— Вы все это из книг вычитали?
Иоргис Вевер отрицательно покачал головой.
— В моих книгах ничего такого не написано. Их писали священники, господа, бары, хозяева, хозяйские сынки! Но помни мои слова — придет время, и вы напишете сами… Когда-нибудь Мартынь Упит начнет писать.
Мартынь Упит, который с трудом разбирается в книге с псалмами и три кривых крестика чертит вместо подписи?.. Это уж слишком смешно, этого нельзя выдержать! Рот Андра открылся во всю ширь, парень рассмеялся до слез. Но Иоргис, казалось, ничего не замечал.
— Тогда у вас откроются глаза, и тогда некоторым будет плохо… Их ужас тогда охватит!.. Но мне никто не сможет сказать, что я тоже крал… Хотя и буду я уже на иецанском погосте — не хочу, чтобы, проходя мимо, говорили: «Здесь тоже лежит один из этих сволочей… он тоже был таким же вором…»
Но вдруг он спохватился, оборвал речь и посмотрел на Андра таким сердитым и презрительным взглядом, что у того смех застрял в горле, схватил ведро, вылил остаток воды на землю и пустился в обратный путь, ступая босыми ногами по конскому щавелю.
— Передай поклон матери и хозяйке!
«Передай»… вечно что-нибудь да неси — кулек с крупой сюда, привет обратно, и это в воскресный день! Снисходительно улыбаясь, Андр посмотрел ему вслед. Какой вздор он тут молол, половины и то не запомнить! Чудаковатый, свихнувшийся человек; мать права: это книги вскружили ему голову.
Стало приятно от сознания, что ему ничто не заморочило голову, что мысли у него ясные и правильные. Он спускался, нарочно широко выбрасывая ноги и топча поросший сорняками склон. Но, приближаясь к дороге, он увидел, что кто-то идет от станции, и чуть было не сел переждать, пока путник пройдет мимо. Встреча с чужим для него всегда неприятна. Но вспомнил, что сказал Иоргис Вевер об усах и маминой юбке, и устыдился. Пусть будет что будет, ведь не съест же!
Да, это был не из тех, кто кусается. Карл из Заренов — хороший друг; один год вместе посещали училище у Саулита. Хотя Карл старше Андра на два года и учил немецкий язык, но совсем не гордился этим и считал его своим приятелем. Невысокого роста, с красивыми темными волосами, тихий, почти такой же застенчивый, как Андр, он совсем непохож на сына собственника, да еще к тому же церковного старосты.
Карл нес из лавки что-то завернутое в синем платочке. Увидев друга, улыбнулся так ясно и так сердечно, что не оставалось никаких сомнений в его расположении. Рука у него твердая, мозолистая, как у простого батрака. Андр знал, что дома он главный работник; батраки неохотно нанимались к Заренам: хотя хозяйка хорошая и совсем не скупая, но ей частенько приходилось забегать к соседям за мукой, а мясо в доме почти не видали. Хозяин — тихий и добродушный, но, говорят, больной, и когда, подозрительно расслабленный, возвращался домой с мельницы или церкви, то по два дня не вставал с кровати; хозяйка поила его тминным чаем и клала на голову смоченное в холодной воде полотенце. Зарен жаловался, что страдает желудком и в корчме более трех стаканов будто бы никогда не пил. Хозяйка иногда прикидывала: выехал утром в восемь, теперь одиннадцать ночи — не слишком ли долго для трех стаканов? И шляпу с трех стаканов тоже потерять трудно, как было в прошлый раз. Но нельзя донимать больного человека, пусть будет так, если он к тому же говорит, что вот-вот умрет.
Карл, заметив перевязанный палец Андра, спросил, что случилось, начались воспоминания и рассказы, как у Мартыня Упита. В училище Карл Зарен однажды прищемил дверью палец, хорошо еще, что на левой руке и можно было писать… Воспоминания об училище свежи и ярки, — большими парнями пошли учиться, прошло всего четыре года. Если уж разговорились, никак нельзя пройти мимо случая с учителем Саулитом, над которым еще теперь смеялась вся волость. Однажды Саулит пришел в класс, порядочно выпив, и в этом не было ничего необычного, но в этот день в классе было слишком жарко, и он заснул, сидя у стола. Самый большой шалун — Эдвард, сын станционного Кугениека — подкрался и засунул ему в карман испачканную мелом тряпку. Когда учитель проснулся, потный от жары и похмелья, и полез за носовым платком, чтобы утереться, то вымазался, как мельник, на черта стал похож. Все двенадцать негодяев так хохотали, что попадали со скамеек. Саулит, не в силах справиться с ними, побежал через двор в волостное управление — жаловаться писарю. А там шло собрание, вся волость съехалась. Можно себе представить смех и веселье, когда вбежал учитель, размалеванный, как ряженый цыган на рождество. Из-за этого случая, а может и по другим причинам, священник скоро уволил его, и теперь он нанялся к писарю чем-то вроде помощника.
До учительства Саулит был сапожником и преподавателем сделался после того, как землевладельцы перестали давать ему работу. Как доверить такому заказ, если он Спруке сшил такие голенища, что едва кулак можно просунуть, а о ноге и думать нечего? И если хорошо сшитые, на двойных подметках, сапоги Вилиня, с ушками и на желтой подкладке, Саулит просто-напросто пропил в Клидзине? Волостной суд в тот раз не присудил его к порке лишь потому, что за него заступился писарь Берзинь. Саулит умел только читать, писать и считать, а в грамматике не чувствовал себя сильным, поэтому и на учеников не особенно налегал. Год Карл Зарен посещал приходское училище. У Банкина ученье совсем другое, — он хотя и выпивал, но был умен, писал книги, не допускал в классе шалостей, постоянно держал трубку в зубах и кожаную плеть за голенищем. Про учителя приходского училища Банкина рассказать можно было не меньше, чем про Саулита. Андр Осис и Карл Зарен вспомнили, как Банкин в церкви во время проповеди всегда спал за органом, делая вид, что читает ноты. Сколько раз священник, закончив проповедь, разгневанный, сверкал глазами на хоры, пока звонарь не догадывался и, отбежав от педали, не толкал Банкина в бок, чтобы тот начинал играть на органе.
В приходском училище был случай, о котором Андр еще не слыхал. Когда задали такие трудные вещи, как символ веры и псалом о всемирном потопе, то никто, разумеется, не выучил наизусть. Учитель окинул всех грозным взором, и все притаились, как мыши. Положив трубку на стол, он вынул из-за голенища плетку и принялся стегать всех без разбора. А кончив порку, стал искать платок, чтобы стереть пот с лица. Вдруг поднялся двадцатилетний Иоргис из Силагайлей — длинный, как жердь, уже с усиками, но глаза полны слез: «Господин учитель, так и так — на этот раз урок я выучил». Банкин страшно рассердился: что врет дуралей, в таком случае гончую тоже можно выучить, тогда три креста на косяке нужно вырезать. А Иоргис из Силагайлей отвечает как по книге — голос немного дрожит, но ни одной запинки. У мальчишек глаза — как шпульки, некоторые начинают фыркать: что теперь учитель скажет? Банкин почесал затылок, почесал бородку — положение глупое. Ухмыльнулся и кивнул головой: «Пусть тебе порка про запас — когда в следующий раз не выучишь!» А сам набивает трубку как ни в чем не бывало. Ничего не скажешь — умная голова.
Андр смеялся, держась за живот. Он чувствовал, что на уме у друга совсем другое, только не знает он, с чего начать. Андр тоже не знал, как подойти к этому, хотя хорошо понимал, что хочется Карлу. Роща карлсоновских Заренов уже видна невдалеке. Тогда он собрался с духом и выпалил — глуповато, невпопад:
— Сегодня Лиена в нашу клеть перенесла кровать: к тем по субботам парни лезут, мешают ей спать.
Карл отвернулся, кончики его ушей заалели.
— Пусть переносит… — пробормотал он также невпопад, насупившись, хотя, наверное, все время ждал новостей о Лиене.
Потом оба шли молча до начала усадебной дороги. Когда настало время прощаться, Карл Зарен решился: вытащил что-то из кармана и сунул в руку Андру.
— Это передай ей… скажи — от меня, — и, сильно покраснев, быстро пошел, почти бегом.
Андр улыбнулся, взглянув на свою ладонь. Три длинных конфетки в фиолетовой узорчатой бумаге, по копейке штука, — такие у Миезиса выставлены в окне в стеклянной банке. «Смотри какой, и еще думает, что другие ничего не замечают».
Тут Андр вспомнил злых собак у пастухов карлсоновских Заренов и остановился у осиновых кустов срезать хорошую дубинку. Но, пройдя за кустами шагов десять, убедился, что палка не нужна: скот уже пасся на другой стороне. Карл нагнулся погладить собаку, которая ластилась к нему, остановился побеседовать с пастушкой по-соседски, по-приятельски…
Пройдя пастбище, Андр перебрался через трясину. Так легко и свободно он давно себя не чувствовал. Встретился с хорошим другом, к тому же сыном землевладельца, не гордым, ничем не походившим на бривиньского Ешку, который ходил в полосатой фуражке, высоко задрав голову, и делал вид, что никого не видит.
А в кармане три конфетки, которые друг попросил отнести; это важное поручение — знак дружбы и особого доверия! Андр шагал выпятив грудь, возбужденный и радостный.
