— Ты приехал в такси? — спросила Вика.
— Почти. Маркин подбросил.
— Маркин? И Мусатов был с вами?
— Нет. Он уехал с Абрамцевым… Что-то часто ты вспоминаешь Сергея Мусатова.
Тарутин хотел произнести эту фразу шутливо, но, кажется, не получилось…
Вика нашла под простыней его руку и, притянув, положила на свою грудь.
— Успокойся, — сказала она.
Язычок пламени зажигалки осветил синие линялые разводы краски на Викиных глазах, резко очерченные ноздри и пальцы, сжимающие сигарету. Глубоко затянувшись, она направила сильную струю дыма на огонек. Тот лишь изогнулся, но не погас. Словно флажок на ветру, Вика приподняла зажигалку. Теперь она рассматривала лицо Тарутина. Провела пальцем по его щеке, губам, задержалась на ямочке подбородка.
— Устал, Андрюша, устал.
— Немножко.
Тарутину было приятно это прикосновение.
— В таких чудаках, как ты, общество всегда испытывало острый дефицит. Имел бы великий Рим достаточное количество подобных тебе чудаков, он бы не развалился. Безделье и разврат погубили великий Рим…
— Считаешь меня чудаком?
— В общем-то да. Мучаешься. Что-то придумываешь. А как было, так и будет, уверяю тебя. Никому ничего не надо, Андрюша. Кроме спокойного существования.
— Может быть, может быть… Видишь ли, моя активность есть проявление моего характера, моего отношения к делу, которым я занимаюсь. Я так себя проявляю, другие — иначе…
— Знаешь, что самое невыносимое в таких энтузиастах? — Вика отняла руку от лица Тарутина. — Стыд за свои благородные порывы. Люди стали стыдиться своих хороших поступков. Цинизм стал мерой добродетели…
— Неправда! — Тарутин сильным движением вскинулся и сел. — Неправда, — повторил он спокойней. — Я люблю свое дело. И мне хочется, чтобы дело, которым я занимаюсь, было… ну, достойным, что ли… Тебе трудно представить, как иногда профессия портит человека, я имею в виду конкретную работу таксиста. И не потому, что он сам по себе дурной человек, нет. Ситуация, в которую он попадает, ломает его характер….
— Или закаляет. — Вика захлопнула крышку зажигалки. — Я сейчас столкнулась с этими людьми, работая над твоей темой.
— Или закаляет, верно. Но чаще ломает. Слишком велик соблазн. А мне противно, унизительно чувствовать себя сопричастным всему, что ломает человеческое достоинство…
— Ах, какое благородство! — Вика шутливо всплеснула руками. — Достоинство, милорд, ломают на каждом шагу. Прямо и косвенно. Все дело в том, как каждый реагирует на то, что ломают его достоинство… Поиски компромисса — свойство натуры человека. Это, кстати, вероятно, и есть форма борьбы за существование. Упрямцы погибают быстрее… Я это поняла и тотчас позвонила тебе.
Вика засмеялась. Она отбросила простыню и, мягко ступая по длинному ворсу синтетической дорожки, направилась к столу. Звякнула рюмка о горлышко бутылки.
Тарутин смотрел на ее фигуру, испытывая чувство эгоистического удовлетворения оттого, что у этой женщины нет больше тайн от него.
— Все же мне интересно, чем объяснить твой порыв?.
— Любой гражданин имеет право задавать глупые вопросы. Но нельзя злоупотреблять этим правом, Андрей Александрович.
Вика вернулась к тахте, неся в вытянутой руке поднос с двумя бокалами на тонких ножках. Шла медленно, не столько из боязни расплескать вино — чувствовала, что эффектна сейчас в полумраке ночной комнаты.
— Мне кажется, что ты знала обо мне задолго до нашего знакомства, — произнес Тарутин.
— Конечно, знала, — улыбнулась Вика.
И Тарутин почувствовал, что случайно оброненная фраза на самом деле явится началом неожиданного для него откровения. И вдруг испугался этого. Он коснулся пальцами холодного паркета и беспечно проговорил:
— А куда ты сплавила Пафика?
— Он посажен на цепь в кубрике капитана-тралмейстера… Послушай, я все же хочу закончить наш разговор.
Вика присела на край тахты. Один бокал она протянула Тарутину, а второй поставила на согнутую в колене ногу, рискуя залить матрац вином.
— Я слышала о тебе давно. Задолго до нашего знакомства.
— От Мусатова?
— Да. От Сережи.
— Вы были близки?
— Да. Два года.
Тарутин провел ногтем по ободку бокала. Странно, услышанная новость его не поразила, точно он заранее знал об этом…
— Он делал мне предложение. Я даже согласилась. И передумала.
— Правильно поступила, — буркнул Тарутин. Он не мог понять, как вести себя теперь в этом двусмысленном положении. — Только зачем ты мне об этом рассказала?
— Не знаю.
Вика сняла с колена бокал и медленно, смакуя, принялась отпивать вино короткими глотками.
— Я давно хотела с тобой познакомиться. Мусатов заинтриговал меня. И сделала я это довольно самостоятельно, не правда ли?
Тарутин поднял край простыни и набросил на обнаженную Викину спину. Но та резким движением скинула простыню.
— Чем же это он заинтриговал тебя? — произнес Тарутин.
— Все наши встречи с ним неизменно заканчивались разговором о тебе. То ли Сергей влюблен в тебя, то ли ненавидит. Я так и не поняла… Но что-то в тебе ему мешает жить, это точно.
— Вот еще! По-моему, у нас нет с ним особых разногласий…
— Однако ты одобрил мой отказ стать его женой. Почему?
— Слишком жирно, — усмехнулся Тарутин. — Хватит с него и того, что ты была его любовницей. — Он почувствовал в своих словах невольную горечь и злость. Это его смутило…
Тарутин поставил бокал на пол, протянул руку, обнял Вику за талию и притянул к себе. Он хотел что-то произнести, но Вика прикрыла ладонью его губы. Тарутин поцеловал мягкую маленькую ладонь. Вика запрокинула голову, приоткрыв губы, и Тарутин прильнул к этим губам, ощущая прохладу ее мелких зубов…
2
Низкая бетонная крыша утекала в далекую глубь гаража, нависая над спящими после дневной беготни автомобилями. Периодически глухо включался компрессор вентиляции да что-то изредка тренькало в отопительной трубе.
Хромой Захар, сторож у «ангелов», дремал, делая вид, что читает газету, сидя за своим колченогим столом. Временами Захар вскидывал голову. Со стороны казалось, что он зорко оглядывает притихшее автомобильное стадо, но совершал это он механически, не просыпаясь, для острастки любителей шнырять по чужим багажникам. К тому же на маневровочной площадке возились у машины двое — водитель и слесарь Федя Маслов. Их-то в основном и стращал время от времени Захар, вскидывая голову. Особенно слесаря, человека дошлого, пообтершегося в парке. И водитель — парень хоть из молодых, да ранний…
Слава Садофьев устанавливал на свою машину новый звуковой сигнал: вместо обычного заводского клаксона будут звучать первые два такта какого-то папуасского гимна. Слава раздобыл эту дудку у фарцовщиков, ошивающихся в сквере гостиницы «Нептун». И теперь искренне был огорчен тем, что Федя раздавил своим тупорылым ботинком изящную упаковочную коробку.
— Да на кой хрен она тебе сдалась? — равнодушно произнес Федя, уронив наполовину свое короткое туловище под откинутый капот.
Расстроенный Слава пытался восстановить форму коробки.
— Может, я хотел в нее галстуки складывать!
Федя Маслов этого не выдержал. Он вытянул себя из пасти автомобиля и секунду с изумлением смотрел на Славу. Потом громко выругался, словно кашлянул.
— А рояли у тебя дома нет? Только пианина, да? Ну и таксисты пошли… А, дядя Захар? Слышал такое?
Захар вздрогнул и, не размыкая глаз, привстал из-за стола.
— Чего шумите-то?!
— Да вот мастер чуть не плачет. Коробку я ему раздавил. Запонки держать негде.
Захар, предчувствуя веселый разговор, направился к ним, хромая и позевывая.
— Теперь таксист пошел интеллигентный, кони-лошади, — размышлял Захар, глядя на раздавленную глянцевую коробку. — Тот раз один тоже вернулся с линии, дух от него — санаториев не надо. Говорит: коньяк французский пролил… Вот ездуны пошли! Коньяк проливают. А я этих французских коньяков и в глаза не видел… Сел к нему в салон и нюхаю. Аж опохмелиться захотелось, так взяло.
Захар привалился грудью на крыло автомобиля, разглядывая, чем там Федя занимается.
— Гудок, значит, ладите… Где же он гудеть будет?
— Найду где, — нехотя ответил Слава. Станет он еще советоваться с хромоногим сторожем.
— Ланно-ланно. Ты! — вдруг возмутился Федя. — Дядя Захар еще «эмки» водил…
— «Эмки»? А «жаков» не хочешь? — благодушно поправил старик. Так он называл первые советские таксомоторы, купленные у французской фирмы «Рено». — Тогда были водители! А таких клоунов даже в салон бы не пустили, прокатиться.
Славе уже надоели эти разговоры. В конце концов, он попросил дежурившего в ночь слесаря установить сигнал, зная, что Федя, как истинный служивый таксопарка, был мастером на все руки. А потешаться над собой он не позволит.
