Владимир Петров - Польский пароль

И все-таки они с Гжельчиком отбили гранатами очередную атаку. Пожалуй, предпоследнюю…

Немцы опять притихли. Запустили две белые ракеты — наверно, вызывали подмогу. Что ж, если сюда подойдут каратели с тыла, от Лыпни, то следующая атака наверняка окажется последней и решающей.

Капрал Гжельчик, лежа на боку, наспех бинтовал раненую ногу Полторанина.

— Поганые дела, Юрек… — тихо сказал старший лейтенант. — Тебе надо уходить. Бери оберста — и вон туда в лес. Пока нас кругом не обложили. Уходи к переправе, там сейчас наши. А я подержу немцев.

Гжельчик лишь молча кивнул. Он тоже понимал: другого выхода у них нет. Это был единственный шанс, последняя возможность попытаться выполнить задание, порученное разведгруппе. Они прыгали с неба, таились по лесам, мокли под дождем и рисковали жизнью все эти десять суток только ради того, чтобы заполучить этого немецкого оберста.

Они заплатили слишком дорогой ценой: Сарбеев, лейтенант Братан и вот только что — Анилья… И это, пожалуй, еще не все. Теперь очередь самого Полторанина. Что ж, он прав; даже раненный, он сможет на какое-то время удержать здесь немцев, привязать их к этому сгоревшему дому. Хотя бы на полчаса.

Гжельчик собрал в одно место оставшиеся гранаты, раскрыл вещмешок с запасными автоматными рожками и хотел что-то сказать, но Полторанин резко оттолкнул его:

— Не надо разговоров! Быстро уходите! Пока не началась атака.

Он яростно строчил по дальним и ближним орешникам, поминутно оглядываясь на стежку в траве, где ползли Гжельчик и Крюгель, стрелял до тех пор, пока не увидел, как нырнули в лес их темные фигуры. Он боялся сейчас только одного: дойдет ли раненый оберст, не обессилит ли от потери крови?

Потом отложил автомат, дотянулся и осторожно перевернул навзничь тело радистки Анильи: пусть смотрит в небо. Туда, откуда они пришли. Пятеро, а теперь остались одни. Она ведь, кажется, хотела, чтобы когда-нибудь они с ним остались вдвоем.

…Вспомнился сорок первый год. В такой же душный июльский вечер он, сержант, держал со своим отделением оборону на лесной опушке. Так же сладко пахло медовой травой, забивавшей пороховую гарь, такие же синие тени неясно плутали в предвечернем лесу. И так же закатывалось солнце, раскаленное, уставшее за день, полыхающее розовым пожаром.

Только тогда закат был впереди, а за спиной у них — весь восток, вся Россия, еще не тронутая войной.

Теперь солнце садилось сзади, припекая затылок. Там был запад, вся неведомая Европа. А он, старший лейтенант Полторанин, на ее передовых рубежах держал оборону.

Так получалось…

«Штурмуй, где неприятель засел!»

Силезии во время февральского наступления майор Вахромеев принял полк. А вернее сказать, вступил в командование прямо в бою после гибели старого командира полка.

Оставив позади Польшу, городки Нижней Силезии, войска правого крыла 1-го Украинского фронта вырвались к Нейсе и несколько суток безуспешно пытались захватить плацдармы на западном берегу. В студеной воде, перемешанной со льдом, погибла большая часть вахромеевского передового батальона, а от полка не осталось и половины численного состава.

Их здорово подвел тогда этот проклятый железнодорожный мост… Почти полностью целый с рухнувшим одним пролетом у противоположного берега, мост казался надежным средством форсирования: стоило лишь подвести пару самодельных понтонов на узком участке разрыва.

Как потом выяснилось, гитлеровцы заранее все тщательно предусмотрели, был пристрелян каждый метр на сохранившихся железных фермах. И лишь только советские автоматчики в азарте преследования выскочили на мост, разразился огненный ад: пролеты буквально исчезли, растворились в мельтешении пулеметных трасс, черная вода вскипела от падающих тел…

Вот уже месяц с утра и до темноты злополучный мост, черный и ржавый, торчал перед глазами немым укором, памятником трагической февральской ошибки, рождая в душе досаду, неутихающую горечь. А ведь все расчеты по предстоящему новому форсированию Нейсе опять приходилось связывать с этим мостом — другого выхода просто не было.

Удивительное дело: иногда Вахромееву казалось, что вокруг этого трижды клятого моста вращается вся война и вообще — весь белый свет! Словно именно здесь, где-то между бетонными, зеленоватыми от тины мостовыми быками, проходила невидимая земная ось. И то, что было в недавнем прошлом, начиная с боев на сандомирском плацдарме, и то, что могло произойти завтра, в будущем, уже озаренном близкой победой, — все выглядело крепчайше связанным, слитым воедино с этим мостом, торчащим в самом центре событий.

Без него не было прошлого (этой коварной ловушки!), без него не могло быть будущего, ибо мост вел к напичканному пулеметами, танками, пушками западному берегу, за которым в сырой весенней роздыми где-то недалеко таился Берлин. И была долгожданная победа.

Там, на другом берегу, начиналась земля Бранденбург, а Берлин был ее центром и столицей еще с древних времен. Это, по солдатским понятиям, нечто вроде центральной столичной области.

Только тут было другое: тут таилось логово фашистского зверя!

Не нравилась Вахромееву Германия. И природа, казалось бы, вполне привлекательна, даже красивая: поля, леса и горы. Реки и озера в изобилии (черт бы их побрал — непрестанные форсирования!). А вольности, раздолья, естественной простоты нет, самой той природы не чувствуется! Не страна, а огромный подстриженный палисадник, где все ухожено, выровнено по ранжиру. В лесах деревья и те под линейку высажены.

Города, городки, поселки — на один манер. Островерхие, с одинаковыми черепичными крышами, колючие на вид. В той же Силезии — сплошные шпили и заводские трубы. Посмотришь — не города, будто каменные ежи в долинах разбросаны. И подступаться неохота.

А надо. Потому что надо идти вперед, надо кончать войну.

Конечно, наиболее «колючие» города приходится обходить и оставлять в тылу, такие, как блокированные в феврале здесь, неподалеку, Глогау и Бреслау — в каждом гарнизоне по нескольку десятков тысяч отпетых фашистов. Леший с ними, пусть покуда грызут сухари, от расплаты все равно не уйдут…

На реке, по-весеннему взбухшей и грязной, плыли обломки телег, зарядных ящиков, полузатопленные разбитые лодки и бесформенные трупы: где-то в верховьях Нейсе, в горах Верхней Силезии, только на днях отгремели яростные бои. Река несет печальные их отголоски, крутит у мостовых свай зловонные водовороты, за которыми в полном молчании наблюдают оба берега: отсюда — наши; с противоположного — немцы.

Все знают: скоро, очень скоро то же самое начнется здесь. Закипит под снарядами грязно-бурая вода, в огне встанут на дыбы берега и полноводная равнодушная Нейсе понесет новые трупы к низинам Померании, к песчаным отмелям Балтики…

А между тем на берегах с каждым днем пробуждалась весна, сладковатые запахи потеплевшей земли все сильнее, явственнее забивали пороховую гарь, кислую душноту снарядных разрывов. В побуревших, еще голых кустах на косогоре, рядом с КП Вахромеева, несмело пискнули какие-то пичуги, а однажды в полдень невысоко над рекой прошел на север строгий гусиный клин. Будто серебряные колокольчики прозвенели под белыми облаками.

Вспомнилась Черемша… Мартовская капель под стрехами, налитые солнцем хрустальные сосульки, влажно-черные плешины проталин, над которыми курился парок, пахнущий прелым листом. Там в марте солнышко весь день колобродит, купается, хмельное, в снегу и воде. Здесь ни снега, ни солнца — одна туманная мокрота.

А все равно приятно: весна по жилам бродит, будоражит, теребит, куда-то зовет. Не зря вон ребята из третьей роты по утрам прямо из траншей на берег вылазят и, пользуясь туманом, по пояс моются, гогочут как те ошалелые от весны гуси.

Надо, пожалуй, запретить, пресечь озорство. Недалеко и до беды: а ну как немцы на слух врежут из крупнокалиберного «гувера»?

Не врезали. Более того, и у немцев нашлись смельчаки — любители водных процедур. Те вообще открыто действовали, когда и туман уже поднялся. А стрельбы не было.

«Дуреют но весне люди… — морщился Вахромеев. — А через неделю, глядишь, наступать придется. Не растрясти бы боевой дух — ведь больше месяца в окопах сидим».

Он долго разглядывал, в бинокль умывающихся немцев, потом, вздохнув, велел телефонисту соединить его с командиром третьей, «прибрежной» роты.

— Бурнашов! Вы там ослепли, что ли? Немцы у вас на глазах хулиганят, а вы пялитесь. Шугани по ним очередью, чтоб порядок знали.

— Есть! Сейчас мы их срежем.

Немцев с берега спугнули. Однако Вахромеев еще долго пребывал не в духе, бурчал— сердился на непонятливого лейтенанта Бурнашова. Ведь проявил нетребовательность: пример-то немцам его, Бурнашова, архаровцы подали! Ну и пресек бы в самом начале. Так нет, надо непременно командиру полка вмешиваться!