— Соба-ака, — еле слышно проговорил Уваров.
— Да-а, — так же еле слышно, с коротким вздохом шепнула Анна. — Лает...
Уваров засопел сердито и посмотрел на неё страдальчески.
— Анна, ты это брось, — сказал он как мог вразумительнее.
— Что бросить, Илья-а?
Он кивнул на папиросу, но Анна сразу поняла, что он подразумевал не самое куренье, а то, чем оно было вызвано.
— Ни к чему это, понимаешь! Ты смотри на себя твёрдо. Ты же не одна в семье. И в какой семье! Вот было бы у меня две шкуры, я бы первый за тебя их обе спустил. Честное слово!
Анна улыбнулась одними губами:
— А зачем мне твоя шкура?
— Ну, это шутка... И плохая шутка. Прости! Не привык я всё-таки выражать нежные чувства. Но по-дружески говорю: жизни своей для тебя... если что... не пожалел бы.
— Я и своей собственной сейчас не рада, — проговорила Анна. — Никогда раньше такого не было... ты ведь знаешь меня...
«Не нравится мне это, — думал Уваров, слушая её ровный голос и громко сопя носом, что было у него признаком особой расстроенности. Он закипал медленно, но зато потом долго не мог успокоиться. — Если неладно у них там, в семье, ну хоть бы поплакала, что ли. Побранилась бы, что ли».
— А что у тебя? — неожиданно спросила Анна. — О каком деле ты говорил?
— О деле. Да, о деле... О чем же это я хотел поговорить? — Уваров крепко потер переносицу. — Ей богу, не помню, а было что-то.
Анна нервно засмеялась.
Уваров глянул на неё быстро: может быть, у неё другое что случилось?.. Но она уже перестала смеяться.
Она встала, положив руки в карманы жакета, прошлась по комнате. Еле слышно поскрипывали её туфли, еле слышно пахло от неё дорогими духами.
Непривычно сутулясь, Анна остановилась подле Уварова.
— Ты знаешь, Илья... — сказала она. — Ты помнишь я говорила тебе о своей вере в постоянность чувства. И ещё раньше Ветлугин говорил мне что-то такое о физиологии, и, я помню, это страшно возмутило меня. Я спорила с ним, я верила, но... верила зря... — Анна сцепила руки и так сжала их, что они хрустнули. — Зря, — повторила она глухо, — физиология, эта слепая сила, всё может разрушить...
— Анна... Ну разве можно так, Анна... — заговорил Уваров подавленный искренностью её горя.
— Можно! Ведь если он пошёл от меня к ней, значит у меня-то всё рухнуло! Я же знаю его... Десять лет прожили — царапинки не было, а тут такая рана! Значит, умерла любовь, которая нас... связывала... Значит, жизнь вместе кончена!
— Полно, Анна, — сказал Уваров, сразу поверив несомненности высказанного ею, но ещё пытаясь смягчить всё. — Может быть, здесь случайная ошибка. Может быть, он сам сожалеет об этом.
— Нет, не случайное! И потом... он же знает, что он для меня единственное, неповторимое чувство. Ты понимаешь: человек отошёл от меня и... уже не может скрыть... А мне... Что же мне-то остается!?
— У тебя ребёнок, Анна, и жизнь перед тобой богатейшая! — сказал Уваров глухо и, чуть помолчав, одолевая волнение, молвил: — Я тебе, помнишь, говорил о своей погибшей жене, о Катерине своей... Это, товарищ дорогой, тоже любовь была!..
— Ах, Илья, у тебя совсем другое! — воскликнула Анна, не сознавая эгоистичности своих слов. — У тебя горе случилось!
— Горе? — повторил Уваров, губы его вдруг задрожали жалко. — Да... того, что у тебя, у меня не было! Но и надежды никакой не осталось... А я бы лучше любую боль перенёс, чтобы только ей жизнь сохранить. Чтобы хоть изредка голос её слышать. Я, бывало, в первые-то дни после взрыва на заводе, где она работала, обниму своих мальчишек и плачу над ними навзрыд... Сам тогда сделался как ребёнок, — договорил он с трудом.
Он собирался ещё что-то сказать, но в кабинет, не постучав, открыв рывком дверь, вошёл Андрей.
— Ты что? — враз овладевая собой, спросила Анна.
— Там фельдсвязь пришла с Раздольного. Первое золото со старательской гидравлики. Я бы хотел посмотреть.
— Да... Конечно. Разведчику всегда интересно посмотреть... на своё золото. Пойдем, Илья.
Анна первая вошла в кассу управления. Молодцеватый фельдъегерь с особенной готовностью уступил ей дорогу, как будто он знал о её несчастье, так же молчаливо-сочувственно глянул другой, а кругленький, седой и румяный кассир даже замедлил со съёмкой пломб с привезенных кружек и тоже как-то соболезнующе посмотрел поверх очков на своего директора.
«Теперь начнёт лезть в голову всякая чертовщина, — подумала Анна с горечью. — Чепуха, они ещё ничего не знают. А если узнают, разве от этого изменится что-нибудь? Пусть узнают, пусть себе судачат, мне всё равно. Да, теперь мне всё равно! Ах, боже мой, как бы я хотела, чтобы было всё равно!»
Тяжко погромыхивая, сыпался металл на железный лист. Плоско осела плотная груда. Тускло-жёлтая крупа. Неровно округленные самородки. Золото!
— Оно кажется тёплым, — тихо сказала Анна и погладила расплющенный самородок.
Рука её задержалась на нём и сжала его нервным движением.
— Вы у нас прямо миллионерша, Анна Сергеевна, — торопливо заговорил Уваров и неловко улыбнулся: впервые за два года он обратился к ней на «вы». Он не узнавал её и опасался, как бы она не запустила сейчас в Андрея этим самородком.
* * *
— Куда это вы девались? И ты, и папа! Я всё жду, а вас нет и нет! — закричала Маринка, вбегая в столовую.
Она сильно охватила мать ручонками, прижималась к ней, тормошила её, целовала её платье.
— Ты с ума сошла, Маринка! — сдавленным голосом произнесла Анна и поневоле опустилась на стул. — Тебе спать давно пора.
— Нет, я буду ждать папу. Ты бы позвонила ему...
— Папе... некогда, Марина. — Анна глянула в окно: за кружевом занавесок чернела ночь. — Папа... занят, Маринка.
— Всё равно я подожду, — упрямо сказала Маринка.
Желание ребёнка видеть отца, разговор о нём сейчас (когда он, наверное, ушел к той) надрывали сердце Анны. И удивительное сходство маленькой девочки с большим, мужественным человеком — сходство, которым Анна всегда невольно гордилась, — вдруг тоже мучительно обожгло её.
— Иди-ка лучше спать, Маринка!
Анна отстранила дочь, встала, хотела выйти из комнаты, но пошатнулась и, хватаясь руками, как слепая, свалилась на пол.
— Мама! Ты что, мама? — вскрикнула перепуганная Маринка, кидаясь к ней.
— Ничего, ничего, — прошептала Анна с лицом, искривлённым от душевной боли. — Просто... ноги онемели.
Бледная, с синими пятнами под глазами, вышла она утром из своей рабочей комнаты, где провела всю ночь.
— Тебе нездоровится? — спросил Андрей за завтраком с оттенком неловкой затаённой виноватости. — Ты очень плохо выглядишь... Тебе нужно отдохнуть.
— Да, мне нездоровится, — тихо сказала Анна.
«Конечно, я выгляжу скверно», — продолжала она про себя, обиженная. Как жестоко с его стороны говорить ей теперь, что она подурнела!
Она вспомнила карточку молодой, красивой женщины, найденную ею однажды в его книге. Он сказал тогда, что это карточка забыта в книге кем-то из студентов. Анна поверила. Почему она всегда верила ему? Может быть, это последнее событие в его жизни совсем не ново для него?.. Может быть, он обманывал её и раньше?..
Она наливала чай ему и Маринке, переставляла на столе печенье, сахар, конфеты и всё припоминала, и многое в прошлом начинало казаться ей подозрительным.
* * *
Оставшись одна, Анна торопливо прошла в кабинет Андрея. Почему она до сих пор не посмотрела его записи в дневнике, почему она не проверила ящики его стола: может быть, там хранятся какие-нибудь письма, может быть, портрет Валентины?
Дрожа от волнения, с лихорадочными пятнами на щеках, она принялась рыться в бумагах Андрея, в его адресных книжках, в папках...
Конверты деловых писем обжигали ей пальцы, исписанные листы шуршали на весь дом, затискиваемые нетерпеливыми руками в тесные отделения портфеля. Каждый уголок, каждая книга могли служить приютом того, что она хотела вырвать, как постыдную тайну Андрея. У Анны закружилась голова: для того, чтобы перевернуть каждый лоскуток бумаги, нужно было затратить целый день, и она вдруг страшно пожалела о своей прежней беспечности. Ведь Андрея не было дома целый месяц, а она даже не подумала проверить хотя бы то, что он записывал в это лето.
Вот еще связка бумаг, — что в ней такое? От нетерпения Анна разорвала шнурок, листки блокнотов, газетные вырезки рассыпались по ее коленям, скатились на пол.
«Нет, опять не то», — подумала она с отчаянием, точно какая-нибудь любовная записка могла успокоить её.
Анна нагнулась, чтобы собрать рассыпанное, и в это время услышала шаги и голос Андрея... Она так и застыла у стола.
— Ты что это? — удивлённо спросил Андрей, но сразу всё понял и густо покраснел.
