охота на зимних уток запрещена.
По старому Казанскому тракту я дошел до Кленовой горы, у подножия которой стоит могучий, старый дуб. Предание говорит, что под этим дубом останавливался на отдых со своим войском сам Емельян Пугачев. Сейчас «Пугачевский» дуб взят под государственную охрану.
На высокой Кленовой горе расположен лесной кордон, где лесничим — добрый старик Самсон. Он непременно угостит путника горячим чаем из пузатого самовара.
И на этот раз я решил проведать старика.
Но Самсона не оказалось на кордоне.
— Он теперь на пенсии, уехал в родную деревню, — ответил на мой вопрос новый хозяин.
Мы познакомились, разговорились, и я задал вопрос:
— А вы нынче не видели на полыньях Плети уток?
Молодой лесник внимательно посмотрел на меня, но с ответом помедлил. Встав с табуретки, подошел к керосиновой лампе, висевшей над столом, прибавил огня. И только тогда коротко ответил:
— Есть, но…
— А что? — уже не терпелось мне.
— А вы сходите, сами все увидите, — загадочно и несколько неохотно ответил он.
На этом и кончился наш разговор. А утром, чтобы не разбудить хозяина, я бесшумно собрался и вышел…
Плеть! Как слеза, прозрачна ее вода. Не потому ли марийские поэты воспели ее в своих стихах, а классик нашей литературы Сергей Чавайн посвятил ей роман!
Река берет истоки на марийской земле, затем, ненадолго заглянув в соседнюю Татарию, вновь радостно возвращается в родные края и, оставляя узорчатые следы в лесах, вливается наконец в просторные воды матушки-Волги.
В лесах у Кленовой горы вблизи Илети много круглых, как воронки, глубоких провалов — котлованов. Вода в них давно высохла. Со дна котлованов поднялись деревья. Сверху они кажутся игрушечными, хотя на самом деле огромные, высотой метров двадцать — двадцать пять.
Провалы, очевидно, образовались под действием подземных вод, и сейчас со дна Илети бьют теплые ключи. Поэтому здесь река не замерзает. Вот тут-то и остаются зимовать утки. Сюда и вели меня широкие кленовые лыжи.
Дыша зимним свежим воздухом, я прошел километров пять-шесть и совсем не почувствовал усталости. Добравшись до заветного места, остановился за толстой сосной. Потом, осторожно выглянув из-за дерева, осмотрел зеркальную гладь Илети. И как же я обрадовался, увидев, что вода усеяна утками! И вдруг немного поодаль от стаи я заметил… Что это! Уж не льдины ли? Но нет, белые комки поворачиваются то в одну, то в другую сторону и тоже плавают дружно. И тут я понял!
Лебеди!
Восторженный возглас чуть не вырвался из груди, перехватило дыхание, ноги приросли к месту. Смотрю на грациозных птиц и диву даюсь: на Илети, да еще зимой, — лебеди!..
Увидев меня без добычи, хозяин улыбнулся.
— Ну, что увидел-услышал? — спросил он весело.
Выслушав меня, лесник рассказал:
— Летом пара этих лебедей жила на Черном озере, верстах в пяти от Илети. Одну птицу то ли охотник поранил, то ли еще что случилось… А когда озеро стало замерзать, они перебрались на Илеть. Теперь вот зимуют.
Уж не помню сейчас, как долго простоял я тогда на берегу Илети. А вот пара прекрасных белоснежных птиц до сих пор у меня перед глазами.
Перевод З. Макаровой
Конец апреля. Всю зиму мечтал я вырваться, и вот не сегодня-завтра снова встречусь с родной и любимой природой. Ружье, патронташ и ягдташ уже вынуты из чулана и висят на виду — на вешалке из лосиного рога с пятью отростками. Посмотришь на снаряжение — и в воображении возникают знакомые с детства речки и озера, заросшие камышом болота, леса с корабельными соснами, словно сошедшими с картины Шишкина.
Накануне отъезда заходит ко мне сослуживец и советует:
— Поезжай-ка в наши края! Если хочешь поохотиться на вальдшнепов или тетеревов — лес рядом, а вокруг деревни, на болотах, уток вдоволь постреляешь.
— Пожалуй, — согласился я, — почему бы не съездить, не побродить по приволжским лугам и лесам.
Отъехав немного на поезде, я сошел на одной из станций. Дальше двадцать пять километров нужно мне было добираться автобусом, но я узнал, что из-за распутицы сообщение прервано.
Гляжу: и другие пассажиры тужат. Как же быть?
Тут словно по заказу подвернулась попутная грузовая автомашина. Люди, как пчелы, облепили ее. Стал карабкаться в кузов и я. Но кто-то дернул меня за воротник:
— Ты не по делам едешь! Можешь и пешком пройтись, — заметив, что я городской охотник, грубо осадил меня шофер. Я обернулся, стал упрашивать:
— Будьте добры, не оставляйте меня, пожалуйста! Я же уплачу…
— Я вас не знаю и знать не хочу, — сердито буркнул водитель, словно я встал ему поперек дороги.
Поняв, что спорить бесполезно, я остался на злополучной станции.
В намеченное место я добрался только к утру следующего дня. Мать моего сослуживца посоветовала познакомиться с Николаем Сидорычем — ее соседом и заядлым охотником.
Я так и сделал. Сидорыч оказался простым, сердечным человеком. Мы быстро нашли с ним общий язык.
Сидорыч родился в бедной семье, был пастухом, немало поскитался. Обзавелся семьей и, вернувшись в родную деревню, выстроил дом. Сейчас они с женой трудятся в колхозе, у них уже трое взрослых сыновей.
— Переходите к нам, незачем стеснять старуху, — предложил Сидорыч4 Жена тоже поддержала его просьбу, и я согласился.
— Если хочешь пойти на уток, — сказал Сидорыч, — далеко ходить не надо. Около деревни есть Красное болото, иди и стреляй. Сами мы здесь не охотимся.
— Нет, — запротестовал я, — возле деревни я тоже стрелять не буду, рука не поднимется.
— Что верно, то верно, — подхватил Сидорыч и пообещал сводить меня на здешние приволжские озера.
— Там и природа чудесная, и уток хватает. Да и недалеко, всего километра три будет.
Утром, перекинув ружье, мы отправились к этим самым озерам. И верно, здесь их много. Сидорыч показал мне Колтак, Отмыл-Сымак, Казенное, Кюзъер, Товаръер… И на каждом озере — табунки уток. Но стрелять их было несподручно.
Сидорыч привел меня к озеру Апкалтын:
— Сюда утки собираются к вечеру. Ты знай себе крякай в манок, а я не стану тебе мешать. Домой доберешься и один, дорогу теперь знаешь.
Я про себя отметил: «Сидорыч понимает, что одиночество на охоте предпочтительнее…»
Солнце клонилось к закату. Я устроился у корней осокоря, сваленного бурей.
