— Ну, что же, попробуем, — сказала Валентина и облила веник ковшом горячей воды.
Сморщенные, уже засохшие листья сразу окрепли.
«Вот угорю здесь, — подумала Валентина, почти желая этого, но бессознательно наслаждаясь теплом, охватившим всё её назябшее тело. — Они не скоро пришли бы за мной... Он, наверное, не побеспокоится!»
«Вы видели работу разведки?» — гневно передразнила она, вздрагивая от озноба, покрывшего её кожу пупырышками, плеснула из ковша на раскалённые камни, окатилась водой сама и полезла на полок, захватив веник.
Она неумело хлестала себя мягкими, жарко шелестевшими листьями, и волны горячего пара колыхались над нею, Дышать было трудно, но тело её, светлевшее, как перламутр, в этой черной норе, становилось таким гибким и лёгким, точно она выбивала из него всю усталость, всю зябкость и... злость.
— Это же самый настоящий массаж! — сказала она, бросая веник и спускаясь вниз, где стояло корыто.
— Хорошо-о! — сказала ещё она по поводу своего первого «пара», сильно намыливая волосы, закрутившиеся в крупные кольца.
— Хорошо-о! — повторила она просто так, радуясь тёплому купанью.
Свою мочалку-губку она оставила в тайге, разделив в подарок ребятишкам, и теперь мылась рогожной. Она приготовила её перед баней сама, и так приятно было мыться этой жестковатой вехотью, роняющей клочья мыльной пены! В крохотное оконце виднелся кусок реки, — текущая вода, покрытая дождевой рябью, — да еще у самого стекла покачивалась узкая травка. Всего травин пять...
Угореть уже совсем не хотелось. Когда она вернётся из бани, там приготовят чай. Обязательно с консервированным молоком. Она так давно не пила чаю с молоком.
Потом ей пришла мысль, что, пока она моется, Андрей соберётся и уедет к своим разведчикам, не простившись с нею. У него это получится очень просто. Валентина заторопилась одеваться и снова нервничала, то роняя вещи на залитый пол, то хватаясь руками за покрытую копотью стену.
Когда она вошла в барак, Андрей сидел у стола, весело разговаривал с каким-то новым русским. Они ели разогретые на сковородке консервы.
«Он совершенно не думает обо мне, — снова затосковала Валентина. — Мне бы кусок не пошёл в горло, если бы я вот так сидела и ожидала его. А он ест и очень весел. — Его весёлый вид раздражал её не меньше, чем недавняя серьёзность. — Да, этот не побежит на свидание не пообедав!»
— Вот гостеприимный хозяин! — укорила она с натянутой шутливостью. — Что же это вы обедаете без меня?
— Для вас особый обед готовится, — сказал Андрей. — Если бы вы приехали до ненастья, когда была богатая охота... А сегодня только вот... — и он кивнул на печь, где дожаривался крепко подрумяненный рябчик. — Конечно, вас дичью не удивишь после вашего путешествия по тайге. Но там вы ели её поджаренную прямо на огне, а у нас по-настоящему, на сковородке. И еще макароны, и даже варенье есть к чаю. — Разговаривая, Андрей обошёл вокруг печки и остановился около Валентины. — Через три дня на речной базе будет пароход, — добавил он несколько неожиданно.
— Будет пароход, — повторила Валентина, тревожно глядя на него. — Значит, мне надо уезжать! — проговорила она.
«Неужели я ни минуточки не побуду с тобой наедине?» — спросила она его глазами.
Чисто вымытые кисти опущенных её рук нервно шевельнулись. Андрей был так хорош в белой рубашке, с небрежно спутанными тёмными волосами, что ей хотелось притронуться к нему.
— Мы вместе поедем, — сказал он и смутился. — Мне тоже пора домой, — добавил он, точно оправдываясь! — Мы выедем на оленях рано утром. Здесь ещё больше двух дней езды. Но вам ведь не привыкать теперь.
Гулко лопались в печке горящие поленья. Треск огня напоминал Валентине пожар в тайге, но влажный шорох дождя за стеной гасил это воспоминание: трудно вообразить горящей мокрую до корней тайгу. И так приятно было сидеть на скамейке в настоящем доме, где ниоткуда не протекало и не дуло, где всё было самое настоящее, даже пол под ногами.
Андрей у стола, под висячей керосиновой лампой, писал что-то в толстую книгу-тетрадь. Его опущенное лицо с выражением озабоченной старательности было хорошо видно Валентине, когда она изредка посматривала на него через плечо. Но она ощущала его присутствие и не глядя, как ощущала с закрытыми глазами движение тепла и света.
Вот он встал и пошел к ней. Валентина угадала его приближение не по шагам, — в бараке ходили ещё и другие, уже готовясь ко сну, — а угадала по радостной тревоге, прибежавшей лёгким холодком по её спине. Она не выдержала, оглянулась.
— Отогреваетесь? — спросил Андрей и сел с нею рядом.
Валентина промолчала, счастливая. Ей было так хорошо сейчас. Зачем нужно ехать куда-то? Казалось, ничего не могло быть лучше этой скамейки, на которой они сидели. Большего и не нужно, только бы сидеть вот так.
— Хотите, я прочту вам Багрицкого? — спросил Андрей.
— Да, — сказала Валентина.
Она могла сидеть так и слушать хоть целую ночь. Она совсем не испытывала усталости, обычной после дороги, даже тепло дома не разморило её.
Тополей седая стая,
Воздух тополиный,
Украина, мать родная,
Песня — Украина!
...Белые стены мазанки на гладком току двора. Деревья в белом цвету ломятся через плетень. Солнце над землёй — золотая крыша: лучи его, как сверкающая солома, ложатся на всё щедро, тепло, радостно. Свет ослепительный. Потом красная юбка старухи заслоняет свет, и морщинистые руки, пахнущие полынью, гладят голову и плечи маленькой девочки...
Когда это было? Никогда этого не было!
«В детстве, быть может, на самом дне...» — подумала Валентина словами Маяковского.
— Хорошо? — спросил Андрей, опуская книгу.
— Очень, — восторженно сказала Валентина.
Долго они сидели молча.
— Я могу и молчать с вами сколько угодно, мне совсем не скучно, — тихо сказала Валентина.
— Да? — Андрей посмотрел на неё, встал, открыл дверку печи, подтащил клюкой головешки.
Он стоял, опустясь на одно колено, лицо его, освещенное красноватым светом, было задумчиво, но в уголках рта пряталась улыбка, и если бы он улыбнулся, то улыбка получилась бы серьёзная и нежная.
Люди в бараке уже спали, лампа над столом была привёрнута и горела тускло: весь свет шёл от печки, от смолистых поленьев, сунутых Андреем в её раскалённый зев. Андрей посмотрел, как огонь охватывал дрова дружным пламенем, медленно поднялся и, счищая липкую серу с ладоней, снова присел на скамейку.
— Вот я смотрела на вас и думала, — грустно заговорила Валентина, — думала, что это никогда-никогда больше не повторится, но запомнится на всю жизнь... Всё лес да лес. Глушь такая... северная. Горы. Дикие камни — и вдруг вот этот дом... бревенчатый домик. И этот свет от печки, и вы... человек, подбрасывающий в печку поленья...
— Что же тут такого! — сказал было Андрей, но глянул на Валентину и увидел её совсем близко. И снова, как тогда, во сне, сердце его сжалось до боли. Он смутился, оглянулся на тонувшие в темноте углы барака и вдруг устыдился за излишнюю предупредительность своих разведчиков, грубоватых, простодушных парней.
— Вот же чудаки какие, — сказал он. — Всегда на ночь лампу привёртывают, а получается совсем не экономно. Наоборот: когда лампа заправлена, как надо, в ней газ горит, а в привёрнутой один керосин сгорает, оттого и копоти больше...
Снова торопко шли олени, снова сыпались отрясаемые ими с кустов частые капли, но каким весёлым казался теперь этот добавочный дождь!
...Кирик, ехавший впереди, свернул с дороги, начал спешиваться: облачные сумерки уже оседали на землю...
Кирик положил между корнями дерева мелкого хворосту, вынул из вьюка сухие растопки, и скоро синий дымок пополз, извиваясь вокруг двух низеньких палаток. Андрей расстелил в палатке Валентины охапку веток, хотел выйти, но взглянул на Валентину и улыбнулся. Она сидела у входа, положив руки на свой дорожный вьюк, но ничего не вынимала, а только смотрела на него, Андрея.
— Что же вы сидите, точно в гости приехали! — шутливо укорил её Андрей.
— Я и приехала в гости, — тихо сказала она. — Я всё ещё у вас в гостях, Андрей Никитич!
Тогда он взял вьюк, отложил его в сторону и сел рядом с ней.
— Расскажите, как вы там, в тайге-то... Вы же погибнуть могли! — проговорил он взволнованно.
Валентина вспомнила огромные безлюдные пространства, ночи, проведенные у постели умершей эвенки, свою тоску об Андрее и суровость встречи. Дыхание у неё неожиданно остановилось. Она ещё хотела сдержаться, заслонилась рукой, отвернулась (покашлять бы, что ли?!), но рыдания прямо душили её.
Андрей растерялся.
— Валентина Ивановна, — сказал он порывисто. — Разве вы плакали там в тайге?
