— Эй, вы, соколики!
Люди на задних тройках ехали шумно, с криками, с песнями. И только Дарья с Харитоном молчали, глядели на медвежью шкуру, прикрывавшую их до пояса, и скидывали с нее снежные комья.
Вскоре на заснеженных вырубах показался Чарус. От флагов, от кумачовых полотнищ он весь был словно в кострах. На его длинной улице было много народа, молодежь ходила толпами; из громкоговорителей, установленных возле почты и конторы леспромхоза, гремела музыка, повсюду вразнобой слышалась игра на гармошках, далеко за поселок летели крики, песни.
Веселый свадебный поезд мчался по поселку, как вихрь, от которого гуляющие шарахались в снег, в сугробы.
В помещении загса, украшенном цветами и картинами, их встретила пожилая полная женщина в очках.
— Вот вам и поп! — шепнул Шишигин Богданову из-за плеча.
Харитон и Дарья разделись, сели на мягкий диван, пообогрелись. Женщина побеседовала с ними, как положено при этом, о браке, о семье, а затем стала оформлять документы.
— На какую фамилию вас записывать? — Женщина посмотрела на Цветкову, потом на Богданова.
— Как, Даша? — в свою очередь спросил Богданов.
— Ну, пишите на его! — сказала она, кивнув на Харитона. — Была Цветкова, и не будет Цветковой.
Когда все было оформлено и они расписались в книге и в акте, женщина встала, вручила Богданову свидетельство и поздравила с законным браком. Тут же начали поздравлять и гости, пожимать руки. Перед тем как уходить Шишигин подошел к заведующей и, показывая на горлышко бутылки в кармане, предложил:
— Может, выпьете чарочку за молодых?
— Нет, спасибо! — сухо сказала женщина, убирая документы.
Возле троек опять собрался народ.
— Чья это свадьба? Кто женится? — спрашивали в толпе.
— Лесоруб женится! — сказал Березин, направляя тройку вдоль улицы. Неподалеку от конторы леспромхоза он осадил лошадей.
— Тьщ, т-пру!
Через дорогу была перетянута красная ленточка.
— Дальше ходу нет! — сказал Фетис Федорович. — Как теперь быть-то? А? В объезд придется.
И повернул коней к дому Зырянова.
Навстречу вышли замполит и директор леспромхоза.
— Поздравляем, поздравляем! С новой жизнью. — говорили они, пожимая руки супругам Богдановым. — Просим зайти, погреться.
Харитон был смущен.
— Премного благодарен, начальники! К дому надо продвигаться.
— А мы сейчас не начальники. Мы, как все, отдыхающие… Пожалуйте!
Откинули медвежью шкуру, взяли Дарью и Харитона за руки. Упираться Богданов не стал — зачем перечить хорошим людям?
— Давай уж, Даша, зайдем. Потом как-нибудь отблагодарим.
Стол в горнице у Бориса Лавровича был заставлен винами и всевозможными закусками. И когда все гости расселись по местам, были наполнены стопки и стаканы, Зырянов поднял свою рюмку.
— Друзья! Выпьем за наш большой праздник, за наших людей, за право каждого на счастье. Желаю Харитону Клавдиевичу и Дарье Семеновне жить в дружбе, в согласии, создать крепкую семью. Мы, советские люди, против всякого брака в работе, а вот за такой брак, как этот, мы горой!
Когда были вторично наполнены и подняты посудки, Шишигин закричал, притопывая ногами:
— Ой, горько, горько!
— Подсластить, горько! — закричали гости.
Все взоры были обращены на Богдановых. Дарья потупилась, а Харитон растерялся, покраснел, замигал глазами; на лбу выступила испарина. «Ну, зачем это? — словно говорил он. — Ну, увольте меня от этого, как же можно при народе?»
— Харитон Клавдиевич, страсть горько! — пробасил Березин. — Подсласти, не скупись!
— Пить невозможно!
— Не водка, а полынь!
Точно виноватый, Богданов спросил:
— Что же, Даша, разрешишь, что ли?
— Разрешаем, разрешаем! — закричали гости.
Под аплодисменты Дарья повернулась к Харитону и сложила бантиком свои губы.
— Теперь сладко!
— Как мед!
Ну, а дальше все пошло как по маслу. Люди пили, ели, кричали «горько», просили подсластить. Все были навеселе, раскраснелись. Пустились в споры, в разговоры. Подвыпивший Шишигин напирал на Якова Тимофеевича.
— Неправильные ваши распоряжения, товарищ директор.
— Какие распоряжения неправильны?
— А почему вы запретили заготовлять телеграфные столбы?
— Нарядов нет, не требуются.
— Как так не требуются? Может ли это быть? Я слышал, правительство нажимает на стройку электрических станций. Разве электричество не по проводам побежит? Провода-то на столбы вешать. А вы говорите, столбов не надо. Тут вы промах делаете. Иной раз привезут к нам на эстакаду хлыст. Думаешь, эх какой бы телеграфный столб из него получился! А его приходится чуть ли не на вагонную стойку раскраивать. Жалко дерево портить.
В разгаре пира поднялся Березин, сказал в шутливом тоне:
— Не пора ли к лешему, гостеньки? Надо и честь знать.
— Гуляйте, гуляйте! — перебил его Зырянов.
Директор леспромхоза посадил Березина на место и шепнул:
— Фетис Федорович, не егози, пускай люди пьют, закусывают.
— Люди-то пьют, закусывают, а кони стоят голодные, — возразил Березин. — Коней пора ставить на отдых, мы можем гулять и на Новинке. Догуливать к нам пожалуйте.
— В этом ты прав, — согласился Черемных. — Тогда езжайте.
Три тройки вскоре мчались в обратный путь. Харитон и Дарья сидели в обнимку, а с задних троек кричали:
— Горько, подсластить!
— Уже рассластили! — отвечал Березин, подмигивая.
Почти перед самой Новинкой на крутом повороте дороги кони встали, захрапели, попятились. Перед ними был высокий завал из елок, из хвороста, из сушника. Из-за засады раздались крики, ружейные выстрелы. Первая тройка круто повернула, шарахнулась в сторону, в снег, кошевка перевернулась, и Харитон с Дарьей оказались в сугробе.
Наверху завала с берданкой появился пилоправ Кукаркин.
— Ага, перетрусили!
Из-за завала высыпала с гармошкой веселая пестрая толпа.
— Выкуп нам за невесту давайте, выкуп! — кричали женщины.
— А нам за жениха! — басили мужчины.
Все окружили Харитона и Дарью, начали отряхивать с них снег; потом повели за завал, где посреди дороги стоял стол, на столе водка, тарелки с вилками. Над костром в сторонке висело ведро, в котором варились пельмени.
Достав из кармана бутылку и стаканчик, Шишигин угостил сначала Кукаркина, потом стал обносить всю его компанию.
На столе в клубах пара появились горячие пельмени.
— Прошу к столу! — скомандовал пилоправ.
И снова всем стало горько, снова виновникам торжества пришлось сластить продукцию водочного завода.
Завал был раскидан на стороны, и тройки помчались дальше. Вслед за ними, наигрывая в гармонь, с песнями и пляской направилась в Новинку ватага пилоправа Кукаркина, шествие которой замыкала подвода со столом и посудой.
В Новинке Харитона и Дарью высадили среди улицы. От самой дороги к большому двухэтажному дому были разостланы полоски ярких половиков. Минуя Дарьину каморку и мужское общежитие, половики вели вверх по лестнице на второй этаж. Богдановы шли под ручку впереди, а за ними — гости, за гостями гудела праздничная толпа.
На втором этаже в коридоре Березин вышел вперед, подошел к двери, обитой войлоком и клеенкой, щелкнул внутренним замком и, подавая ключ Богданову, сказал:
— Харитон Клавдиевич, вот ключ от вашей новой квартиры. Живите, будьте счастливы, всем довольны… Прошу, заходите!
И распахнул дверь.
Богданов перешагнул порог, огляделся.
В большой светлой комнате у глухой стены стояла накрытая пышная никелированная кровать, над ней висела написанная маслом, в массивной раме копия с картины Шишкина «Утро в сосновом лесу». В углу на отдельном столике стоял радиоприемник. Посредине комнаты находился сервированный стол, плотно обставленный кругом стульями. Новенькая посуда на белоснежной скатерти, приборы из нержавеющей стали, бутылки с винами — все это блестело, играло.
— Пожалуйста, раздевайтесь, вот вешалка! — говорил Березин. — Чувствуйте себя как в своем собственном доме. Все это ваше.
Глаза у Харитона вдруг стали влажными.
— Кого мне благодарить за это? — взволнованно заговорил он, сдергивая перчатки и комкая их в руках.
— Себя благодарите. Свой труд.
— А я что сделал? Я тут еще новичок.
— Приживетесь — и не будете новичком. Вы нам построили эти новые дома. Из-за вас отгрузка леса с эстакады не задерживается. Вы ведь ходите на работу не погоду пинать. Вы думаете, мы не видим, кто как работает и кто чего заслуживает? А в общем, раздевайтесь, будем продолжать гулять. Мы дома, мы у себя, и нам никто не помешает праздновать так, как хочется. А отгуляем — еще крепче за работу примемся… Дружка! Где дружка?
— Шишигин вышел, сейчас придет! — сказал кто-то из гостей, толпившихся у вешалки.
