В горле у него все еще стоял комок, Иоргис растирал шею и смотрел куда-то в сторону, должно быть на станцию, где тяжело пыхтел паровоз. Андр уже не представлял себе ясно, о чем теперь думает Иоргис Вевер.
— Библию я давно не читаю, в ней столько написано глупостей, что даже смешно! — Андр остолбенел от такого кощунства. — Но попадается и в ней умное слово, даже очень умные слова встречаются. За грехи отцов отвечают дети до третьего и четвертого колена…
Он кивнул головой — должно быть, хотел обратить внимание Андра на паровоз, который снова протяжно засвистел.
— Все Леи, сколько их тут ни есть, все придурковаты, даже у того богатого в Клидзине ума не особенно много. А дед старого Викуля в имении был развозчиком водки — полведра выпивал по дороге в Ригу, другую половину на обратном пути. Семь сыновей и пять дочерей — целый выгон. Шестеро умерли маленькими, а злое семя осталось в выживших. Сидят теперь в своих Викулях, как неуклюжие серые дрозды в гнезде; три брата в церковь гуськом ходят, словно на одну нитку нанизаны, пастухи на них пальцами показывают. И еще Мулдыни, такие же, один другого стоит. Одна сестра, которая за Рейзниеком в Лунтах, со своей ужасной скупостью почти свихнулась; другая — та, что за лесничим Элкснисом, — совсем уж богом ушибленная. Пусть переберут своих предков — причину найдут в них.
Андр слушал с открытым ртом и окончательно растерялся. Какая же связь была между Альмой, Библией, Леями и Мулдынями? Иоргис Вевер, кажется, сам понял, что с этим парнем серьезно говорить не стоит. В его ласковых глазах промелькнула усмешка.
— И глуп же ты, Андр! Пора уже усы брить, а ты все еще за материнскую юбку держишься. Жениться когда-нибудь все же придется. И свой стаканчик выпить можно, сектантом быть не надо, не все должны стать такими, как я. Люди никогда не были и не будут одинаковыми, поэтому волость есть волость, а не выгон для овец. Но ты никогда ничего не делай только потому, что другие так делают. Человек пьяницей не родится, а все начинается со стаканчика водки, из хвастовства, мало-помалу втягиваются; а когда войдет в привычку, то трудно бросить. Никогда не слушай, что говорят другие: они твоей жизнью жить не станут, ты сам за себя отвечаешь. Думаешь, я не знаю, что говорят обо мне? Пусть говорят, у меня своя голова на плечах, и я не прошу чужого совета.
За соседским забором кто-то фыркнул. Вевер кивнул головой:
— Не удержался, спрятался за ясень, не услышит ли что-нибудь. Это их старик — вон белая борода, как пакля, прилипла к стволу! И к тому же почти совсем глух, прямо в ухо кричать приходится, если хочешь что-нибудь сказать, а туда же — как остальные… Жалкие людишки! Со своими бедами не могут справиться, а еще лезут подметать соседский двор.
Андр схватил ком глины и запустил мимо ясеня в кур Лекшей:
— Кыш, поганые! Прямо на глазах разгребают огород!
— Брось, их не выгонишь! — махнул рукой Иоргис и взял ведро. — Целый день придется стоять с палкой. Ну, пойдем, до коров нам полпути. Но ты свой кулек забыл, хозяйке не в чем будет носить рабочим полдник.
Андр вернулся в дом — конечно, кулек нельзя оставить. Но, перешагнув порог, остановился как вкопанный.
Альма прислонилась к верстаку, край которого врезался в толстый живот, и, схватив обеими руками мясо, запустила в него белые зубы; выпученные глаза были полны такой тупой жадности, что Андру стало тошно. Забыв кулек, он повернулся и стремглав выбежал. Только нагнав Иоргиса, шедшего с ведром, сплюнул; сердце стучало от отвращения. Хотелось как можно скорее заговорить, чтобы стерлось из памяти то, что все еще стояло перед глазами.
— Такое поле, а вы оставляете необработанным! Ведь оно уже года четыре или лет пять не пахано. Как-то непривычно выглядит такая гора, поросшая чертополохом.
Иоргис сперва подставил ведро теленку, который сунул в него свою морду до самых глаз, но, не найдя на дне гущи, махнул хвостом и равнодушно лег на траву.
— Для вида я ничего не делаю, — сказал Иоргис. — За этот чертополох добрые соседи уже ославили меня. Весной помещик в имении спросил: «Что это, Иорг Фрейман? Говорят, на твоем поле один сорняк растет?» — «Ну и что же? — отвечаю я. — Разве я хоть раз не уплатил ренты? Если я как следует плачу, не все ли вам равно, что у меня в Вайнелях растет, рожь или чертополох?» Помещик подумал, подумал и кивнул головой: «Правда твоя, мне безразлично».
Нехотя пила и рыжая корова, как будто только в угоду хозяину. Иоргис почесал ей подгрудок, потом погладил спину.
— Это моя лучшая, от нее я всегда выращиваю теленка. Доживает она свой век, приходит время нам расставаться, поплачем оба.
А вы можете прожить и платить ренту только с этих небольших пашен?
— Ты ведь видишь, как я живу. Маленькие пашни, по я их хорошо обрабатываю. На них никогда не растет чертополох и пустот не бывает. В других хозяйствах то сухо, то нет спасения от дождя и сырости. Моя земля переносит все. Если глубоко вспахать, хорошо проборонить и добавить как следует навозу — у земли совсем другая сила.
Черная корова — чистая с лоснящейся шерстью и белым вымытым выменем, словно спать ей приходилось в комнате, а не в хлеву, заваленном навозом, — сердилась и сопела, выставляя рога, пока Андр не отошел в сторону.
— Чужим не дается, — говорил Иоргис Вевер, поглаживая сердитую, — недолюбливает и близко не подпускает. Что-то в тебе ей не нравится и ничего с этим не поделаешь. Насильно мил не будешь; если рассердится, задерживает молоко — капли не выдоишь. А рога мягкие, нельзя путы накидывать, даже в хлеву приходится оставлять в недоуздке.
Андр держался поодаль, обидевшись, что эта скотина его невзлюбила. Что о таком глупом животном рассуждать так много! Он заговорил о другом:
— А не лучше ль было б вам нанять батрака? Одному трудно… Ведь если эту сторону засеять, какой ячмень уродится!
Тем временем Иоргис перебивал колья своим ясеневым молотом, чтобы привязать коров на новом месте, подальше, и, казалось, ничего не слыхал из того, что говорил Андр.
— В жаркую погоду я держу их в хлеву, от десяти до пяти часов на поле никакой пользы нет, только и делают, что отбиваются от мух и оводов. Зато вечером, попозже, когда трава становится влажной и мягкой, они так наедаются, что едва дышат, возвращаясь домой. От двух я выдаиваю молока столько, сколько другие от четырех.
Бросил молот и только теперь вспомнил, что сказал Андр.
— Батрака, говоришь? Разве чужой человек пойдет ко мне жить? — Кинул печальный взгляд в сторону дома, и Андр понял, о чем он думает. — Сам я кое-как обхожусь, а кто батраку будет готовить, стирать белье? Да и не хочу связываться. Если попадется лентяй, то я на него работать должен, а усердный батрак меня кормить станет.
— Вас кормить? Как же так? — удивился Андр. — Это вы ему дадите пищу и будете платить жалованье.
Иоргис Вевер смотрел куда-то вдаль, за луг, на гору Яунгаранчей, где росла необыкновенно стройная береза, к которой были прислонены жерди, приготовленные для просушки льна.
— На деле все это совсем иначе получается, только никто над этим не задумывается, ни хозяева, ни батраки. У вашего Бривиня наследственное владение и триста пятьдесят пурвиет, четырех батраков он может держать и трех батрачек. Ты думаешь, он для того их держит, чтобы кормить и жалованье им платить? Разве этот хвастун Мартынь только и зарабатывает, что на хозяйскую похлебку да на корчму? Два таких жалованья он вырабатывает, и это второе целиком остается хозяину. Поэтому Бривинь и выезжает на тучной сытой кобыле, сына учит в казенном уездном училище, дочери позволяет сидеть дома сложа руки и в ярмарочные дни угощает всех нищих десятью штофами пива. Вот почему он — господин Бривинь, а ты только Андр, сын испольщика Осиса. Усадьбу, придет время, он перепишет на сына, а сам по воскресным утрам с палочкой будет обходить Бривини, посматривать, как растет лен. А ты в Юрьев день накидаешь на воз свое барахло и поедешь в Яункалачи, Силагайли, в Сунтужи, где место испольщика тебе покажется получше. А лучше нигде не будет, и на будущий год ты снова уложишь свой скарб и опять поедешь, а старый Осис, ковыляя за тобой, будет думать, что ему все же еще хорошо, что он не должен идти в волостное правление и просить, чтобы ему дали угол в богадельне, как Мартыню Упиту и остальным. Так оно и будет, помянешь мое слово. Подумай, почему это так. Потому что ваше исполье господин Бривинь отвез в Клидзиню Симке Милке, заказал на вырученные деньги телегу на железном ходу и заплатил в корчме за десять штофов пива. Откуда берет он деньги для уплаты в банк? Это вы оплачиваете ему Бривини, он отвозит краденые деньги!
От изумления рот Андра снова раскрылся, глаза перестали моргать. Теперь он понял, почему арендатора Вайнелей считали сумасшедшим, придурковатым, чудаком, у которого в голове не все в порядке.
