— «Эмки»? А «жаков» не хочешь? — благодушно поправил старик. Так он называл первые советские таксомоторы, купленные у французской фирмы «Рено». — Тогда были водители! А таких клоунов даже в салон бы не пустили, прокатиться.
Славе уже надоели эти разговоры. В конце концов, он попросил дежурившего в ночь слесаря установить сигнал, зная, что Федя, как истинный служивый таксопарка, был мастером на все руки. А потешаться над собой он не позволит.
— Лапшу на уши вешаете. Нашлись тоже… Чтобы хромого в такси взяли? — Слава перешел в наступление.
Захар повернул голову и ответил, глядя на Федю-слесаря, — Славу он не удостоил взгляда:
— Я в войну охромел, дурак. Под Таганрогом… А ты без году неделя работаешь, а уже нафарширован, как обезьяна. Еще брелок в нос воткни, в цирк пойди, все деньги к деньгам. — Захар продолжал глядеть на Федю-слесаря.
Славу это задело всерьез.
— Не возникай, дед, не возникай… Еще неизвестно, кто тут обезьяна. А насчет денег, так для тебя ведь отчасти стараюсь, не обхожу, верно?
Слава похлопал ладонями по кожаной своей куртке, извлек из кармана затерявшийся полтинник и протянул Захару. По устоявшейся традиции надо было двугривенным старика одарить, да слишком уж разозлился Слава Садофьев.
— Держи, Хоттабыч! Присовокупи и опрокинь рюмочку за то, чтобы у меня колеса по сухому крутились.
Захар посмотрел в нахальные круглые Славкины глаза.
— Я б тебе присовокупил по мордасам, — пробормотал он и, пошарив в карманах, достал тридцать копеек. — На, ездун! Сдача! Я, может, и эти бы не взял, да других подводить не хочу.
Захар положил тридцать копеек на крыло машины, резким презрительным движением выхватил из Славкиных пальцев полтинник и отошел, заваливаясь на больную ногу.
Федя почесал мизинцем лысину и, подобрав в ящике магнитную отвертку, насадил винтик. Придерживая ладонью короткий лакированный конус, стал прилаживать клаксон.
— Понял, парень? А то размахался своим полтинником, точно купец, — проговорил Федя. — Нехорошо.
— Так ты что же… если я тебе вместо оговоренной трехи пятерку дам — не возьмешь? — усмехнулся Слава.
— Я? Возьму. А Захар не возьмет… Не понял?
Федя шмыгнул носом, доставать платок ему сейчас было не с руки. Впрочем, у Феди сроду носового платка не было…
— Мы народ душой мелковатый, — продолжал Федя. — А Захар — это… Ты лучше ему вовсе ничего не дай, чем так вот, по носу щелкнуть. Не понял? Есть в парке такие асы. Дядя Саша в кузовном. Или дядя Илья в малярном… Твердые расценки. Никакого обмана. На совесть. И все их знают. Старой закалки народ. Попробуй скажи перед выездом, что у тебя что-то стянули из багажника. Дядя Захар в лепешку расшибется, а достанет и тебе отдаст. Фирмачи. Ответственность понимают. Не то что мы, халтурщики…
В то, о чем говорил Федор, Слава не верил. Чудаки! Вообще, Славкина жизнь теперь делилась на два периода — до поступления в таксопарк и после. Это были совершенно разные миры, разделенные тесной комнаткой отдела кадров. В первом мире жил Слава Садофьев — хороший мальчик, прилежный сын. После переезда в город, где он учился в десятом классе (в его селе не было десятилетки), Слава каждую неделю исправно писал домой письма. И тетка, отцова сестра, женщина по натуре прижимистая, строгая, рано овдовевшая, была очень им довольна… Во втором мире места для прежнего Славы не было. И он полностью принял этот новый для себя мир, увлеченный незнакомыми до сих пор отношениями. Все благополучие Ростислава Садофьева здесь зависело от него лично, от его изворотливости, хватки, приспособленности. А главное — это ему нравилось… Был еще и третий мир, не очень продолжительный, — армия. Слава служил в погранвойсках, на таможне. Мимо него, через границу, в том и в другом направлении проезжали запыленные машины, придавленные высокими шапками багажа или так, налегке. В машинах сидели красивые веселые туристы. Они несли с собой незнакомую, сладостно заманчивую жизнь… И там, на таможне, Слава дал себе обещание выбиться в люди, там он и получил права на вождение автомобиля. После армии Слава решил не возвращаться в деревню, вернулся в город. И в институт решил не поступать, толку мало. Живым примером Славе послужил теткин сосед-таксист, дипломированный инженер-электрик…
Федя завинчивал последние гайки, когда в гараже показался Славин сменщик. В модном светлом пальто и в шляпе, шофер первого класса Сергачев Олег Мартьянович казался человеком, не имеющим никакого отношения к этому плацу, заставленному салатовыми автомобилями. Захар поначалу даже не узнал его.
И тут тишину гаража пронзили жаркие переливчатые такты папуасского гимна: Федя проверял свою работу.
Захар подпрыгнул на табурете.
— А ну кончай этот самогон! — заорал он, испуганный неожиданным звуком. Почему «самогон» — непонятно. Видимо, это было первое слово, пришедшее ему на память.
— Порядок, дед! — довольно воскликнул Слава. Он пока не видел Сергачева, любуясь новеньким импортным клаксоном.
Изумленный Сергачев приблизился к своей машине, остановился. Теперь и Слава заметил его. И растерялся. Новый сигнал Слава ставил без согласования со сменщиком, так, «по нахалке». Представлял, как поразится Сергачев, когда машина вдруг заголосит по-папуасски…
— Эх… испортил себе кино, — раздосадовано проговорил Слава. — Чего это тебя принесло ночью, не в см еду?
Сергачев, не отвечая, прижал сигнальную планку. Низкий звук прокатился по гаражу, окончательно снес с табурета старика Захара и ухнул в черный провал пандуса…
— Кому сказал, едри тя в ноздрю?! Гони свою таратайку во двор, там и представляй! — Захар стукнул кулаком по столу. — Устроили тут мне концерт, кони-лошади!
— Ладно, дед! — Слава полез за деньгами, чтобы расплатиться за работу.
Федя складывал инструмент в чемоданчик, точно доктор.
Сергачев приблизился к Славе. И без того бледное его лицо стало совсем белым от злости. Едва раздвигая тонкие губы, он произнес, словно выдохнул:
— Ты что же, мальчик… дуру лепишь?.. Кто тебе позволил? — И, не договорив, обернулся к стоящему поодаль Феде: — Восстанови картину!
— Договорились в одну сторону, — равнодушно проговорил Федя и поднял с пола снятый клаксон.
— Он заплатит. — Сергачев кивнул на Славу.
Тот подскочил к Феде, выхватил из его рук старый клаксон и швырнул на пол.
— Ты что, Олег? Хорошенькое дело! — закричал Слава. — С таким трудом добыл! — Он протянул Сергачеву раздавленную упаковочную коробку, расписанную по-английски.
Сергачев отодвинул в сторону Славу, подобрал с пола старый клаксон и протянул Феде.
— Восстанови картину!
Федя покачал на широкой ладони клаксон, словно взвесил, и двинулся к машине.
— Характер показываешь, мастер? — Слава ухватил Сергачева за рукав. — Я стараюсь, чтоб все красиво. А ты характер показываешь, принципиальность!
Сергачев отвел Славины пальцы от рукава и заговорил, сдерживая гнев, — ему это удавалось: со стороны он казался, как всегда, спокойным и насмешливым:
— Должен заметить, родной, что существует государственный стандарт звуковых сигналов для каждого вида автомобильного транспорта. И это имеет свой смысл. Например, ночью по сигналу я точно знаю, какая машина его мне подает, и соответственно выбираю режим движения…
Слава с тоской смотрел, как круглая лысая Федина голова спряталась в капоте.
— В связи с вышеизложенным фактом каждый произвольно установленный клаксон, как ты заметил, является нарушением государственного стандарта и сигнализирует о том, что человек не только нарушил закон, но и пытается чем-то выделиться из общей массы. То есть является потенциально беспокойной личностью, от которой завтра можно ждать чего угодно…
Слава видел, как Федя извлек из чрева автомобиля лакированную импортную дудку, небрежно поставил ее на пол и взял замызганный, грязный старый клаксон…
— Теперь скажи мне, родной, — продолжал Сергачев, — если ты честный человек, зачем мне обращать на себя внимание Госавтоинспекции и прочих уважаемых лиц, связанных с контролем за безопасностью движения? Мы ведь с тобой не святые, зачем же нам выделяться из общей массы наших беспокойных коллег? А?! Лично мне, Славик, это не нужно… Понимаю, ты подумал некрепко, прежде чем сделал этот шаг. Но все исправимо. Заплатишь Феде за туда и обратно. «И не было дела», как сказал бы тот, чье место ты сейчас занимаешь по иронии судьбы, — мой бывший сменщик Яша Костенецкий… Который, заметь, никогда не унижался до того, чтобы оставлять своему напарнику такую грязь в багажнике, какую оставляешь мне ты, Славик. Сырость, неразбериха. Только ужей разводить.
— Да ладно! — перебил Слава. У него пропало настроение поддерживать сергачевскую импровизацию. И еще этот выговор за грязный багажник. Подумаешь! Когда торопишься домой после смены, не до багажника…
