— А мы — не хотим! — резко бросил Хосита.
Биргер, слушавший молча препирательства Дерябина и Хоситы, сказал:
— Странный вы человек, Дерябин, ей-богу. Смотрю я на вас и поражаюсь. Вот подождите немного, голуба моя, в один прекрасный день ваше частное предприятие вылетит в трубу. Вы что же, с ихними рыбозаводами собираетесь конкурировать? Думаете, большевики назначат вам пенсию за вашу многолетнюю торговую деятельность на пользу собственного кармана? Черта с два!
— Вы излишне сердиты, господин Биргер, — примиряюще произнес Хосита. — Господин Дерябин все это понимает сам. Ему надо дать время подумать.
— Я все-таки хотел бы знать, зачем я вам понадобился? — допытывался Дерябин.
— Прекрасно! — обрадовался Хосита. Он налил всем чай и досыпал в вазочку японских вафель, сделанных словно из воздуха. Прихлебывая обжигающий напиток, Хосита продолжал: — Наш первый император по имени Дзимму, основатель японской династии, был также и первый поэт. Сохранились прекрасные стихи Дзимму.
Хосита поставил чашку, выпрямился, лицо его приняло суровое выражение. Он читал стихи резким голосом, словно подавал солдатам отрывистую воинскую команду.
Как крабы,
Что сплошь покрывают
Великие скалы
У моря Изе,
Где веет ветер богов,
Как крабы,
Так мы, о мои воины,
Так мы нагрянем на них
И вконец истребим их,
Вконец истребим их!..
Биргер льстиво заметил:
— Мужественные слова, великолепно, ей-богу!
Дерябин обжигался чаем и молчал. Ему были непонятны стихотворные аллегории Хоситы, и он ждал прозаического разъяснения мысли, упрятанной в поэтические строчки.
— Ветер богов — Камикадзе, пусть он дует с островов Японии в сторону Охотского моря, — мечтательно говорил Хосита. — Он может стать опасным для русских кораблей, которые вышли в море. Не море топит корабли, а ветры. Так, кажется, говорят русские?
Хосита полуприкрыл глаза, слегка откинув скуластую голову, крепко посаженную на короткую мускулистую шею.
Дерябин ничего не понял в туманных иносказаниях о ветре, крабах и стихах. Но чутьем догадывался, что предстоят трудные и опасные дела.
Усиливался ветер. Дерябин с беспокойным сердцем прислушивался к нему — напористому, неудержимому ветру весны. «Ветер богов», — невесело подумал он.
— Надо помочь нашим друзьям, — без лишних предисловий начал Биргер. — Японским рыбопромышленникам не нравится рыболовная конвенция, вы это знаете. До нее японцы были монополистами в камчатском рыбном и крабовом промысле. Будем откровенны: советская сторона не ущемляет интересов японских рыбопромышленников. Но советское производство рентабельнее, качественнее, экономичнее. В Японии другая система, и она не выдерживает соревнования с Советами. Какой выход? Очень просто: срывать работу советской рыбной промышленности. Как? Тут способов много. — Биргер замолчал, набивая трубку.
Биргер однажды поставил «Тайгу» в один из японских доков. Ремонт требовался небольшой. Но пришел представитель Совторгфлота — вертлявый, болтливый, пройдошливый малый — и стал уверять капитана, что требуются работы, расход на которые втрое превышал сумму по первой дефектной ведомости. Биргер запротестовал, возмутился. Но вертлявый молодой человек доказывал, ссылаясь на заключение инженеров, что иначе судно нельзя будет выпустить из дока. Биргер послал во Владивосток паническую телеграмму и получил разрешение на расширение ремонтных работ. Уже в ходе ремонта он убедился, что необходимости в нем не было. Тогда он взял за шиворот вертлявого пройдоху. Но тот бесстыже рассмеялся, потом стал вдруг серьезным и сказал, что дело уже сделано и теперь Биргер вряд ли сумеет пойти на попятный: японцам пора платить денежки. Если в Совторгфлоте узнают, что валюта выброшена на ветер, то спросят в первую очередь с Биргера: он ведь поднял телеграфную панику. А представитель Совторгфлота действовал по указке капитана парохода. Биргер с ужасом понял, что стал жертвой наглого шантажа. Но решил все же идти с повинной. Тогда к нему явился какой-то серенький, невзрачный тип и заявил, что может документально доказать, как Биргер сорвал забастовку владивостокских моряков в 1919 году. «Уж за такие сведения ГПУ поблагодарит».
Биргер прикусил язык.
После ремонта «Тайги» капитан получил от судоремонтной компании солидную премию.
А в следующий заход в Японию к Биргеру пришел неизвестный русский и уже без всяких церемоний объяснил, что он является представителем заграничной рыболовной фирмы братьев Ванецовых, бежавших некогда из России, и что фирма эта ведет борьбу с советской рыбной промышленностью. Фирма организует задержку советских судов в ремонте, срыв советских заказов по постройке рыболовецкого флота и многое другое. История с «Тайгой» организована именно этой фирмой, и теперь Биргер должен выполнять все ее задания.
Так Биргер поступил на службу к людям, замышлявшим нанести удар в спину молодой рыбной промышленности Дальнего Востока. Он не жаловался на скаредность своих хозяев: платили щедро, в расчете на большие барыши в будущем.
— Ну вот, Павел Васильевич, — продолжал Биргер. — Попробуйте привлечь Изместьева, он ваш родственник. Поищите еще кого-нибудь из заводских. Люди сейчас разные, раскулаченные есть, прогульщики, пьяницы. Ищите среди них. Главная ставка — на огонь. Жечь всё — бочки, кунгасы, склады, фабрики, пароходы. Я передаю вам распоряжение Ванецовых, а они борются за возрождение частной рыбной промышленности на Дальнем Востоке. Сорвется это дело у большевиков — хозяевами опять станем мы.
Хосита слушал, изредка кивая головой. Потом он тоже заговорил, но уже без поэтического пафоса, суховатым, деловым языком:
— В свое время нам не удалась на Дальнем Востоке военная интервенция. Сейчас мы хотим взять в какой-то степени реванш и организуем рыбную интервенцию. Борьба была жестокой и тогда, будет она жестокой и теперь. Биргер-сан упустил в своем рассказе некоторые моменты. Мы хорошо понимаем, что многие статьи импорта большевики могли бы сейчас сократить. Надо только организовать собственное производство сетеснастей, соломоткацких изделий и другого оборудования. Но это не делается по воле некоторых работников Союзрыбы. И нам это на руку. Очень много также неурядиц с переселением рыбаков на постоянное жительство. А сезонники дорого обходятся. Нам тоже это выгодно. Что касается японских фирм, мы можем продавать и можем не продавать. Нам выгоднее продавать: сейчас ведь кризис. А вы здесь должны всё портить. Как? Ну, например, банки для крабовых консервов. У русских нет лака для банок. Их закупают у нас. А здесь их надо портить водой. Погрузили в трюм — намочите. Банки погибли. Главное же — рыболовецкий флот. Русские строят этот флот, но пока плохо. Поэтому покупают катера у нас. Вся надежда на то, что будет продолжаться текучесть кадров… Если сумеете, разлагайте людей, пускайте слухи…
Дерябин сидел, подавленный всем услышанным. Он ощущал двойственное чувство: недовольства и радости. Рассказ о том, что за границей готовят тайную войну против советской рыбной промышленности, вселял хотя и неясные, но надежды.
Дерябин принял предложение.
— Кто ест соль, должен пить воду, — бестактно пошутил Хосита на прощание, намекая на зависимое положение Дерябина.
— А если я не сумею быть полезным? — спросил уже с порога тот.
— Кто пожалеет пятачок, потеряет рублик, — многозначительно произнес Хосита и весело рассмеялся.
Новый день извечно рождался в неоглядных просторах Тихого океана. За дальними далями, по всхолмленной тайфунами водной пустыне пролегал незримый рубеж времени: пока американский континент жил еще во вчерашних сутках, на азиатские земли уверенно и твердо ступал народившийся день. Ветры, легкие и быстрые, летели в рассветном небе, как бы расчищая дорогу восходящему солнцу.
Солнце выплывало из океанских глубин, румяно умытое холодной волной.
Первыми на дальневосточной земле встречали утро настывшие камни острова Большой Диомид. А погодя немного красноватый свет солнца покрывал тончайшим слоем меди обкрошенные тысячелетними ветрами скалы Уссурийского залива. И тогда во Владивостоке тоже наступало утро. Но в городе солнце появлялось не сразу: путь ему преграждали сопки Богатой Гривы. На их западных склонах фиолетово дымился рассветный сумрак. Потом коричневатые ржавые обломки скалистой вершины Орлиного Гнезда превращались вдруг в россыпи золотых самородков. А по ту сторону Амурского залива свинцово-неподвижные дремлющие облака, неожиданно утратив тяжесть, становились пухлыми, розовыми комками ваты. Прокоптелые кирпичные трубы Дальзавода стояли будто облицованные красным мрамором, исторгая торжественно-багряный дым.
