— Значит, болото непроходимо? — водя карандашом по карте, спросил Доватор.
— Сплошная трясина — едва не утонули. Шли по пояс в воде, — отозвался Плотвин. — В пешем строю еще можно попробовать...
— Вы, подполковник, читали «Холстомера»?
— Слыхал... знаю, Толстой написал, но читать не читал, — смутился Плотвин.
— А «Изумруд» Куприна читали? Когда печатался роман «Гарденины»[1], читатели присылали в редакцию журнала телеграммы с оплаченным ответом: «Как здоровье «Кролика»?» А вы мне предлагаете бросить четыре тысячи коней! Немцу я их не оставлю... Может, перестреляем? В болоте утопим?..
Плотвин нервно поморщился и отвернулся.
— Вы и теперь, конечно, убеждены, что весь наш поход — авантюра... Помните наш с вами разговор?
Мимо них, с водопоя, по тропинке тянулись завьюченные казачьи кони с впалыми боками. Бойцы несли в руках брезентовые ведра, а подмышкой — снопики пожелтевшего осота. Вытягивая шеи, кони поворачивали головы и жадно хватали осот отвислыми губами.
— Вы ошибаетесь, Лев Михайлович! — Плотвин покачал седеющей головой и взглянул прямо в лицо Доватору. — Рейд по тылам немцев я считаю блестящей операцией и уверен теперь, что бить гитлеровцев можно где угодно. Поэтому должен вас поблагодарить... Вы многому научили меня! Главное — быть уверенным в себе и верить в людей.
Доватор развернул карту и указал на замкнутое кольцо окружения.
— А это?
— Это? — Плотвин пожал плечами. — При действиях в тылу у противника вполне естественное и легко объяснимое положение. Выбираться надо, Лев Михайлович.
— Спасибо! Я рад, что не ошибся в тебе! — Доватор крепко пожал Плотвину руку. — Будем выбираться!
Два дня радисты бились над аппаратом, стараясь передать сообщение Доватора, но штаб фронта передач не принимал. Рации капризничали: на прием работали, а передача не получалась. К Доватору прибежал бледный, с трясущимися губами радист и подал шифровку:
— Товарищ полковник! Только что принял: немецкая, от вашего имени!..
Доватор прочитал радиограмму, лицо его исказилось. Немцам стало известно место высадки десанта. Оно находилось за непроходимым болотом в Демидовских лесах. Туда была отправлена только небольшая группа разведчиков под командованием Захара Торбы, которая должна была сигналить самолетам и прикрыть высадку. Разведчиков было всего девять человек с одним ручным пулеметом.
— Положение, товарищи, сложное, — сказал Доватор, собрав командиров на совещание. — Немцам известно, что должна высадиться десантная группа. Они, разумеется, расстреляют парашютистов в воздухе и захватят груз, имеющий специальное назначение, а также боеприпасы, предназначенные для нас и для окруженной части, находящейся в лесах Белоруссии. Операция должна состояться завтра, в восемь часов утра. Нет никакого сомнения в том, что немцы придут, чтобы встретить наши самолеты. Мы не в состоянии этому помешать, у нас потеряна радиосвязь, и все же... — кулак Льва Михайловича мелькнул в воздухе, — и все же мы обязаны выручить десантников!
Взглянув на Плотвина, Доватор спросил:
— Как вы думаете, подполковник?
— Обязаны выручить, — отозвался Плотвин.
Осипов тер ладонью небритую щеку, хмуро молчал. Ничего не могли ответить и другие. Обстановка была ясной и по существу безвыходной, но Доватор напряженно ждал ответа. Он был сильно возбужден, на губах мелькнула усмешка.
— В пределах обычных норм, военных правил и представлений, — сказал он, — задача неразрешимая, и немцы с полным основанием могут торжествовать. Но нет такого положения, из которого не было бы выхода. Гитлеровцы прежде всего догматики и педанты. Они рассуждают так: «Мы окружили группы кавалеристов, отрезали их друг от друга и ликвидировали опасность соединения с десантной группой. Дело выиграно, беспокоиться не о чем. Конницу мы уничтожим методически, десант ликвидируем завтра». Прибудут они к месту высадки десанта точно к сроку, минут за пятнадцать-двадцать до восьми... Готов держать пари, что это будет именно так!
Карпенков посмотрел на Доватора с недоумением.
— Пусть немцы прибудут даже в девять, в десять, — они все равно не опоздают.
— Может быть, может быть... — согласился Доватор и тут же быстро добавил: — Распорядись, начальник штаба, чтоб во всех полках и эскадронах зажгли небольшие костры!
Командиры, переглядываясь, невольно поднимали головы к небу: над лесом беспрерывно гудел «костыль».
— Вы это всерьез, Лев Михайлович? — шопотом спросил Карпенков.
— А мы, по-моему, всегда всерьез приказываем!.. Зажечь костры и варить обед, накормить людей и приготовиться к маршу. По местам, товарищи командиры, — будем палить костры!..
Над верхушками деревьев повисла густая, смешанная с дымом пелена тумана. Стрельба утихла. В тихом шелесте леса и треске сучьев внятно слышался сдержанный людской говор, звон котелков, лошадиное всхрапыванье.
Сидя у костра, Доватор сквозь редкие кусты видел, как разведчики свежевали конскую тушу. «Значит, поджариваем шашлычки...» Из накопившихся за день впечатлений перед ним теперь начал вырисовываться неясный, тревоживший душу вывод: как он сумеет выйти из создавшегося положения? Что думают обитатели этого чутко настороженного леса, готовящиеся варить конское мясо, когда кругом затаились враги? Жуткой и враждебной казалась эта зловещая тишина. Доватор понимал, что когда костры разгорятся, немцы обнаружат их и накроют артиллерийским налетом. Надо было во избежание излишних жертв немедленно уходить. Но люди были истомлены, голодны, а предстоял тяжкий, требующий нечеловеческих усилий путь через болото... На душе у Льва Михайловича было угнетающе тяжело, однако подошедших к костру Алексея, Нину и Катю он встретил приветливо.
— Присаживайтесь, девушки!.. И ты, Алеша, садись... Как это в песне поется: «Сядь-ка рядом, что-то мне не спится, письмо я другу нынче написал, письмо в Москву, в далекую столицу...» — Последние слова Лев Михайлович произнес как-то очень серьёзно, задушевно.
Помолчали. Неожиданно Доватор порывисто поднялся. Взглянув на часы, круто повернулся и зашагал в темноту.
От костров летели вверх искры, потрескивая, взвивались до самых макушек елей, мерцали и гасли, точно крошечные звезды.
Немцы сделали в разных направлениях несколько артналетов и неожиданно затихли.
— Дай, немец, хоть махану зварить, матери твоей чорт! — ворчал Шаповаленко.
Засучив рукава, он потрошил убитую снарядом лошадь. Ему помогали Яша Воробьев и Буслов. Салазкин и дед Грицко разжигали костер. Петя, весь выпачкавшись в винтовочном масле, потел в сторонке над сборкой автомата.
Измученные непрерывным обстрелом, бомбежкой и голодом, казаки весело приняли разрешение палить костры. У костров тотчас собрались люди, прилаживали котелки, жарили на шомполах шашлыки. Ночной костер в лесу всегда располагает к благодушию.
— А зараз стал бы ты исты борщок? — спрашивал Филипп Афанасьевич Яшу. — Ну, такий украинский борщок: с петрушечкой, с баклажанчиком, с укропчиком, огурчиком, лучком, перчиком?..
— Нет, — ответил Яша. — Пельмешки сибирские, вот это да!
— А ежели уточку, испеченную в золе, на охоте? — вставил Буслов.
— Тилько в борщок я покладу не свининку, а кусочек от цего сивого меринка, — продолжал Шаповаленко. — Добрый был конек, помяни господь его душу!
— Пока ты колдуешь над костром, они тебе покажут. Смотри, опять!.. — Салазкин не договорил. Неподалеку с грохотом разорвался снаряд.
— Тушите костры! Что, в самом деле? — крикнул Салазкин.
Казаки притихли. Некоторые нерешительно подбрасывали в огонь мелкие веточки. Буслов подошел к Салазкину, тихо, но внятно проговорил:
— Костер велел разложить полковник и тушить не приказывал. Он тоже жгет — и бумагу пишет, умирать не собирается.
Отойдя в сторону, он взял охапку хвороста и бросил на костер. Огонь, подхватывая сухие ветки, буйно взмыл кверху. Послышался довольный смех. Распахнув полы бурки, положив руки на плечи деду Грицко, у костра стоял Доватор.
— Хорошо у огонька! — оглядывая вскочивших было казаков, проговорил Лев Михайлович. — Ничего, хлопцы, сидайте!
— Ты, Левон Михайлыч, в этой одежине на медведя похож. Напугаешь! — Дед Грицко потрогал бурку и, повернув к Доватору голову, тихо спросил: — Скоро?
— Скоро, — сказал Лев Михайлович. Наклонив голову к деду, он стал его о чем-то тихонько расспрашивать.
— Нет... Не собьюсь, но путь поганый. Топь, мочаги — трудно будет, — отрывисто отвечал дед Грицко.
Казаки прислушивались.
— Сначала будет гарь, а потом тропка... Стало быть, проведу, раз надо! Про дочку слухов нет?
— Она выполняет важное задание, папаша! — Доватор встряхнул головой. Обращаясь к казакам, сказал: — Споем, хлопцы, песню!
