Наконец автобус остановился на высоком берегу длинного озера. Совхозные, высыпав из духоты, с горечью посматривали на издолбленный лед, на черные фигурки, которые сидели, бродили, колотили лунки или просто прыгали на морозце. Стояло немало пленочных колпаков, из-под которых валил сигаретный дым. Гам плыл над озером.
Совсем напрасно Иван Петров разогнался посидеть да помечтать в тишине: слишком много таких мечтателей собралось на одном озере.
— Ну и долго думать будем? — Женька с крутого берега поехал на пустом гремучем ящике.
За ним проворно стал спускаться Иван. Позади всех тащился Павлуня в своей боярской шубе. Он сразу оставил галоши в сугробе, долго искал их, нашел наконец и, сунув в короб, пустился догонять остальных.
Иван вдруг повернулся к нему и, насупив брови, махнул рукавицей куда-то вдаль.
Вот уже два дня он только знаками да кивками общался с Павлуней, решив, видно, доконать его молчанием.
— Не лезь за мной, — перевел его немую речь Женька. — Ищи себе место.
Лешачихин сын, подмигнув товарищу, скрытно подался за Иваном. Павлуня в растерянности огляделся. Все совхозные торопливо расползались в разные стороны, садились кто под бережок, кто на середку, закрываясь от настороженного взора ящиками да колпаками. «На свои места», — понял Павлуня. У него ни на этом, ни на другом озере не было заветного места.
Мимо проходил Аверин, пешней простукивая лед впереди себя.
— Вы далеко? — с надеждой спросил Павлуня.
— Да так, — нехотя ответил Василий Сергеевич, прибавив шагу.
И Павлуня понял, что этот рыбак тоже спешит к лунке, набитой щуками да судаками.
Парень остановился. Вздохнув, тюкнул тяжелой пешней там, где стоял и где никого не было. Опустив в воду червяка, он сел на короб, стал с любопытством таращиться на леску. Скоро мертвая леска перестала занимать его, и Павлуня, положив на лед удочку, задумался.
— Эй, клюет!
Он вздрогнул, выдернул удочку. На крючке болтался крупный ерш — весь в слизи и растопыренных колючках, глазастый, страшный.
— Ого, вот так рыба! С удачей тебя! — поздравил тот же голос.
Павлуня повернулся к живому человеку. На него весело смотрел ладный парень — шапка на затылке, рыжий чуб прилип ко лбу. И глаза у парня бедового рыжего оттенка.
— Привет! — с улыбкой поздоровался механик, грохая на лед рыбацкий ящик. — Сколько лет, одна зима!
— Нечего тут! — сказал Павлуня. — Ищи себе место.
— Место, место! Шут его знает, где оно тут! Я первый раз ведь! Видишь — галоши ненадеванные.
Павлуня подобрел, наблюдая искоса, с какой опаской механик разглядывает его ерша.
— Я тоже первый.
— Понесла ж тебя нелегкая!
— А тебя? — спросил Павлуня, и оба немножко посмеялись.
Потом они уселись рядом, спиной к ветру, и стали дожидаться клева. Чтобы не скучать, веселый механик отпускал шуточки насчет рыбаков, сидящих поодаль, на свой счет и на Павлунин. Алексеич постепенно оттаял. А когда заметил, что сосед, словно позабыв про былое, не спрашивает про Татьяну, то совсем успокоился. В довершение ко всему, он вдруг раз за разом начал вытягивать крупных ершей, а механик так бескорыстно радовался чужому счастью, что Павлуня растрогался и подарил ему десяток отборных червяков. Механик спрятал своих мотылей, нацепил вертлявого червяка и опустил его в лунку.
— Клюет! — крикнул неосторожный Павлуня, и через миг какой-то нахал стал долбить лунку у него за спиной.
Он обернулся и увидел Женьку.
— Ни шиша у Ивана нету! — сообщил Лешачихин сын, кивком здороваясь с механиком. — Ты на что? На червя? Дай-ка!
Павлуня подумал и с кряхтением полез в карман.
— На. Троечку пока.
— Не жадничай! — схватив наживку, Женька без лишних слов ударился в ловлю.
Через час к Павлуне подступил сам Аверин. Покашливая в кулак и панибратски называя его «другом Алексеичем», временный директор попросил червячка и местечка.
— А то, понимаешь, с утра как в бочке — хоть наплюй в лунку! — дружески пожаловался он рыбаку, убирая своих мотылей, опарышей и красную нитку.
Павлуня подал ему пару жирных червяков.
— Если разорвать — надолго хватит.
— Ну и Пашка, ну куркуль! — только хмыкнул Женька, весело поглядывая в ту сторону, где в гордом одиночестве на пустом заветном месте сидел Иван, горячо моля всех знакомых святых послать ему пудового леща — на зависть проклятому Павлуне, себе на радость.
Счастливые минуты бегут быстро. Павлуня и не заметил, как тень от его пешни выросла. На бугре давно стоял Боря Байбара и надрывался:
— Эй, совхозные! Домой пора!
Павлуня поднялся. Ныла спина, болели исколотые пальцы. Он зашагал к берегу, собрав со льда ершей.
Тут по всему озеру прокатился зловещий треск: это механик провалился по пояс возле самого берега. Павлуня, Женька и другие люди вытянули на снег набухшего рыбака. Отдуваясь, тот сказал:
— Вот как сплавал!
— Давай в автобус! — подпихнул его Женька.
И механик тяжело побежал. В автобусе с него стянули полушубок, ватные штаны и все остальное нижнее. Шофер отдал ему свой пиджак, Женька — лишние брюки, даже Иван Петров, человек запасливый, не пожалел новые портянки, которые таскал в ящике третий год. Только валенок ни у кого не нашлось. Механик надел свои, вылив из них воду и набив соломой.
Павлуня, как Иван Грозный, скинул шубу со своего плеча, отдал потерпевшему.
Нашли водку, налили. Механик выпил «лекарство», крякнул, и автобус тронулся, увозя довольных людей. Насидевшись в одиночестве, они были рады теплу и тесноте и оживленно разговаривали. Только Иван отвернулся к окошку и молчал.
Мокрый механик беззаботно дышал на Павлуню, поглаживая вытертую шубу:
— Заячий тулупчик почти новехонький! — и блестел зубами, красивый, совсем не похожий на утопленника.
Когда въехали в совхоз, Павлуня сказал механику:
— Хочешь — ко мне зайдем, у меня валенки есть. Новые.
— Зайдем!
Павлуня полез к выходу, протаскивая за собой короб с ершами. За ним, задевая народ полами шубы и балагуря, пробирался механик.
Женька недоуменно глазел им вслед: вести гостя к Марье Ивановне? Нет, Пашка рехнулся либо совсем осмелел!
А два рыбака шагали к дому Марьи Ивановны. Один очень торопился в своем пиджачке, а другому, в шубе, спешить было некуда, он тащил ящик, посвистывая.
Вдруг оба остановились. Навстречу им катилась Татьяна Чижик. Она не ожидала встретить своего бывшего вздыхателя. Застыли и оба несчастных ухажера.
— Здравствуй! — сказал механик, распахивая боярскую шубу и отдуваясь. — С праздником!
— С каким? — пробормотала девушка.
— С крещением! — улыбнулся парень, загораживая дорогу и не пропуская Татьяну.
Девушка хмурилась, краснела, поспешно убирала под шапочку волосы.
— Эй, какое тебе еще крещение? — спросила, появляясь на крыльце своего дома, Марья Ивановна.
Механик живо откликнулся:
— Это, тетенька, меня окрестили! А я вас знаю: вы Пашкина мать!
— А ты откуда выскочил, такой речистый? — удивилась Марья Ивановна.
— Я-то? Я, тетенька, утопленник! — показал он снежные зубы. — А к вам я за валенками!
— Да? У меня для тебя склад? — пробормотала она, но посторонилась, пропуская механика в тепло.
Татьяна побежала дальше, а он так долго провожал девушку глазами, что Марья Ивановна засмеялась и пропела:
— А-а, вспомнила тебя, жених! Это у вас с Пашкой Бабкин девку увел! И такую работящую!
— Увел, — сокрушенно вздохнул гость, первым проходя в дом. — Такая досада! Прямо аппетита лишился!
— Ну да! — Марья Ивановна с удовольствием глядела на упитанного механика.
Она пригласила парня за стол, и тот с азартом, без упрашивания, так накинулся на щи да кашу, что вызвал умиление хозяйки.
— Видал, как надо? — кивала она Павлуне на застольную работу механика. — Учись!
Сын и поел бы, да при постороннем не хотелось. Он завалился бы спать, да гость, хоть и получил валенки, не собирался уходить. Марья Ивановна только за живот хваталась, когда он в картинках рассказывал о том, как тонул и как его спасали да одевали.
Проникнувшись к механику большим доверием, хозяйка, как близкому другу, поведала ему о чудесном возвращении пестрого боровка. Гость ахал, дивился, давал серьезные советы, как быстрее и подешевле раскормить скотину. Потом Марья Ивановна рассказала о своем хозяйстве, и он тут же, не отходя от стола, распланировал, где на ее огороде удобнее чеснок для продажи посадить, а где теплицы возвести. Похаживая по комнате в валенках Павлуни, веселый утопленник вслух рассуждал о великой прибыли, которую принесут теплицы. Марья Ивановна слушала лихие речи, распахнув рот. Только изредка вставляла:
— Слушай, а если вместо стекла пленку приспособить? Пашка в совхозе ее возьмет.
— Как же, возьму! — сказал сын, глядя в окно. — Вон люди на остановку идут, скоро автобус, видать...
