Но Сергачеву не хотелось сворачивать разговор. Он не так часто виделся со своим сменщиком.
— И вот еще, Славик. Как я заметил, ты слишком активно стал мастерить. Одет как новогодняя елка. Лицо округлилось. Тон нахальный. Зуб во рту сломан, точно специально для золотой фиксы. Как я уже заметил, мы все тут не святые, но все люди. И, как все люди, имеем жизненный опыт, Славик. — Голос Сергачева уже звучал по-иному, с жесткими звенящими нотами. — Так что запомни одну классическую фразу, Славик: «Жадность фраера сгубила». Это великая мудрость на многие случаи жизни, хотя и звучит не слишком изящно.
Сергачев повернулся, намереваясь уйти, но Слава преградил ему дорогу. Он скрестил руки на груди, с нервной усмешкой скользя взглядом по серой шляпе Сергачева, по лацканочкам пальто из красивого искусственного меха.
— Учишь, да? А мне смешно! Ха-ха! Потому — знаю, что ты собой представляешь. Учитель нашелся!
— Ни черта ты обо мне не знаешь, Славик. — Сергачев все не оставлял своего тона.
— Знаю! Лучше вспомни, чему ты Валерку Чернышева поучал когда-то. У аэропорта. И удивительное совпадение: Валера хотел начальству пожаловаться, а его в тот же день избили. Удивительное совпадение. Лицемер ты, Сергач. Поворачиваешь, как тебе выгодно, и думаешь, никто не замечает?
— Пройти дай, болван! — Сергачев отодвинул Славу в сторону.
— Да-да! — закричал вслед Слава. — Замечают! И за машину твою я не держусь, понял? Другую получу. Новую. Знаем, как их получают…
Знакомый грудной звук старого клаксона коротко подрубил последнюю его фразу — Федя проверял свою работу.
Сергачев вышел на первый двор, к «зеленщикам». Вся территория была заставлена автомобилями, и почти под каждой машиной расползалась широкая лужа от спущенной из радиаторов воды — ночью ожидались заморозки.
Стараясь не заляпать грязью туфли, он направился в дежурную столовую, специально организованную для тех, кто выезжал в ночную смену. Суматошный днем зал сейчас пустовал. Спинки легких алюминиевых стульев были скорбно прислонены к серым пластиковым ребрам столов. В углу расположилась компания водителей. Точно нахохлившиеся воробьи в своих пальто и полушубках, они нетерпеливо дули в стаканы с жгучим какао, торопливо заедая кто пирожками, кто холодной котлетой…
Раньше в это время в зале было куда оживленней — закончившие смену водители не торопились по домам. Сидели бражничали, перекидывались в картишки. Расходились к утру, точно после хорошей вечеринки, — благо назавтра был отгульный день. Но с приходом Тарутина это веселье было прикрыто. И крепко. Пришлось уволить несколько человек для примера… Впрочем, и сейчас нет-нет да кто-нибудь организует в столовке сабантуй, осторожно разливая вино под столом с невинным выражением лица. Как те двое, что сидят у окна…
Сергачев шутливо погрозил им пальцем. Молодые люди подмигнули ему — свой брат, таксист, не выдаст.
В буфете сегодня дежурила тетя Зина. Толстая добрая женщина с памятью электронно-счетной машины. Многие брали у нее еду в кредит — редко у кого были деньги перед выездом на линию, обычно брали из дому пятак на автобус, чтобы доехать до парка. Тетя Зина все запоминала с великой точностью. И никогда не обсчитывала, много раз проверено. Водители это ценили, при расчете оставляли тете Зине «премию» сами — кто сколько…
— Тетя Зина, доброй ночи! — Сергачев подошел к буфету. — Сколько там с меня настукало?
— Олежек? Здравствуй. — Тете Зине нравился Сергачев, и она его выделяла из всех. — С тебя два рубля сорок. С сегодняшним.
Она знала, что возьмет Сергачев, и, не спрашивая, накладывала ему тарелку.
— Ешь на здоровье… Что это ты вырядился? Со свидания?
— Вроде бы. — Сергачев направился к столику.
— Женился бы, — вслед проговорила тетя Зина. — Елена девушка хорошая. А ты ей голову дуришь. Нехорошо.
— Исправлюсь, тетя Зина, — не оборачиваясь, пообещал Сергачев, ничуть не удивляясь осведомленности буфетчицы. Он и вправду пришел на свидание с Леной, зная, что после двенадцати ночи работа на центральной диспетчерской затихает из-за отсутствия заказов. Но, как нарочно, именно сегодня выдалась напряженная ночь. И Лена отослала его домой. К тому же Сергачеву завтра надо выезжать с утра на линию по выгодному заказу, в Солнечный бор. Туда и обратно — триста пятьдесят километров. Четыре часа — и план в кармане. Хорошо иметь знакомство на центральной диспетчерской…
Сергачев уже допивал какао, когда заметил сидящего в стороне Валеру Чернышева. Тот уперся взглядом в кафель стены и водил ложечкой в стакане.
— Скучаешь? — крикнул Сергачев и помахал рукой.
Валера обернулся, пожал плечами и вновь уставился в кафель. Такое пренебрежение задело Сергачева. Широко отодвинув стул, он поднялся и пересел к Валере.
— Что, в ночную смену? — спросил он, глядя на розовое ухо, поросшее светлым пушком.
Валера нехотя обернулся.
— Должен был. Не выпустили.
— Что так? За дело?
— За дело, — нехотя ответил Валера.
— Чтобы отстранить от линии, нужна серьезная причина. Меня за все время отстранили только раз. Поспорил с контролером. Есть у нас такой типчик. Танцор. Слыхал уже?
— Ну? Вас тоже из-за него отстраняли? — Лицо Валеры посветлело, он всем корпусом обернулся к Сергачеву. Розовые уши покраснели. — И меня из-за него. Надеялся, что сегодня выпустят наконец на линию в ночь. И начальник колонны обещал. Пришел. А меня, оказывается, на административную комиссию передали, будут решать, что со мной делать…
— За что же тебя наказали?
Валера вздохнул. То, что Сергачев в свое время пострадал от Танцора, каким-то образом примирило Валеру с этим самоуверенным красивым мужчиной в модном пальто. И потом не век же ему дуться из-за той, аэропортовской истории.
Валера рассказал все как было. И о коньяке, подаренном вдовцом, и о «Машке — золотой ножке», и о скандале с Танцором у стоянки гостиницы «Нептун»…
Сергачев слушал внимательно, уткнув подбородок в сжатые кулаки. Глухое чувство тоски наполняло душу, сбивало дыхание. Он смотрел на рыжие брови Валеры, на его ясные круглые глаза, такие беззащитные в упрямом стремлении к правде. Точно это был его брат или сын. Он вполне мог иметь такого сына в свои тридцать восемь лет. И вспоминал себя в его годы. Тогда и он мучительно переживал несправедливость. Необъяснимая сила влекла его сейчас к Валере. Возможно, благодаря этой симпатии, настоянной на общем понимании добра, на отвращении ко злу, и находят друг друга в толпе, казалось, совершенно разные люди. Но в Сергачеве слишком глубоко сидело и понятие «здравого смысла». Именно это и делило невидимой границей мировоззрение в чем-то близких по духу людей. Сергачеву хотелось оградить сейчас Валеру от лишних бед.
Валера закончил свой рассказ. Несколько минут они сидели молча. Спохватившись, Валера залпом выпил давно остывшее какао и отодвинул стакан на середину стола.
— Послушай, Валера. — Сергачев с удивлением обратил внимание на мягкость своего голоса. Это получилось непроизвольно. — Я вот что хочу сказать: помнишь ту историю в аэропорту? Мелочь, казалось… А я пытался было тебе преподать урок, ну, скажем, общих законов… Как бы тебе объяснить? Есть законы и законы. Одни написаны на бумаге и гарантируются государством. А есть еще и неписаные: мораль, чувство товарищества… Наконец, чувство стаи! Ты тогда попытался пойти против течения. Я же попытался тебя поправить. Клянусь — из чисто добрых побуждений. В конце концов, мне было плевать на ярцевскую «зарядку»… Ноты, Валера, замахнулся на неписаный закон стаи. Понял? И я своим советом пытался предотвратить куда более серьезные для тебя неприятности, чем тот скандал в аэропорту. А ты решил, что я вступаюсь за Ярцева? «Да гулять мне на его поминках», как говорил мой друг Яша Костенецкий… Ты, Валера, мне не поверил. Поднял хипиш. Побежал к начальнику колонны. А ведь это, друг мой, стая. Одна стая. Только Вохту за руку никто не схватил. Но ничего, придет и его час… Думаешь, тебя случайно тогда зацепили на заднем дворе? А ведь никто, кроме Вохты, не знал, что ты хочешь пойти жаловаться в дирекцию на порядочки в колонне… Так что смекай.
— Непонятно. Для чего это ему?
— Для мутной воды, Валера. Рыбку свою выуживать. Особый сорт — престижем называется. Он ради престижа отца родного не пожалеет… Если бы у нас было меньше благообразных мастеров мутить воду, мы с тобой о многом бы уже и забыли… Так я к чему веду этот разговор? Не сориентировался ты, Валера. Проявил себя как чистоплюй. И в этой истории с Танцором тоже. Права была Фаина. Она тетка хоть и глупая, но знает, что к чему, понял? А у тебя сразу не сработало… Конечно, каждый вариант предвидеть трудно, да есть один общий закон — все хотят лучше жить. А бутылка коньяка дороже, чем бутылка минеральной воды. Ты же об этом не подумал…
