрей Андреевич, — подтвердила Анка. — Соленая рыба хуже по вкусовым качествам и менее питательна.
— А почему до сих пор здесь не построят рыбзавод?
— Все предусмотрено. В будущем году в заливе, рядом с МРС, начнут возводить рыбкомбинат. Рыба-сырец будет обрабатываться на месте.
— Вот это по-хозяйски!
— А в хуторе намечено строить двухэтажное здание под школу-десятилетку. Моя Валюша и дочка Евгенушки уже перешли в четвертый класс. А дальше как быть? В район за двадцать километров посылать?
