Ракетоносец уверенно шел вперед, казалось, не обращая внимания на кружащий возле самолет, только развернулись в его сторону чуткие уши радаров. Пролетев над «Горделивым» еще дважды, американец ушел, растворившись в подступающих с запада густых вечерних сумерках. Становилось прохладно, быстро напитывалась влагой одежда. На потемневшем небе проступили первые звезды.
— Идите сюда, Русаков, — послышался властный голос командира.
На коленях у него лежал полированный деревянный ящичек.
— Я вас попрошу определить поправку моего секстана, — сказал Урманов. — Давненько я не брал его в руки.
«Еще один подвох, — нахмурился лейтенант. — Новая возможность поиздеваться над неумехой». Он вышел на крыло мостика, непослушными пальцами начал крутить верньеры, загоняя в зеркала пляшущую звезду.
Кажется, все сделано как надо. Лейтенант снял отсчет со шкалы, записал на бланке и подал командиру.
— Так. Спасибо! — удовлетворенно воскликнул тот. — А ну, давайте, Игорь Андреевич, кто быстрее рассчитает линию положения, — хитровато прищурившись, предложил Урманов.
«Как будто я могу отказаться… На кой шут разыгрывать комедию?» злился Игорь, беря секстан у вахтенного офицера.
Встали на крыле мостика рядом. Оба рослые, плечистые, только Русаков-младший в талии потоньше, в специально зауженном кительке.
Быстрыми, точными движениями Урманов вскинул прибор, поднес к глазам зрительную трубку.
— Товсь… Ноль! — сказал он стоящему с секундомером лейтенанту. Готово, давайте отсчет времени… Теперь вы.
Они поменялись ролями. Командир секундировал лейтенанту, а тот никак не мог посадить на ломкую линию горизонта крошечную звездочку.
— Не шустро, — усмехнулся Урманов, когда Игорь наконец взял высоту звезды. — Пошли в рубку считать!
Пока лейтенант, нервно шелестя страницами, рылся в таблицах, командир закончил вычисления и терпеливо ждал результатов подчиненного.
Русаков подал ему свой бланк.
— Так. Линию положения вы рассчитали прилично, — отметил Урманов. Однако навыки ваши, Игорь Андреевич, мне не нравятся… Слушайте приказание: каждые сутки решать по пять астрономических задач. Результаты докладывать мне лично. Понятно?..
Капитан медицинской службы Свирь старался каждую свободную минуту проводить наверху. Часто рядом с ним оказывался Павел Русаков. Так уж получилось, что на корабле они продолжали держаться друг друга.
— Если бы мне цыганка нагадала, что я буду встречать день рождения в Средиземном, ни за что бы ей не поверил, — задумчиво, будто разговаривая сам с собой, произнес Павел.
— У вас скоро юбилей? — оживился Свирь.
— Завтра старому олуху стукнет тридцать девять.
— Какая это старость! Я тоже скоро четвертый десяток разменяю. Надо сказать о вас замполиту.
— Я прошу тебя, Слава, не делать этого! Зачем будоражить людей из-за какого-то пассажира в кителе с чужого плеча.
— Какой вы пассажир! Вы полноправный член экипажа.
— Полноправный едок за столом! Не привык я, Слава, быть шестеркой…
— Вам ли говорить об этом, Павел Иванович! Вы же крестный отец «Горделивого»!
— У меня таких крестников несколько плавает по всем морям и океанам, только, думаешь, на них кто-нибудь знает фамилию главного строителя? Это авиаторам лафа — каждый мальчишка знает Туполева, Антонова, Петлякова, Миля… А вот ты, сам моряк, можешь назвать имена создателей крейсера «Свердлов», лидера «Ташкент», подводной лодки «Декабрист»?
— Положим, «Ташкент» строили итальянцы… А вот про «Свердлов» и «Декабрист» я в самом деле не знаю, — смущенно развел руками Свирь.
— То-то же! И не думай, что я из-за прихоти это говорю. В конце концов, я не конструктор, а просто мастеровой, инженер. Но разве на флоте хоть один корабль назвали именем конструктора? И это несправедливо!
— Я об этом никогда не задумывался, Павел Иванович.
— И не ты один такой! Вот и плохо, что форму флотскую вы носите, только настоящего морского патриотизма у вас — тю-тю! Я брату Андрею не раз об этом говорил…
— А чего вы, Павел Иванович, сами на флот не захотели? — задал коварный вопросец чуточку задетый Свирь.
— На чем бы мы сейчас с тобой плавали? — контрвопросом осадил его Русаков. — На бальзовом плоту «Кон-Тики»? Так вот, дорогой доктор Слава, кому кататься, а кому и саночки возить… — Он помедлил, затем просветленно улыбнулся: — Мы вот с тобой о «Ташкенте» говорили, а он немалую роль сыграл в моей судьбе. Помню, как перед войной привели его из Италии в Черное море на ходовые испытания…
Разговоров о новейшем корабле, особенно в кругу специалистов, в ту пору было много. Будто у него идеальные обводы корпуса, а отсюда и скоростные качества, и, хотя он развивает фантастический сорокаузловой ход, вибрация на нем незначительная. Рассказывали по секрету, якобы итальянский диктатор, фашист Муссолини сорвал награды с груди конструктора, построившего для «Красной России» такое техническое чудо.
По классу «Ташкент» являлся лидером эскадренных миноносцев, но моряки с первого взгляда окрестили его «голубым крейсером». Название это вскоре оправдалось, когда корабль завоевал символическую голубую ленту самого быстроходного в мире. Справедливости ради надо отметить, что и наши конструкторы с корабельными специалистами внесли ряд усовершенствований, которые резко улучшили тактико-технические данные лидера. Реконструирована была даже схема управления артиллерийской стрельбой.
Влюбилась в новый крейсер и вся семья Русаковых. Иван Егорович немедленно принялся мастерить метровую модель «Ташкента». Усердным подмастерьем стал Павел, а главным консультантом был Андрей, он со своим курсом практику на «Ташкенте» проходил. Кстати, модель эта до сих пор хранится в одном из музеев.
Вот тогда-то и спросил у отца Павел: «Папа, а почему этот корабль мы за границей купили? Неужто сами не можем сделать?»
«Погоди, сын, — ответил мичман, — дай срок, мы не такие еще красавцы со стапелей начнем спускать! Всему миру на зависть. Вот, может, когда-нибудь ты построишь советский авианосец…»
— Батя у нас мудрый мужик, — найдя в лице Свиря терпеливого слушателя, говорил Павел Русаков. — Учиться ему пришлось недолго, зато сметка у него завидная. Народный самородок, одним словом. Всем нам высшее образование дал, а сам и на пенсии не угомонился. Внука воспитывает да еще с чужими ребятишками в школе возится…
— А я своего отца мало знаю, — вставил словечко Свирь. — Он до войны снабженцем работал, толкачом, без конца в разъездах с одного завода на другой. Его и на войну мобилизовали прямо из командировки, домой даже не заглянул. Все четыре года близ передовой. «На фронте не только стреляют, в письмах нам писал, — на фронте есть-пить тоже надо, сапоги солдатские латать, бельишко стирать-штопать…» Меня даже обида брала: у других отцы летчики, танкисты, снайперы, а мой интендант. Дружкам-пацанам врал, что он у меня артиллерист. Артиллеристов тогда богами войны называли. В сорок шестом году отец возвратился домой, и я увидел на его груди четыре ордена, столько же медалей, да целый столбик цветных нашивок за ранения. «Как же так, — думаю, — ведь интенданты — это тыловики?» Не удержался, спросил его.
«Тыл тылу рознь, — улыбнулся отец. — Солдаты же с передовой к нам на поклон не ходили, самим приходилось для них все необходимое доставлять. А коль тебя в окопах вражеская атака или наша контратака застанет, волей-неволей берешься за автомат. Так-то, сынок…»
— Твой отец, Слава, скромнейший человек.
— Был, Павел Иванович… Дома он и после войны почти не жил, все по госпиталям да по больницам. Полтора года промаялся и умер от ран. И еще гибель брата Володи он страшно переживал. Бывало, часами держит в руках его карточку. В больнице карточка в рамке всегда стояла на тумбочке возле кровати отца…
— Вот видишь, Слава, сколько ты знаешь о своем отце, а говоришь мало. Такие рядовые труженики войны вовсе не считали себя героями, а сколько ими сделано для победы. Меня вот мой Алешка, старший сын, в угол иногда загоняет: «Папа, — говорит, — ты же почти взрослый был, как ты мог спокойно последние известия слушать, почему не убежал на фронт?» Объясняю ему, что весь школьный стадион животом перепахал: штыком коли! прикладом бей! — разучивал, только на войну маненько не успел. Двадцать седьмым годом она кончилась.
В Критском море монотонную атмосферу ходовой рубки вмиг растормошил доклад радиометристов:
— Группа целей, пеленг… дистанция…
— Наши? — оживился Валейшо.
— Нет, — отрывисто бросил командир, торопясь к выносному индикатору радиолокационной станции. — Самая крупная цель — это либо «Саратога», либо «Америка», остальные — корабли охранения. Ну что ж, со свиданьицем! буркнул он, решительно нажимая рычаг боевой сигнализации.
