Исмаилов показал на цифры долготы и широты, высвечиваемые на табло.
— Полюбуйтесь! Машина сама объявила координаты! — Он снял пилотку, тряхнул вспотевшими кудрями. Чубчик пружинисто подскочил, из-под ресниц блеснули влажные, густо-черные глаза. — Скажи нашим старикам-мусульманам — руки к небу, такое может только аллах!
— Спасибо. Простите, ваше имя-отчество?
— Отчество у нас не принято, а имя — Бабек. Мой отец взял его от Самеда Вургуна. Бабек — один из его героев. Он никогда не сомневался и побеждал всех врагов. Самед был другом нашего дома. Он подарил книжку моему отцу. Теперь Самед — памятник в зеленом парке, а его стихи не только в моем сердце и не только плывут вместе со мною. Пока живы его стихи, жив и Самед. Человек живет после смерти, если частицы его рассеяны среди живых… — Исмаилов прервал свою речь, виновато улыбнулся. — Прошу прощения. Можно подумать плохо. Искренность не выражается кудряво… Когда я приезжаю в отпуск к себе в Астару, меня окружают и выпытывают — как, где, что видел? Начерчу им маршрут, дух у всех захватывает, ждут от меня — расскажи по порядку. А я описываю им звезду, такую же, как в Астаре, а что я еще видел?.. Слушают, хвалят, не вырвать, мол, секретов от нашего Бабека. Молодец Бабек! Какой секрет, одни и те же звезды, луна и солнце во всех океанах, как и у нас в Астаре.
Приближалось самое трудное испытание — зимнее подводное форсирование Берингова пролива. Мелководье и все тот же враг — лед. Волошин был человеком риска, но никто не заставил бы его идти наобум. Волошин достаточно высоко ценил свое отечество, чтобы унижать его неоправданными поступками. Два-три года назад подобная затея — пройти зимний Беринг — казалась чистой фантазией. Теперь положение изменилось. Пролив, его природа оставались неизменны. По-прежнему льды здесь более беспорядочны и опасны, чем в других районах арктического бассейна. Через Чукотское и Берингово моря в узкости пролива как бы сражаются два океана. Каждый из них пытается протолкнуть через горло воронки огромные массы воды. Осенние ветры и ураганы сталкиваются, а тут ударяют морозы. Свирепые, грохочущие валы застывают, ломаются, льды утолщаются, передвигаются, вмерзают в берега, так называемые стамухи присасываются ко дну и к ледяному панцирю, образуя коварные пробки.
И казалось бы, никто и никогда не представит себе более или менее ясную картину этого хаоса и никто не осмелится испытывать судьбу.
Природа ничем не поступалась и оставалась неизменной, зато человек неумолимо шагал вперед и вперед. Подводные корабли не были уменьшены, а превзошли по водоизмещению эскадренные миноносцы. Волошин не тешил себя иллюзиями: чистой воды под килем и над рубкой при проходе пролива оставалось все меньше и меньше. Вычерченная в разных проекциях схема операции лежала перед ним. Каждый лист был занумерован и снабжен грифами, и отдельная папка в самый последний момент, «когда протрубили рога», была доставлена в сейф канцелярии «Касатки». Волошин изучал ее больше по привычке к самоанализу. В этих бумагах притаился безмолвный, коварный противник. Операция была проработана солидно, «не с циркулем в руках» — и в штабе флота, и в Москве, в знаменитом Козловском переулке, и в подземных «конторах» Юганги. Казалось, все взвешено на аптекарских весах, все учтено, приняты технические меры обеспечения, и, поскольку мер было принято очень много, возникали сомнения. Где-то, вне этих планов, притаился тот непредвиденный случай, который неожиданно ломает самые гениальные расчеты.
Если не удастся, придется повернуть. Решение возникнет в критической точке, и принять его нужно самому. «Проволока в тылу» не подскажет и не вразумит. Будет выполнено условие — не рисковать жизнью людей и безопасностью корабля. Повернешь — позора не будет, есть барьеры, которые не перешагнешь.
«Первая фигура икс» отбиралась из многих. Выбор пал на Волошина. Он не был единственным из могучей плеяды великолепных подводных капитанов. Многие бы сумели. Волошин наиболее отвечал требованиям не чисто техническим, а прежде всего психологическим. Предпочтение было отдано командиру трезвого риска. Смелых, решительных и даже азартных было сколько угодно. Нужен был спокойный, требовательный и выносливый, да, последнее качество тоже имело значение. Рабы минуты безжалостно отбраковывались. Скрытые любители славы — тоже. У Волошина оказалось еще одно преимущество — у него была новая подводная лодка и побывавшая в передрягах команда.
Волошин зажал уши, и мысли постепенно рассеивались, уносились за тысячи миль и проникали не в сейфы, а всего-навсего на площадку маленькой двухкомнатной квартирки — к жене и Леньке. Стоит сын перед глазами, хмурится, ломает бровки или сидит, безмолвный и выжидающий, стиснув между коленями руки, сложенные ладошка к ладошке.
Всякий раз, отправляясь в дальний поход, Волошин не мог отрешиться от мысли — не в последний ли раз? Все может быть, самое неожиданное, в любую минуту. Он знал достаточно хорошо свой род оружия, чтобы владеть им безукоризненно, и в то же время отлично понимал, с чем имеет дело. Ему приходилось ежегодно вступать в битву с могущественным противником и пока одолевать его. Сколько оставалось до финала — предугадать невозможно. Одно условие никогда им не нарушалось: подчиненные не должны догадываться о его слабостях, и ради этой веры он обязан подавить в себе все мешавшее или тормозившее выполнение долга.
Угрюмый, мертвенно-холодный возникал перед командиром подледный тоннель пролива. Ни одной ошибки он не простит. Все предусмотреть невозможно, но командир обязан предвидеть все!
Вахтенный офицер сообщил курс и глубину. Ему было приказано доложить через два часа. А утверждают, что в подлодке медленно тянется время. Волошин посмотрел на часы. Приближался заданный срок подвсплытия под перископ.
Впервые Волошину хотелось подольше остаться одному. В новой каюте не без его участия были убраны дублирующие приборы — глубиномер, репитер гирокомпаса, указатель скорости… Центральный пост рядом, и там — все, что нужно. Каюта выглядела солидней, просторней. Диван, обитый мягким ледерином, быстро превращался в спальное место, как в купе международного вагона. Крохотный столик все же позволял разложить докучную писанину, которую и сюда приносил Волошину старший помощник из своей корабельной канцелярии. В каюте нет гидропоники, зато имеются плоские висячие вазочки с вьюнками. Одна переборка, как и у инженера-механика, украшена подсвеченным панно — мозаикой из дорогих сортов дерева: Васильевский остров со стороны набережной.
А вот и главная приманка, почему и тянет сюда. На переборке в рамочке из неошкуренной березы — семейная фотография. Комфлота назвал ее идиллической. Ленька и жена со смехом отнимают у Волошина большой мяч. Их «щелкнул» в Летнем саду тот самый «комиссар Петечка», в нем вся семья души не чаяла, а потом пришлось с ним распрощаться.
Подорвал веру в сослуживцев «комиссар Петечка». Пришлось дать зарок близко не сходиться со своими офицерами, самому в гости ходить пореже и к себе не приглашать. Отсюда и укоренились слухи о его нелюдимости и прочих теневых сторонах характера. Может быть, и дурно, а перемениться не мог, пусть так и остается.
Пора уходить. Приближается время решений. Надо собраться… Волошин пристально вгляделся в зеркало.
Раздумья окончились. Встал, встряхнулся, надвинул пилотку чуточку на лоб, но без того пижонского шика, какой бытует среди молодежи атомных лодок.
В коридоре его нагнал Куприянов.
— Как ваши отроки? — спросил Волошин.
— Горят желанием, товарищ командир, — отшутился Куприянов. — Подвсплытие?
— Да.
— Ловить звездочку?
— Без звездочки и нам не обойтись. Необходимо определиться.
— Будем искать разводье?
— Будем искать, — сухо ответил Волошин, так как разговор принимал несколько праздную форму.
Все лишнее отброшено. Никаких посторонних мыслей. Тренировка воли помогла Волошину утвердиться самому в самом себе. Легко поднявшись по трапу, он немедленно как бы окунулся в привычную атмосферу центрального поста. Все на своих местах. Отобрана лучшая ходовая вахта. Кисловский доложил данные, и Волошин вступил в непосредственное командование.
Кивнув Ушакову и как бы разрешив ему присутствовать в своем главном штабе, Волошин обошел все посты и приказал объявить боевую тревогу. Сигнал разнесся по всем отсекам с быстротой импульса. Все встрепенулись, сосредоточились, физически напряглись и, по закону стремительно возникающей в организме реакции, приготовили себя к единственной задаче — безупречному и безоговорочному выполнению высшей в их коллективе воли.
По боевой тревоге полностью выключались все разговоры. Ничто не должно отвлекать и никто!
