— А вы не преувеличиваете? — спросил Кирилл.
— Преувеличиваю! Как бы не так! Нужно толстеть годами, чтобы понять меня. Я родился розовым поросенком. В детстве не бегал, а катался как шар, это смешило даже учителей. А вы знаете, что такое в восемнадцать лет весить восемьдесят кило? На улице, в театрах, на вокзалах я примерял себя ко всем людям. Нарочно голодал, глотал всякую гадость, чтобы чуточку похудеть. Тайком занимался гимнастикой, катался, ползал, прыгал — и только накапливал жир. Я решил замучить себя ученостью. Говорят, что студентов сушат книги, не верьте — ложь! От сидячей жизни к двадцати четырем годам у меня выпятилось брюшко..
— Неужели борьба с животом поглотила все ваши стремления?
— В жизни есть, конечно, дела посерьезнее, вы правы. Больше, чем животом, я интересуюсь конструкциями тяжелей и легче воздуха. Вес, видите ли, в моей жизни играет немалую роль. Кстати, нам бы следовало несколько лучше познакомиться. Разрешите представиться — инженер-конструктор Борис Дементьевич Валин.
Кирилл назвал себя. Откровенность Валина ему нравилась, и он с большим интересом стал прислушиваться к его горестно-иронической болтовне.
Возвращаясь к веранде, Кочеванов украдкой потрогал свой живот и, ощутив упругую твердость мышц, повеселел.
Танцы кончились. Ширвис с Ириной спускались с веранды. Разглядев Кирилла, Ян удивился:
— О, ты уже здесь? Быстро!
— Не понимаю, почему тебя это удивляет?
Но Ян не слушал его и продолжал свое:
— Я тоже начисто покончил с лягушатником дяди Володи. Перехожу, как и ты, к Гарибану.
— А я не собираюсь.
— Брось, не скрытничай. Ведь это я посоветовал Евгению Рудольфовичу вытащить тебя. И правильно сделал! Довольно тирании. За что он тебя выставил? Дисциплину, видишь ли, нарушил! А то, что ты не уступишь мастеру в точности и силе удара, его мало интересует. Ребята, которые и двух раундов со мной не выдержат, у других тренеров перворазрядниками и мастерами стали, на всесоюзных соревнованиях выступают. А он меня все в детских пеленках выдерживал. Ему, понимаете, не нравится моя манера и силовой бокс. А я не люблю танцев и телячьих нежностей на ринге. Мы разные люди. Гарибан берет меня таким, какой я есть. Он умеет найти в спортсмене главное, вовремя выдвинуть его и создать имя. У Гарибана не закиснешь.
— Разве не дядя Володя сделал тебя боксером?
— Я думаю, что в этом больше всего повинны мои родители, а затем — мои объемистые легкие, выносливое сердце, крепкие кулаки и быстрые ноги. Не будь Сомова, со мной бы занимался другой инструктор.
— А не кажется ли тебе, что ты выглядишь перебежчиком, которому больше посулили? Обо всем этом прежде всего надо было поговорить с дядей Володей.
— Брось высокие материи. Все выглядит несколько иначе: просто я порвал с мямлей и дилетантом, чтобы перейти к более пробивному, умному, понимающему меня и бокс тренеру. Вот и все.
Это было пять лет назад. В ленинградское общежитие на Обводном канале съезжались подростки с дальних узловых станций Витебской, Варшавской и Балтийской железных дорог. Ребят размещали на шестом этаже, а девочек на пятом.
Кирилл попал в комнату, в которой уже поселились пять человек. Ему досталась шестая койка у двери, сооруженная из двух козел и деревянного щита, покрытого волосяным тюфяком.
— За одеялом, простынями и наволочкой придешь попозже, — сказал комендант, носивший солдатскую гимнастерку.
— А подушки не дадут? — поинтересовался Кирилл.
— Тут полный комплект был. Видно, захватил кто-то лишнюю. Посмотри по койкам, найдешь, — посоветовал комендант и ушел размещать других ребят.
Запихав под койку свой сундучок, Кирилл, не зная, что же ему предпринять, стал растерянно озираться. Кроме него в комнате еще находился долговязый парень, который сидел у раскрытой корзины и уплетал хлеб с салом.
— Ты у Цакуна посмотри, — сказал он. — Вон на той койке у окна.
Кирилл оглядел указанную койку, но второй подушки не нашел.
— Они у него обе в одной наволоцке, — подсказал парень. — По цоканью чувствовалось, что он приехал с Псковщины.
В большую наволочку действительно были запиханы две тощие подушки. Одну из них Кирилл взял себе.
— Эх и устроит же тебе Цакун! — зажмурясь, пропел парень, словно предвкушая нечто занятное. Вонзив зубы в сало, он оторвал большой кусок и принялся энергично жевать.
Вскоре откуда-то пришли три парня лет по шестнадцати-семнадцати. Они все были в белых апашках, с выпущенными на пиджаки воротниками. Самый рослый и мордастый, указав на Кирилла, небрежно спросил у псковича:
— Ходырь, откуда этот хмырь взялся?
— Лишних в каждую комнату суют. Понаехало всяких.
Мордастый взглянул на свою постель и, увидев отощавшую подушку, грозно спросил:
— Кто здесь копался?
— Я, — ответил Кирилл. — Мне комендант велел забрать свою подушку.
— А если она не твоя? Ты знаешь, что за это бывает? А ну, неси ее в зубах!
— И не подумаю.
— Тогда советую: просись сразу в другую комнату, — пригрозил Цакун. — Тут тебе житья не будет, забью.
Мазнув рукой по губам Кирилла, он забрал подушку, вновь запихал ее в наволочку, а затем прямо в ботинках развалился на койке.
Кирилл знал школьное правило: если не можешь сам справиться с обидчиком, то стерпи или подбери посильней товарищей, которые за тебя заступятся, но никогда не жалуйся. Лучше остаться без подушки, чем прослыть фискалом. Он лишь брезгливо сплюнул и сказал:
— Силы набрался… грязными руками в лицо лезет, свинья.
— Помалкивай, хмырь, а то еще схлопочешь.
В комнату неожиданно заглянул комендант:
— Кто это на койке в сапогах валяется? Встать! Как твоя фамилия? Цакун? Так вот что, Цакун: если еще раз увижу — уедешь домой без экзаменов. Не положено в обуви.
— Я на минуту.
— Совсем нельзя.
По выправке и умению приказывать чувствовалось, что комендант недавно демобилизован из армии. Взглянув на уныло сидевшего Кирилла, он спросил:
— Еще не нашел подушку?
— Нет.
Комендант начал осматривать койки.
— У меня она, — вдруг признался Цакун.
Он вытащил подушку из наволочки и небрежно бросил ее. Подушка, не долетев до койки, упала около плевательницы.
— Поднять! — распорядился комендант.
— Ты что, хмырь, расселся! — прикрикнул на Кирилла Цакун. — Не слышишь… поднять велено!
Но Кирилл не шелохнулся.
— Кто бросил, тот и поднимай, — приказал комендант. — Ох и вредный же ты парень, Цакун. Придется тебя на заметку взять.
* * *
Кирилл попал в группу слесарей-монтажников, а более рослые ребята — в кузнецы, литейщики, паровозники. Девчат принимали лишь в столярный, токарный и жестяницкий цеха.
Небольшой учебный завод железнодорожников назывался «Юным пролетарием». Взрослыми людьми в нем были лишь мастера, наладчики станков, преподаватели и служащие конторы, а шесть цехов, классы и кабинеты с восьми часов утра заполнялись молодежью. Фабзавучники учились и работали по сменам: полдня в классах, полдня — в мастерских.
От общежития до завода было далеко. Приходилось вставать на час раньше и бежать к трамвайной остановке. Денег у мальчишек-первогодников было в обрез, поэтому каждый норовил проехать бесплатно — на подножке трамвая или на «колбасе».
Трамвай довозил только до Балтийского вокзала, дальше нужно было более километра идти пешком. Но кому охота шагать, когда большую часть пути можно проехать? Ребята приспособились ездить на утренних рабочих поездах, которые с вокзала отправлялись на запасные пути. Фабзавучники заполняли тамбуры и висели на подножках.
Чем дальше уводил маневровый паровоз состав от вокзала, тем шел быстрее. У переезда он разгонялся так, что страшно было соскакивать на ходу. Ребята прыгали с подножек, летели кубарем и растягивались на потемневшей от гари и нефти земле. И все же не прекращали опасной езды. Кто же пойдет пешком, когда другие ездят?
В первые дни работа в цеху утомляла. Кирилл, учившийся владеть зубилом, ручником и напильником, ходил с ободранными и побитыми пальцами. Он никак не мог приладиться бить молотком так, чтобы не делать промахов. В классах было легче, там он чувствовал себя в привычной среде.
В общежитие ребята съезжались к шести часам. Мылись, переодевались и… не знали, куда себя деть. Те, у кого были деньги, покупали сладости, ходили в кино. Другие либо гоняли на пустыре залатанный футбольный мяч, либо ходили в гости к девчатам. Третьи валялись на койках в опустевших комнатах и до одури зачитывались книгами.
От нечего делать ребята придумывали всякие забавы, особенно с теми, кто рано ложился спать. Самым безобидным было «сделать гусара». Озорники выщипывали из одеял и старых курток слежавшуюся вату, зажигали ее и подносили к носу спящего. Тот, вдохнув едкий, удушливый дым, стонал, делал нелепые движения руками и, проснувшись под общий хохот, долго не мог понять, где он находится.
