— Заочно? — разочаровано вымолвила она.
— Нет.
— Я не понимаю.
— Курсы механиков в Таежном, при нашем леспромхозе будут, — пояснил Павел. — Кончите их — других учить будете: у вас станут проходить практику молодые трактористы. Ну, довольны?
— Большое спасибо, Павел Владимирович!.. До свидания!
Павел улыбнулся, кивнул головой и поднялся на крыльцо дома Столетникова.
Когда Павел вошел в комнату, то первое, что он увидел, был домашний торт с цифрой тридцать пять, поставленный в центре еще не накрытого стола.
«Вот оно что», — подумал Павел и подошел поздравить Александра с днем рождения, незаметно для других показав ему кулак.
Из комнаты Столетникова вышел широко улыбающийся Нижельский.
— Владимирович, — обратился он к Павлу, — давно жду вас, — и показал на шахматную доску. — Давайте партию?
— Охотно!
Павел сел к столику. Играл он белыми. Ходы делал быстро, почти не обдумывая. Он знал, что секретарь райкома играть начал недавно, и в своем выигрыше был уверен. Но вот ферзь Нижельского при поддержке коней и слона атаковал левый фланг Павла, взял слона, трижды объявил «шах», загнав короля Павла в угол, а еще через ход конь Нижельского, перескакивая через фигуры, угрожающе уставился на короля.
— Еще шах, Павел Владимирович… Вам хода нет. Выход — менять ферзя на коня, а там…
«Постой, постой, — удивился Павел, — когда же он успел? Да, да, берет ферзя, потом другим конем делает шах… и… до мата рукой подать. А, быть может, сумею выкрутиться?.. Нет, проиграл!»
Павел пытался расквитаться второй партией, но сдал и ее, играл, обозленный на себя, третью, но успеха не добился. Начинать четвертую отказался, заранее подняв на радость Нижельскому руки.
— Вы что-то не в форме нынче, Владимирович, — заметил Нижельский, внимательно вглядываясь в лицо Павла. — Случилось что?
— Сам не пойму, Олег Петрович.
В глазах секретаря было столько участия и доброты, что Павел не мог кривить душой.
— Скажите, Олег Петрович, — как бы вы поступили, если бы вас попросил товарищ написать об одном деле… Ну, а вы бы знали, что дело это его очень волнует и что если вы напишите правду, то товарищ ваш очень расстроится.
Седобородов, Бакрадзе, Столетников и Костиков, игравшие в домино, притихли, и все повернулись к Леснову и Нижельскому, приостановив игру.
— Очень даже просто, — вдруг сказал Седобородов, словно вопрос был задан ему. — Написал бы все как есть. Что еще?
— Э-э, кацо, написать легче всего, — недовольно поморщился Бакрадзе. — Надо еще помочь товарищу.
Нижельский с любопытством и вниманием слушал.
— Обычно просьбу выполняют, — сказал он, — тем более, товарища или друга. Александр Родионович и Васо Лаврентьевич правы. Мало написать. Насколько я понимаю, речь идет о Заневских — давайте говорить прямо. Надо их помирить.
Заговорили о семейных отношениях, о том, почему неполадки в производственных делах всех касаются, а семейные ссоры мало кого волнуют.
— Некоторые говорят: милые бранятся — только тешатся, — развивал мысль Нижельский. — Что ж, это правильно, если люди по пустяку повздорили. Но когда люди перестают замечать один другого, питаются в разных местах — тут уж не «тешатся», а переживают. И ничем не измерить эти переживания незаслуженно оскорбленного человека, ничем не определить, какой глубины след остается в его сознании. А ведь все это отражается и на работе человека, на его здоровье, настроении. Значит, и семейная ссора нередко приносит вред обществу.
Да, сегодня, решил Павел, он допишет письмо Верочке, расскажет все, как есть, пообещает, что поможет ее родным помириться.
В комнату вошла мать Александра и пригласила гостей к столу.
Павел, шедший впереди Столетникова и Бакрадзе, неожиданно остановился на тропе.
— Что там? — спросил замполит, заглядывая через плечо Павла.
— Соболь, — ответил тот и указал на парный след. — Ночью прошел.
— А почем вы знаете, что ночью? Может быть, вчера или позавчера!
— Ночью, — уверенно повторил Павел, трогая пальцем отпечаток на снегу. — Вчерашней ночью и днем падал снег, значит, следов не было бы, да и днем соболь здесь не пройдет, он не любит шума. А след свежий, еще не застыл и чуть изморозью присыпан, — Павел выпрямился, глубоко вздохнул. — Эх-х, сейчас бы побелковать или с обметом на соболя идти! — мечтательно произнес он. — Не могу равнодушно смотреть на следы, как увижу, так и заболел — тянет в лес.
— А почему в выходной не сходите?
— Ну, в выходной! — Павел безнадежно махнул рукой. — Только раздразнишь себя… На недельки бы две-три, эдак, можно! — он вздохнул, еще раз с тоской глянул на уходящую в тайгу цепочку следов и зашагал дальше.
За штабелями лесосклада поднимались дымки костров.
Грузчики, ожидая подачи порожняка под погрузку, грелись у огня, тут же был Костиков. Он что-то доказывал Раздольному, ожесточенно жестикулируя и все время показывая на грузчиков.
Подошли ближе, прислушались.
— Не первую зиму работают, — невозмутимо говорил Раздольный, глядя куда-то в сторону, — и эту обойдутся у костров!
— Костер тут не поможет, ежели метель, или, скажем, пурга, — не унимался Костиков. — Люди не отдохнут, а перемерзнут, а потом с них много не спросишь. Да и здоровье тоже…
— Обходились же раньше? — перебил Раздольный.
— А какие простои вагонов были? А сколько людей болело? А какие штрафы леспромхоз платил за простои? Вы обязаны разрешить этот вопрос, как начальник погрузки, а иначе…
— Что, иначе? — Раздольный скривил лицо и сплюнул.
— Вы… вы, Раздольный, бюрократ, — в сердцах выкрикнул Костиков, — а может, и похуже!
— Что-о?
Раздольный побледнел и грозно повернулся к Костикову, но, заметив начальство, фальшиво-равнодушно улыбнулся, будто не придал значения этим словам.
— Что, слыхали! Аль повторить еще? — вызывающе сказал Костиков и обратился к подошедшим. — Товарищи, неужто и эту зиму грузчики не получат барак для отдыха на лесобирже?
Павел, Столетников и Бакрадзе молчали, выжидающе глядя на Раздольного, и тот заговорил:
— Чем людям сидеть у костров да бездельничать, заставили бы их подносить шпалы. Поняли? — в словах Раздольного прозвучала нескрываемая злость, он явно хотел скомпрометировать своего десятника.
— И это начальник погрузки, тьфу! — сплюнул Костиков. — Да поймите вы, не машина ведь — люди! Машина и та отдыха требует… Или вы за простои будете платить из своего кармана! Нет, Алексей Васильевич, такие распоряжения я выполнять не буду, а ежели настаиваете, берите на себя ответственность!
— И возьму!
— Нет, не возьмете, Раздольный, — вмешался в спор Столетников. — Не позволим!
— Тогда я слагаю с себя обязанности начальника погрузки. Все равно нехорош, только выговора да замечания получаешь…
— Что ж, — спокойно сказал Павел. — С завтрашнего дня начнете передачу обязанностей Костикову, а у него примете погрузку лесоучастка. Приказ будет сегодня вечером.
— Я не буду принимать погрузку лесоучастка, — растерялся Раздольный, — прошу уволить меня! Я…
— Напишите заявление, укажите причины, разберем, — ответил Павел и отвернулся. — Пошли, товарищи, — обратился он к спутникам.
Директор, замполит и экономист остановились в бригаде Верхутина.
Перед ними пылал огромный костер.
— Посмотрите, какая красота! — восторженно проговорил Столетников, показывая на бушующие вихри пламени, охватившие порубочные остатки.
Они вдыхали горьковатый запах смолы и дыма и зачарованно смотрели на шумящий огонь, не в силах отвести взгляд. Огонь лизал сучки, ветки, вершины; пучки густого бело-серого дыма с грязновато-голубым оттенком то там, то здесь устремлялись вверх, и следом бенгальским огнем вспыхивала хвоя, треща и звеня, искры взмывали к небу, рассыпались и таяли в воздухе.
— Это называется сжиганием порубочных остатков, — задумчиво проговорил Павел.
— А еще — законным преступлением, — в тон директору добавил Бакрадзе, и Павел со Столетниковым с недоумением посмотрели на него. — Да, да товарищи! Еще это называется преступлением.
— Но нельзя же оставлять на вырубленных делянках сучки, ветки, обрезки, — возразил Столетников, — все это захламляет вырубки, в порубочных остатках гнездятся короеды и другие вредные для леса насекомые. К тому же, возникает опасность пожаров!.. А как лесхозы штрафуют за оставленный на вырубках хлам!
— Все это правильно, — улыбнулся Бакрадзе. — Но поймите, что горят в этих кострах сотни миллионов рублей, даже если хотите — миллиарды!
— А Васо Лаврентьевич прав, — задумчиво сказал Павел, вспоминая то, что слышал в институте. — Да, порубочные остатки оставлять нельзя, но, и сжигая их мы уничтожаем громадные богатства. А все потому, что не дошли еще руки…
