В поднебесье раздались мелодичные птичьи голоса: «Кигик-когик». Это в мою сторону клином летели дикие гуси.
Но что такое? От стаи отделилась одна птица и стала опускаться к земле. Замыкающий гусь, прижав крылья, спикировал к ней и старался вернуть ее обратно. Но та, уклоняясь, продолжала снижаться. Убедившись в тщетности своих усилий, вторая птица полетела вдо-. гонку стае и замкнула строй.
Я продолжал наблюдать за отставшим гусем. Он стоял посреди озера на льдинке и время от времени подавал жалобный голос. Видимо, в полете он очень устал и теперь отдыхал, отстав от стаи.
Вдруг передо мной опустились на воду четыре «крякушки». Выстрелить по ним — значит спугнуть отдыхающего гуся, а куда он полетит один, на ночь глядя?
Утки не замечали меня и спокойно искали в озере корм. Солнце тем временем спряталось за горизонт. И тут гусь почему-то забеспокоился, начал кричать громче. Утки, испугавшись, поднялись и улетели. Я услышал голоса другой стая гусей. Как только она приблизилась, гусь с криком взлетел со льдины.
Я с тревогой подумал: «А возьмет ли его с собой другая стая?»
Гусь догнал ее. Замыкающая птица уступила ему место впереди себя.
Я остался на берегу один. Мне стало как-то не по себе, и я неожиданно сорвал с головы шляпу, махнул ею вслед улетающей стае.
Перевод А. Смоликова
Вот и вновь я в родной деревне. Много-много лет прошло с тех пор, как я уехал отсюда. Правда, приезжал иногда и потом: то летом, то ближе к осени. Тогда еще были живы отец с матерью. А потом осталась одна мать. Последний раз был я в родных местах, когда провожали ее в последний, путь… Вот тогда-то и встретились мы, три брата, в родном доме.
Хорошо помню: наискосок от нашего дома, через улицу налево, долгое время стоял старый сруб. И крыша его из прогнивших досок, и пол, и потолок были разобраны. А яма в подполье была засыпана мусором, землей и выровнена. Откуда-то залетели сюда березовые семечки. И в укромном месте одна за другой начали подниматься молодые березки.
Мать говорила мне:
— Первая березка появилась в год рождения твоего брата Сергея. Вторая как раз через два года. В тот год родился Йыван. А та, что в стороне от них, поменьше да потоньше, только через пять лет после них — вместе с тобой начала расти. Да как и ты же, росла плохо. Думала, не выживет. Нет, не засохла. Смотри, теперь какая красавица!
Потом, когда старый сруб и вовсе прогнил и развалился, отец сделал ограду из досок, чтобы молодые деревца не поломала скотина…
После смерти матери, когда мы приезжали летом на отдых, березки приветливо встречали нас, качая ветвями, шелестя листочками.
Но потом березок не стало…
Несколько лет назад самая большая березка засохла. Кто-то, сломав доску в ограде, решил полакомиться березовым соком и погубил кудрявую красавицу. А вскоре свалило грозовым ветром и среднюю: она была с почерневшей, прогнившей сердцевиной.
А недавно сестра написала мне, что какой-то бессердечный человек срубил стройную третью березку-красавицу. Столб или колья понадобились…
Долго я не был в родных краях. С грустью вхожу на знакомую до боли в сердце околицу. Думал, что на месте дедовского дома теперь совсем пусто. Но что это? Там, где был дом, — березка. Где тянулся длинный сараи — другая. Потом родственница мне рассказала, что на месте усохшей подрубленной старшей березки и от корней сгнившей средней выросло несколько маленьких березок. Они с мужем в память о моих стариках рассадили их. И вот шумят листочками юные красавицы, растут дружно.
И мне поверилось, что третья, так бессердечно срубленная «моя» березка, тоже посеет на земле свои семена…
РАССКАЗЫ БЫВАЛОГО ОХОТНИКА
Перевод А. Смоликова
В каждой деревне есть свои балагуры-шутники, плясуны, гармонисты, рыбаки, охотники…
Деда Мирона считают лучшим охотником не только в нашей деревне, но и во всей Звениговской округе.
Поглядишь на него — так себе, охотник как охотник, старого, так сказать, покрою. Да и ружье у него не по последней моде, не какая-нибудь двустволка, а самая что ни на есть заурядная одноствольная централка обыкновенного образца.
Отличается дед Мирон от других охотников, пожалуй, больше всего своей бесподобной, тонкой резьбы, дубовой трубкой. Она всегда с ним. Говорят, что если вдруг он все-таки случайно забудет ее дома, то, обнаружив это, не идет дальше, а тут же возвращается домой, если даже прошел уже не один километр.
— Без трубки какой я охотник? — объясняет он жене.
Но если уж пошей дед Мирон на охоту да если трубку не забыл свою, то обязательно вернется с лесным трофеем.
А рассказывать какой мастер дед — не приведи господь, заслушаешься! Попыхтит, раскуривая трубку, сладко затянется и начнет…
Сначала, кажется, и замечаешь вроде, где правда и где придумка деда, сомневаешься: не может того быть. Но дальше — больше… А говорит дед Мирон так искренне, так убедительно и подробно, что скоро-скоро попадешь в магический плен его фантазий и баек. И воспринимаешь ты его лесные были и небылицы за чистую монету. А дослушаешь до конца его речи, тут же хочется пойти и рассказать все это услышанное другим: знакомым и незнакомым.
Мне тоже довелось слушать рассказы деда Мирона. Я записал некоторые из них. Правда это или неправда — судите сами, но только я деду Мирону верю…
1
А вот первого медведя я свалил не пулей, а свистом… Да не сумневайтесь и затылки не чешите. Вот именно свистом свалил.
А было это давненько, и вот как.
Тогда еще только-только провели через наш лес вдоль Хитрой просеки телефонную линию. Мы в ту пору и зимой, и летом обувались, так сказать, в одну обнову — в лаптишки. Это вы сейчас и резиновые, и кирзовые, и хромовые сапоги носите, и бурки, и кисы, и
