Александр Лозневой - Крепость Магнитная

— А жить будем у родителей!

Порфирий вздрогнул.

— Это невозможно, — сказал он. — Твой отец…

— Что там у вас с отцом — не знаю, — перебила Лина, — но бросить такую квартиру и жить в бараке, где печное отопление, нет воды, а туалет на улице… нужно быть дурой!

— Силовать не стану. Но ты подумай: мы с тобой взрослые люди и вполне можем самостоятельно… Хочешь, хоть сегодня в загс, а не пожелаешь, можно и без этого. Многие так живут. Однако, если по закону, отчего ж не расписаться! В общем, так или иначе — мне все равно… Ну, а что касается дров или воды принести — это для меня удовольствие. Бывает, иной раз выйдешь из барака, морозец пощипывает, вокруг бело, и так хочется за топор взяться, что просто руки чешутся. Очень люблю дрова колоть: р-раз! — и полено пополам! Поднимешь его — медом пахнет. Мне кажется в этом сама поэзия. Впрочем, я не поэт.

— Пустой ты фантазер!.. А счастье, кто ж не знает, — это обеспеченность! Здоровый быт.

— Ты так думаешь?

— Не я одна!

— Хорошо, как же тогда понимать… У нашего бухгалтера Кацюры — и телефон, и радио, огромный комод со всяким барахлом, а семейная жизнь — одни ссоры. Кто из них виноват — жена, он ли, а может, оба вместе… Недавно развелись. А дележку устроили — это цирк! А почему так? Да потому, что не было у них настоящей любви. Святых чувств не было. А без этого как жить? Барахло, квартира — все это чепуха, а вот любовь — ее за деньги не купишь.

— Понимаю. Ты — за рай в шалаше.

— Да. То есть… ну как тебе сказать. У нас с тобой не шалаш, а комната.

— А в комнате — голые стены.

— Разумеется. На первых порах разве что книги, да еще спецовка, в которой на работу… Но я чертовски богат! У меня голова на плечах, вот эти руки, жена — красавица… А главное, мы с тобой одни, ни от кого не зависимы!

— Постой, ты о какой комнате говоришь?

— О нашей. Уже документы сдал. Студентам-вечерникам — в первую очередь… Год-два поживем, а там, глядишь, и в каменном доме получим. Вон какое строительство разворачивается!

— Что там, впереди, — неизвестно. А вот сейчас… Да и не могу я так сразу. Прежде чем решиться на такой шаг, нужно поговорить с мамой. Ну и с отцом, конечно.

Упоминание об отце всякий раз раздражало Дударева, выводило его из равновесия.

— Твой отец не желает меня видеть. Сколько раз в день бывает у главного поста, где работаю, а на меня даже не глянет. Поздоровался однажды — не ответил. Стыдно ему, что я оказался прав, а он со своей теорией о «паршивой овце» сел в лужу. Понимаю, у него тоже нервы… Но дело вовсе не в нервах, а в амбиции.

— Ладно, не будем об этом.

— Наоборот. Ты должна все знать о моих отношениях с твоим отцом. Я в этом совершенно не виновен. Может, тебе это и не надо, но я не могу носить камень за пазухой. Рассказал — и вот сразу легче. Если хочешь, я готов встретиться, поговорить с ним, но чтоб на равных, без всякого давления, по справедливости.

— Папа ничего плохого не позволит.

Порфирий не стал возражать: да, может быть, Лина по-своему права: отец есть отец.

Было уже поздно, когда они, наконец, подошли к дому на Карадырской. Заходить в квартиру Порфирий не стал: пока не время. И Лина согласилась с ним.

Весь вечер простояли в подъезде на первом этаже, прижимаясь к теплой батарее. Чертовски быстро прошло время. Не успели наговориться, наглядеться друг на друга, а уж надо прощаться. Прильнула к нему — нежная, ласковая.

— Пора! До свидания.

— Постой, — и, не дав опомниться, подхватил на руки.

— Что ты, что ты! — зашептала в испуге.

Он будто не слышал. Не ощущая тяжести, легко, как пушинку, понес вверх по лестнице. Еще немного — и там слева ее дверь. Пуще прежнего забилась в его руках:

— Пусти, еще кто увидит!

Не отзывался, лишь крепче прижимал к себе, даже шаги замедлил, норовя продлить еще хоть немного это, выпавшее ему ни с чем не сравнимое, большое счастье. Сделав еще несколько шагов, остановился — и не шепотом, а громко, во всеуслышание:

— Пусть все видят!

Военная ось «Берлин — Рим — Токио», о которой не раз писали в газетах, была уже полностью оснащена, подготовлена к тому, чтобы, неся смерть и разрушение, прогромыхать по чужим землям и, главное, по России. Большевистская Россия, ну конечно же, та страна, где должна пронестись эта адская колесница!..

Кончились беспокойные тридцатые годы. Начались сороковые. Сороковые — пороховые, как их назовут потом.

Мирным договором завершилась финская кампания, многие ее участники уже разъехались по домам. Мечтал об этом и старшина второй статьи Платон Ладейников. Но про него, радиста на корабле, словно забыли.

Бежали дни, недели, месяцы… Как-то передали старшине — вызывает командир корабля. «Наконец-то!» — подумал Ладейников. Он так и понял: сейчас командир прикажет сдать дела — и к вечеру на берег, к поезду…

Когда он вошел к командиру, тот отложил газету, велел садиться и почему-то завел разговор о том, что ему, Ладейникову, есть смысл пойти учиться.

— Я так и думаю, товарищ капитан второго ранга. Вернусь домой — и сразу на свой курс…

— Знаю, собираетесь стать инженером, вот и хочу помочь. Понимаете, у нас есть возможность определить вас в Высшее инженерное училище. Что вы на это скажете?

— Я люблю строить, — ответил старшина. — Но военная специальность, как известно…

— Минуточку, — перебил командир. — Не думаете ли вы, что военные лишь разрушают?

— В военное время — да.

— Не совсем так. Разрушая, мы несем что-то качественно новое. Схватка с царизмом, например, привела к Октябрьской революции… Да и в эту, только что завершенную войну мы обезопасили жизнь Ленинграда. Выполнили еще одну важную задачу по охране Родины. И тут без строительства не обойтись. Вы, участник войны, не могли не видеть: часть нашей боевой техники нуждается в обновлении. Будем создавать более мощный флот, неустанно совершенствовать средства обороны. Теперь самое время для решения этой проблемы. Когда будет новая война, никто не знает. Было бы хорошо, если бы ее никогда не было. Немцы, правда, возятся со своей «осью», но с ними у нас вроде все нормально. В общем, решайте сами: дома, окончив институт, вы будете строить города, заводы, фабрики, а здесь — оборонные объекты.

— Лучше на гражданку, товарищ капитан второго ранга. А если что — приду первым!

— Не сомневаюсь. Но вы придете радистом, иной специальности у вас нет. Радисты всегда найдутся, а вот военно-морских инженеров не хватает. Надо готовить. Готовить прежде всего для того, чтобы нас, стариков, заменить. Ведь мы пришли на флот еще при царе… Обдумывая, кого послать на учебу, мы тут с комиссаром посоветовались и решили: вы вполне подходите. И служили прекрасно и сами из рабочего класса. С ответом можете не спешить, еще есть время. Знаю, давно не были на берегу, что поделаешь, обстановка. Так вот, завтра берите увольнительную, погуляйте в городе, подумайте…

Через два дня старшина Ладейников подал рапорт с просьбой направить его в военно-морское училище.

А еще через месяц он написал Галине: «Мечта — стать инженером — сбывается…» И хотя придется строить не дома и не детские ясли, а нечто иное, он понимает — инженер остается инженером, застрельщиком технического прогресса в любом месте. Из письма было видно: Платон рад такому повороту и желает, чтобы этот важный шаг в его жизни поняла и поддержала Галина.

Она не сомневалась, что он станет настоящим военным специалистом. Если морская профессия Платону по душе, то тут ничего не поделаешь: какой смысл становиться поперек дороги? Да и кто она ему?..

Отложив недописанное письмо, смахнула накатившуюся слезу, задумалась: причин для этого много… Но стоит ли переживать, убиваться? Сунула в конверт фотографию, затем небольшой, желтый листок, который приготовила еще вчера, пошла на почту.

…Было хмурое ленинградское утро, когда письмо вручили Платону. Вскрыв его, он сразу обратил внимание на отдельный желтый листок. На листке ни слова, лишь обведены красным карандашом Аленкины ладошки: маленькие, смешные, с растопыренными пальцами. Растроганный, он не мог не показать этот своеобразный «рескрипт» товарищам.

— Вот это подпись — всей пятерней, — дивился курсант Кухарев. — Ну и сынок у тебя!

— Платон — холостяк, — заметил кто-то.

— Да, верно, пока не успел…

— Гм-м… откуда ж сын?

— У меня дочь, — сказал Ладейников и положил на стол фотографию. — Смотрите!

На фотографии молодая белокурая женщина с девочкой на руках. У девочки такие же большие светлые глаза, как у мамы, губы бантиком. На плечах — белая, домашней вязки, пелеринка. Смотрит девочка куда-то в сторону, наверное, туда, откуда должна вылетать птичка.

Друзей больше интересует мать: она слегка улыбается и на щеках у нее — две ямочки.