им счастья, ведь Андрей — наш товарищ…»
— Вера!
— Да, да, иду! — рассеянно откликается она, шагнув к Василию. И чуточку грустно, виновато улыбается ему, зная, как предательски далеки сейчас от него ее мысли.
Устинья Семеновна, удерживая беснующегося Рекса, коротко кивает на крыльцо Сойченко и ребятам, сгрудившимся у ворот:
— Проходите, там он, дома.
И задерживает острый взгляд на Вере, шагнувшей вслед за Сойченко во двор. «Эта-то, бесстыжая, чего крутится среди мужиков? Обтянула ляжки-то, ходуном ходят под юбкой, аж смотреть муторно».
Не нравится Устинье Семеновне приход шахтовских, но знает: в дни свадьбы с гостями будь ласкова. Как узнала, что отказался Андрей от венчанья — ноги не хотела в доме показывать. Да и Григорий уговорил: дескать, себя опозоришь. Оно и верно: им, молодым-то, нонче стыд дымом в глаза не бросается. Ничего, зятек пусть не радуется. Свечечкой мигнут три денечка, а там — снова ее хозяйская воля. Будням в семье — баба хозяин. Как ни ерепенься, Андрюшка, выпьешь до дна всю чашу, которая будет тебе приготовлена. Горькой покажется и ласка женская, коль не покоришься…
А сейчас, что ж, встречать ранних гостей надо. Видать, среди них и начальство Андрюшкино есть: тот вон чернявый, пожилой, с цепким взглядом, что первым взошел в ворота, — пожалуй, не простой рабочий.
Устинья Семеновна неторопливо поднимается в сенцы. И снова слышит позвякивание цепи; но теперь Рекс не лает, а, повизгивая, ластится. Устинья Семеновна оборачивается, и сердце ее трепетно екает: похлопывая Рекса по мощному лохматому загривку, у сарайки стоит сын Семен. Издали он кивает ей — спокойно, словно вчера виделись:
— Здравствуй, мама…
С холодным сердцем вспоминала в последнее время Устинья Семеновна непутевого сына, но сейчас, увидев его, похудевшего и словно подросшего и раздавшегося в плечах, не утерпев, быстро сходит с крыльца.
— Здорово, беглец… — шагает она к Семену и только тут замечает застывшую у ворот жену его Настю. Одета сноха чуть ли не так же вольно, как та вертихвостка из комитета комсомола — в коротенькую юбчонку и белую кофточку, обтягивающую ее худые, совсем девчоночьи плечи.
«Ишь ты, за модой гонится», — косится на нее Устинья Семеновна, останавливаясь и едва приметно кивая на торопливое приветствие снохи.
— Заходите, — скупо роняет она сыну. — Там шахтовских полдома привалило, на стол буду собирать, хоть и не время.
— Зять-то где с Любой? — сверкает белозубой улыбкой ничуть не смутившийся от холодности матери Семен. — В церковь, небось, укатили?
— Семен, — хмурится Настя, но тот уже подходит к матери, протягивая руку:
— Ну, поздравляю, мама! Последнюю выдаешь, больше свадеб в доме не предвидится. Всех троих на ноги поставила, теперь — отдохнуть можно, внуков понянчить.
— Замолол, Емеля, — отмахивается Устинья Семеновна, но руку сыну подает. — Гришку-то не видел?
— У соседского Ванюшки сидит, тетка Марина сказала. Ну, пошли, что ли, в дом? Стаканчик-то горилки до свадьбы, небось, поднесешь?
— Разевай рот, — незлобиво говорит Устинья Семеновна и шагает к крыльцу. — Пошли, Настя, поможешь мне на стол накрывать.
А сама продолжает обдумывать затаенную свою мысль. Знает она, что пьяные мужики в большинстве своем глупы и послушны. Что, если и Андрюшку удастся подбить пойти в церковь, как охмелеет? С Григорием надо переговорить, чтоб не оплошал в нужный момент, раззадорил бы Андрюшку да с компанией поселковых — в церковь…
«А уж подпоить-то зятюшку я сумею, — усмехается она. — И Любке надо сказать…»
Шумно поздравляют ребята жениха и невесту, передают им подарки. «Густо дарят, богато», — отмечает Устинья Семеновна. Отходят в сторону и ведут нескончаемые разговоры о своих шахтовских делах, не притрагиваясь к стаканам с водкой и закуске, собранной Устиньей Семеновной.
— На работу, мамаша. Нельзя нам, — поясняет Степан Игнашов на недовольное замечание хозяйки: что же брезгуют гости угощением?
— Не грех и перед делом стаканчик опрокинуть, — настаивает Устинья Семеновна, но Сойченко говорит:
— Кто на работу — ни капли! После смены придут…
— А вам-то, не знаю, как величать, можно выпить? — щурится Устинья Семеновна. Но тот качает головой:
— А мне — тем более! У меня круглосуточная работа, хозяюшка.
— Круглые сутки? — недоверчиво смотрит хозяйка. — А по виду-то, не подумаешь. Ишь какой гладкий…
Сквозь смех прорывается торжественный голос Лагушина:
— Вот, хозяюшка, кто за всех нас отквитается, вот эти двое, — подталкивает он Вяхирева и Веру. — Они тоже — молодожены, налей им!
— За их счастье, — кивает Василий на Андрея и Любу, — и за наше!
И единым взмахом опрокидывает стопку под восторженный взрыв смеха.
— И я за их счастье выпью, — срывающимся голосом произносит Вера, держа стаканчик. — А чтобы сами берегли свое счастье — мы с Василием решили сделать вам подарок… Возьми, Люба…
Пахом, по извечной привычке выпивохи старавшийся держаться рядом с хозяйкой, весело кивает Устинье Семеновне:
— Квартиру молодым дарят, ясно? От такого подарка едва кто откажется.
— Квартиру? — подозрительно глядит на него Устинья Семеновна. — Как это — квартиру? Богачи они, что ли? Мелешь, милок, а вроде и не выпил еще…
Пахом хохочет, довольный, и совсем запанибрата притрагивается рукой к плечу Устиньи Семеновны, поясняя:
— Ордер на новую квартиру, ясно? Им очередь подошла, — кивает он на Веру, — они решили, что Андрею с невестой свой угол сейчас нужнее. Высокое сознание, понимать надо, мамаша!
Устинья Семеновна мгновение вприщур смотрит на Любашу, смущенно державшую ордер, потом шагает к дочери и забирает бумажку.
— Возьми-ка, милая, обратно, — подает она ордер Вере, усмехаясь. — Не такие уж мы бедные, чтоб чужие квартиры перехватывать. Дом-то у нее, слава богу, еще ни с какого боку не подгнил. А ежели и подтрухлявится — направят, — поводит она взглядом на Андрея и Любашу. — Они теперь хозяева здесь, мне и голбца хватит до скончания моего-то века…
Андрей хочет возразить теще, но Семен опережает его:
— Чего ты противишься, мама? Пусть поживут отдельно! И тебе спокойней, и они сами себе хозяева будут… Бери, бери, Андрей, ордер, не смотри на мать!
— Ты чего ввязываешься? — шагает к нему Устинья Семеновна. — Хочешь, чтобы и Любка, как твоя суженая, вместо хозяйства-то по клубам да лекциям бегала?
Семен вспыхивает, сдвинув брови, но Сойченко предупреждает назревавшую ссору.
— Довольно об этом, товарищи, — машет он рукой. — Это можно решить и позднее. А сейчас надо дать возможность хозяевам — и молодым и старым — приготовиться к встрече гостей! После смены ребята придут…
— Мы явимся в разгар веселья, — подхватывает Пахом Лагушин. — Прямо с корабля — на бал…
— Ладно, танцор, сначала за прошлый прогул надо ответить, — говорит Сойченко. — Не забывай: после того, как вернется на работу Макурин, обсудим твои похождения.
— Ясно! — шутливо отзывается Пахом, но ему невесело. Знает, разговор впереди предстоит крутой. Он оглядывается, ища
