— Это неправда! — возмутился Стивенс.
— Это правда, — спокойно сказал Ветлугин.
— Я же тебе говорила, что без шантажа не обойдется! — крикнула Антонина.
— Тонья, объясни, как все было, — раздраженно попросил мистер Стивенс. Он уже сердился.
— Я не хочу с ним разговаривать, — возмутилась «Тонья». — Ты посмотри — он же ведет допрос! Разговаривай с ним сам.
Она пересекла комнату и села на диван, закурила. Над ней полулежала обнаженная дева с классическим профилем — из Афродит восемнадцатого века. Сизый дымок потянулся к розоватому пышному телу.
— Моя жена хорошо знала художника Купреева, — с ледяной неприязнью пояснил Хью Стивенс. — Она его посещала в больнице, где его лечили от галлюцинаций. У него была навязчивая идея: он не хотел жить. Тонья, как могла, отговаривала его от рокового шага. Но переубедить Купреева было невозможно. У нас, мистер Ветлугин, — говорил Стивенс назидательно и высокомерно, — между прочим, есть собственноручное завещание художника. В нем он просит мою жену распорядиться картинами по своему усмотрению. Да, должен признаться, — продолжал Стивенс твердо, — потребовалась определенная изворотливость, чтобы вывезти его картины из вашей страны. Но я не вижу в этом ничего незаконного.
Мистер Стивенс был доволен своей речью и, расслабляясь, откинулся на спинку кресла. На его лице окаменело выражение неприступного самодовольства.
«Вот, оказывается, что! — Ветлугин почувствовал, как гнев закипает в нем. — Они и наследники, и спасители! Благородные, честные, чистые! А я им допрос учиняю! Особенно этой…» Он вспомнил, что Джеффри Робинсон ему прямо сказал: Стивенсы заработают на Купрееве тысяч тридцать — сорок!
«Каково, а? Завещание! — возмущенно думал Ветлугин. — А ведь почерк Купреева известен по его записям. Однако стой! — осенило его. — Стивенс искренне верит в то, что сказал! Значит, эта… ему наврала?! И теперь боится, что я знаю то, что было на самом деле? А я ведь действительно знаю!»
— Если существует завещание, — тихо сказал Ветлугин, сдерживая гнев, чтобы не сорваться, не закричать, — то зачем вам было проявлять изворотливость при вывозе картин? Но если оно и существует, то это подделка!..
— Провокация, — мрачно перебила Антонина.
— Нет, миссис Стивенс, это завещание написали вы сами. Оно нужно только вашему мужу. Больше никому. На вашей совести — да есть ли она у вас?! — Ветлугин уже говорил во весь голос, резко, — на вашей совести, — повторил он, — смерть Купреева! Вы убили его! Потому что вы украли его картины! И когда он обнаружил эту кражу, его сердце не выдержало…
— Хью, останови его! — закричала Антонина. Она вскочила с дивана, подбежала. — Останови его! Это провокация!
Но Ветлугин не останавливался. Видно, в его взгляде, обращенном на Стивенса, было столько праведного гнева, что тот замер, не то испуганный, не то желающий дослушать. Он даже не обращал на Антонину внимания.
— Вот портрет женщины, — Ветлугин указал на Вареньку, — которую Купреев бесконечно любил. Художник очень тяжело переживал ее смерть. — Ветлугин помолчал. — У Купреева было больное сердце. Он находился в санатории, когда его посетила ваша нынешняя жена. Он уже чувствовал себя хорошо, и его собирались выписывать. Почитайте еще раз третью тетрадь. И там не галлюцинации описаны, а мучительная, невыносимая тоска по любимой. Разве не так? Кстати говоря, там описан и приезд к нему друга, художника Баркова, — продолжал Ветлугин. — Барков из-за любовной неурядицы попросился пожить на его квартире. Между прочим, ваша нынешняя жена у него на квартире и познакомилась с Купреевым. Почитайте первую тетрадь.
— Откуда вы знаете дневники?! — вскрикнула испуганно Антонина. — Неужели вы тот самый журналист?!
— Да, тот самый, — подтвердил Ветлугин.
— Сколько же вас тут держат?! — Она ненавидяще смотрела на него. Догадливо воскликнула: — Хью, а не агентом ли был твой издатель?
Стивенс сидел окаменевший. Он был ошеломлен происходящим. По-видимому, он ничего подобного не предполагал.
— Той осенью Барков много пил, — продолжал Ветлугин. — Не составляло никакого труда взять ключи от квартиры и сделать их копию. Я думаю, ваша нынешняя жена, — слово «нынешняя» Ветлугин ядовито-презрительно подчеркивал, — это и сделала. Потом Барков укатил в Ригу, а вы вернулись в Лондон. Вы настойчиво просили к тому времени уже возлюбленную или невесту, — жестко говорил Ветлугин, — скупить как можно больше картин Купреева. Вы понимали, что на них можно сделать хороший бизнес, особенно если Купреева записать в диссиденты. Это вы и сделали в конечном итоге и надеетесь заработать тысяч сорок. — При упоминании этой цифры Стивенс вопросительно вскинул брови. — Но вы, мистер Стивенс, не знали, что Купреев отказывается вообще что-либо продавать, а тем более за границу, вам. Это знала ваша нынешняя жена. Она решила их украсть. Подозрение пало бы на Баркова, на кого угодно еще, но никак не на нее. Допускаю, она не предполагала, что кража для Купреева станет смертельным ударом. Но удар оказался смертельным.
— Хью, выгони его! — истерично потребовала Антонина.
— Я умею драться, — неожиданно для себя сердито выпалил Ветлугин. Но тут же взял себя в руки, продолжал со спокойной твердостью: — Смерть Купреева обрадовала вашу жену. А когда в похоронной суматохе ей удалось заполучить дневники, она была уверена, что никто никогда не узнает правды. Но нет ничего тайного, что бы не стало явным! И это — вечная истина. Теперь вам понятен мой приход?
— Хью, не верь ему, — потребовала Антонина.
Мистер Стивенс сидел, откинувшись к спинке кресла, утопая в нем. Его руки с коричневатыми старческими пятнами вяло лежали на подлокотниках. Он пребывал в глубокой задумчивости. Стивенс понимал, что Ветлугин говорит правду. Следовательно, он, Стивенс, соучастник кражи. Более того — ее вдохновитель, несмотря на то что ни о чем подобном никогда не думал.
Хью Стивенс считал себя честным человеком и никогда не заключал сомнительных сделок. Но это здесь, в Англии, а там, за «железным занавесом», в вопросах бизнеса, его бизнеса, связанного с художественными ценностями, все было сомнительным. В войну он не покупал, а выменивал на шоколад, тушенку или спирт иконы и старинные вещи, которым потом цены не было. И все шло в рамках дозволенного: ни он не знал, законны ли сделки, ни те, с кем он имел дело. Но тогда никаких неприятностей у него не возникло. Он хорошо помнил и того высокого лейтенанта, которого звали на английский лад Эдвардом и который тянулся к нему, рад был помочь и старательно пытался изучать английский язык. Но знакомство их было коротким: встречались они несколько раз трудной зимой сорок второго года, а потом его, Стивенса, военная судьба забросила в Юго-Восточную Азию — «из морозов в жару». Он очень хотел повидать Эдварда спустя много лет, «полжизни спустя», но тот появился в Москве уже после его возвращения в Лондон.
Воспоминания и раздумья летели стремительно, и Стивенс не замечал, что от него ждут слова. Он не осуждал Антонину, но видел ее уже в ином свете. Она добросовестно ему во всем помогала, по крайней мере, она ему доставала все, что он просил. Он тратил на это деньги, в основном фунты стерлингов, и никогда не интересовался, как она ими распоряжается. Они сблизились, — «да, стали близки», — и он женился на ней, хотя и смущался большой разницей в возрасте. Была эпопея, связанная с ее выездом, но это только возбуждало его и делало по-молодому активным. Она оказалась деловой женщиной, и ему это нравилось. Он гордился этим. Ему понравился и ее план расширить бизнес — «сосредоточиться на русской живописи». На той советской живописи, которая по тем или иным причинам не попадает на официальные выставки или в галереи. Антонина убеждала его, что у многих художников, даже маститых, есть картины, написанные только для себя, и тут, мол, неограниченный деловой простор. Он попал под ее влияние, а она умела заставить подчиниться себе. Сначала они носились с какой-то запретной графикой Баркова, а потом она приобрела картины Купреева. Он переправил ей тысячу фунтов. Но, оказывается, она вынуждена была их украсть. Нет, не понимал он русских…
А что же Тонья сделала с деньгами? Этот вопрос особенно задевал его самолюбие. Она ведь представила ему полный список расходов. Значит, она его во многом обманывала. Это было неприятно сознавать, но не в этом опасность. Если они возбудят против нее уголовное дело, размышлял Стивенс, то это повлечет крупные неприятности. Надо срочно советоваться с юристом. Однако что он все-таки хочет, этот журналист?
— Мне непонятна цель вашего визита, — устало сказал Стивенс. — Что вы хотите?
— Зная всю правду, — четко произнес Ветлугин, — вы должны возвратить картины Купреева.
