— У тебя неприятности на работе?
— Наоборот. Химическая лаборатория выделяется из общекомбинатской, и мне сказали, что я буду руководить ею.
— Тогда вообще непонятно, почему у тебя сегодня такое зоологическое направление мыслей.
— Человек не должен забывать, кем он был в прошлом.
— А может быть, он лучше должен думать о том, кем он станет в будущем?
— Ты умница, Танюха. Будем думать о будущем. И добиваться своего.
В тот день они больше не возвращались к разговору о человеческом несовершенстве. И все же этот разговор оставил в душе Татьяны ощущение какой-то тревоги. Как будто ничего плохого Сергей не говорил, да и, в конце концов, мало ли какие мысли могут внезапно прийти в голову и так же бесследно исчезнуть. И все же Татьяна не могла отделаться от чувства, что с Сергеем происходит что-то неладное.
Но однажды, когда вечером они бродили по набережной Мсты, Сергей, словно продолжая свои сокровенные мысли, неожиданно спросил ее:
— А что такое, в сущности говоря, жизнь? Бесконечная смертная череда. Мы ходим по трупам. Людей, животных, растений. Мы жжем их остатки в виде нефти, угля и сланцев. Все, что требует жизнь, дает нам смерть. Да и это не вечно. Когда-нибудь наша Земля сорвется со своей оси и, как колесо телеги, полетит со своей космической дороги в пропасть Галактики.
Татьяна не перебивала. Все, что Сергей говорил, представлялось ей приступом какой-то душевной лихорадки. И его продолжало знобить.
— А ты когда-нибудь задумывалась над тем, что реально в жизни, а что лишь создает твое воображение?.. Вот тот профессорский сынок, что занял мое место в аспирантуре... Что для него важно? Радость творчества, научное открытие, сознание своей общественной пользы? Чепуха! Творчество его не манит, открытия, сам знает, он не сделает, на общественную пользу ему наплевать. Значит, что-то другое заставило его захватить мое место. Перспектива научной карьеры — большой зарплаты, преимуществ ученого.
— Ну и что же? — резко спросила Татьяна.
— Так почему судьба покровительствует ему, а не мне? Может, быть умным — не гнаться за чем-то, что создано мечтой и воображением?
— Ты завидуешь бездарности?
— Я не хочу быть перед ним в дураках. Он достиг своего, а я?
— Сережа, перестань болтать глупости...
— Хорошо, но сначала объясни мне, почему, когда я работал в агрохимлаборатории и был полон творческих замыслов, мне закрыли путь в науку, а вот сейчас я имею свою лабораторию и могу осенью поступить в аспирантуру, но никаких творческих замыслов у меня нет, и аспирантура меня уже к себе не тянет... Да, я говорю глупости, ты права. Но знаешь, в чем моя глупость? В том, что я еще наивно цепляюсь за аспирантуру, за какую-то научную перспективу, которая мне неясна.
— Но чего ты хочешь?
— Почем я знаю. У меня все есть, что я хотел вчера, но все это мне не нужно сегодня. Не нужно...
— Может быть, тебе лучше вернуться в агрохимлабораторию?
— Никогда!
— Мне казалось, что ты сильный.
— Тебя смутили мои разговоры?
— Но твои мысли...
— Неужели ты думаешь, что у сильного нет сомнений? Или, может быть, ты мне чужая и я не должен был перед тобой высказывать эти сомнения вслух? Так вот: знай, больше никаких сомнений нет. Есть такая капитанская команда: полный вперед! Такую команду я даю себе: полный вперед! Ты довольна? Смотри на меня! Я снова веселый, бодрый. И в доказательство знаешь что я сделаю? Поступлю в аспирантуру. Уж наш керамический институт не посмеет мне отказать. В моих руках лаборатория, контроль за научными опытами в цехах комбината.
Никогда раньше он не был таким: то сомневающимся, то вдруг снова необыкновенно решительным. И в этом было что-то чужое в Сергее, вызывающее сомнения — да знает ли она его, да такой ли он, каким ей кажется? Татьяна присматривалась к нему и терялась в догадках: был ли Сергей и раньше таким, только она не замечала, или это новое пришло после неудачи с институтом? А может быть, всему виной было то, что она раньше слишком восхищалась им, слепо, не задумываясь, любила его, и изменился не он, а изменилась она? Все ее существо было полно каких-то смутных ощущений, неясных чувств, и именно это вызывало настороженность, какое-то недоверие к Сергею. Как не могла бы Татьяна ответить, за что она полюбила его, так ничего определенного не было в том, что подтачивало и разрушало ее любовь.
Ранним утром Татьяна вместе с дедом Игнатом шла на работу. Они не успели еще миновать Раздолье, как увидели идущего им навстречу Сергея. Он был оживлен, весел и, взяв Татьяну под руку, без всякого объяснения сказал ей:
— Идем со мной!
— Куда?
— Там увидишь.
— Ступай, — сказал дед. — Иль не видишь, человеку и рассказать, и в секреты поиграть охота.
— Но мне на работу...
— Опоздание согласовано с начальством.
Они оставили Игната за мостом и свернули к видневшемуся на горе новому пятиэтажному дому. Татьяна остановилась.
— Куда мы идем?
— Смотреть квартиру.
— Какую квартиру?
— Ту, которую мне дали. Две комнаты двадцать пять метров, кухня, ванная... Как видишь, будучи простым аспирантом, я вряд ли мог бы все это получить. Иное дело — руководитель лаборатории. Пошли!
— Постой, Сережа. Иди один.
— Тебе все равно где жить? Или, может быть, я напрасно старался?
— Все это так, но...
— Говори, говори...
— Подождем... Ну, как тебе объяснить? Я даже не знаю, что это такое. Какое-то сомнение... Я знаю, оно уйдет... Но пока оно есть, я не могу иначе...
— Тогда действительно незачем идти смотреть новую квартиру. Если говорить просто, ты меня больше не любишь. Ну как тут не позавидовать тому бездарному аспиранту — профессорскому сынку. Уверен, что невеста его не бросила.
— Ты думаешь? Знаешь, я пойду на работу.
Это была их первая серьезная размолвка, и вечером Сергей не пришел в библиотеку. Она не огорчилась. Ей нужно было побыть одной и все обдумать, понять себя, его и вообще все, что между ними произошло. Ей не давало покоя то неведомое и чужое, что появилось в Сергее. Оно грозило, как нападение из-за угла. И все же она медлила и не уходила домой. А вдруг Сергей придет?
Было уже восемь часов, когда в библиотеку зашел Дроботов.
— Почему так поздно?
— Всякие дела.
— А где Сергей?
— Не знаю.
Она могла знать и не знать, где Сергей. Но это «не знаю» было произнесено с такой беспомощностью и нескрываемой грустью, что Дроботов насторожился:
— Поссорились?
— Нет.
— Но в чем все-таки дело?
— Пожалуй, ни в чем.
— Тогда извольте закрыть библиотеку, я вас провожу, и по дороге вы мне все расскажете.
Они вышли из театра и сразу попали в водоворот главной улицы Глинска. В этот теплый вечер она была очень похожа на деревенскую улицу в дни ярмарок и престольных праздников. И похожа всем: деревенским говором, неуклюжей толкотней, обязательной в таких случаях подвыпившей компанией парней, не знающих, как проявить свою доблесть: покуражиться или затеять драку, и даже одеждой — ведь надо же показать себя, и все в праздничных черных пиджаках, хотя вечер летний, теплый. Деревенские лица, загорелые, здоровые, веселые. Деревенские плечи — широкие, троим на тротуаре тесно. А девчата! Боже мой, как на них не заглядеться! Они идут, и воздух колышется. Когда через много лет будет отмечен исключительно высокий процент здоровых и крепких людей среди глинцев и, конечно, будут объяснять это изменившимися социально-экономическими условиями, важно, чтобы не были забыты эти тридцатые и сороковые годы, когда в город хлынула деревня, здоровая, крепкая, сильная. Вот эта неуклюжая деревенская девка, которая потом рожала десятифунтовых ребят и, кроме своего ребенка, еще прикармливала двух детей горожанок, вот эта праматерь будущего Глинска, совершенно не понимая ни своего величия, ни своего исторического значения, гуляла в тот вечер по главной улице города. Она была очень довольна, что наконец-то появились женихи, и глубокомысленно грызла семечки, слушая своего кавалера, который, закончив рассказ о том, как он, что ни месяц, отхватывает по восьми сотенных на керамическом комбинате, теперь звал ее в глинский ресторан.
Знаете ли вы глинский ресторан той поры? Там по утрам, как в Доме крестьянина, подавали чай парами, в обед, как в обычной столовой, стояла очередь у раздаточной, а по вечерам играл трио-джаз и за тот же рублевый шницель, что подавали к обеду, брали на двадцать пять процентов дороже. Вы думаете, она пошла в ресторан? Деньги ее кавалера — деньги ее будущего мужа. Так как же она могла согласиться бросить их на какие-то там рестораны? Нет, уж пусть идут туда бесшабашные пропойцы, всякая интеллигенция.
Трудно сказать, что было раньше на месте глинского ресторана. Ресторации нашей провинции, как правило, не имеют ни своей истории, ни своих историков. Где-нибудь в Германии или во Франции предком ресторана мог быть какой-нибудь погребок или придорожный трактирчик, а в Америке — придорожная мастерская по ремонту автомашин или аптека, где одновременно продавалась хина, касторка и жареная яичница, к яичнице с черного хода весьма кстати оказались карты, к картам — девушка с сомнительной репутацией, и так пошло-поехало, смотришь — вместо аптеки уже бар. А что такое глинский ресторан? Ну чем он отличается от обычной столовой? А что у него в прошлом? Та же столовая! А что в будущем? Тоже столовая. Ах да, там торгуют винами! И все же глинский ресторан перед каким-нибудь рестораном в Мюнхене ну просто невинное дитя рядом с беспутной немкой, кутящей на доллары американской солдатни.
